– Мой внутренний монолог прервался, – сказал Марк.

– Твой внутренний монолог? – переспросила Джулия с презрительной ухмылкой.

– Именно.

Она вручила Марку болванку:

– Марк, поступил звонок от твоего внутреннего монолога. Он захвачен в заложники твоим подсознанием в Hигeрии, которому ты должен перевести двести пятьдесят тысяч долларов до конца дня.

– Может, это прозвучит глупо. Может, покажется, эгоизмом…

– Да и да.

– …Но я потерял то, что делало меня мной.

– Марк, ты взрослый человек, не персонаж Шела Сильверстайна, созерцающий свои эмоциональные вавочки на пне дерева, которое пошло у него на строительство дачи или еще чего-то.

– Чем сильнее ты сопротивляешься, – сказал Марк, – тем вернее я убеждаюсь, что ты согласна.

– Согласна? С чем? Мы же говорим о твоей жизни.

– Мы говорим о постоянно стиснутых зубах в тревоге за детей, о бесконечном мысленном прокручивании несостоявшихся ссор с твоей половиной. Вот ты не была бы счастливее или не стала более честолюбивым и плодовитым архитектором, если бы жила одна? Разве не была бы ты менее вымотанной?

– Что, я вымотанная?

– Чем больше ты отшучиваешься, тем больше уверенности…

– Конечно, не была бы.

– А отпуск? Разве ты не хотела бы отдыхать без них?

– Не так громко.

– А то вдруг услышит кто-нибудь, что ты человек?

Джулия провела большим пальцем по шишке ручки.

– Конечно, я буду скучать по детям, – сказала она. – А ты не будешь?

– Я спрашивал не об этом.

– Да, я предпочла бы, чтобы они были со мной, но на отдыхе.

– Трудно формулируется, да?

– И все же я хотела бы видеть их рядом. Если бы имелся выбор.

– Ну, то есть ранние вставания, еда без удовольствия, неусыпная бдительность у самого края прибоя в шезлонге, но при этом твоя спина так и не коснется спинки?

– Это счастье, которого не доставляет ничто другое. Первая мысль по утрам и последняя, с которой я засыпаю, – о детях.

– Об этом я и говорю.

– Это я говорю.

– А о себе ты когда думаешь?

– Когда я думаю о дне, что наступит через несколько десятков лет, которые покажутся несколькими часами, то представляю, что буду умирать в одиночестве, но я буду умирать не в одиночестве, ведь меня будет окружать моя семья.

– Прожить не ту жизнь куда хуже, чем умереть не той смертью.

– Вот черт! Вчера вечером мне достался этот же афоризм в печенье с предсказаниями!

Марк наклонился к Джулии.

– Ну скажи мне, – начал он, – не хочется тебе снова владеть своими мыслями и своим временем? Я не прошу тебя говорить плохо о муже или детях. Давай примем по умолчанию, что ничто другое тебя и вполовину никогда так не заботило, как они. Я прошу не такого ответа, который ты хочешь дать или чувствуешь себя обязанной дать. Я понимаю, об этом нелегко думать, а тем более говорить. Но честно: не была бы ты счастливее одна?

– Ты говоришь, счастье – это главнейшее устремление.

– Не говорю. Просто спрашиваю, не была бы ты счастливее одна.

Разумеется, Джулия не в первый раз задавалась этим вопросом, но впервые его поставил перед ней другой человек. И впервые у нее не было возможности уклониться от ответа. Была бы она счастливее одна? Я – мать, подумала она, но это не ответ на заданный вопрос, она не просто стремится к счастью, это стремление – ее истинная сущность. У нее нет примеров для сравнения с собственной жизнью, нет параллельного одиночества, чтобы приложить к ее собственному одиночеству. Она просто делала то, что считала правильным. Вела ту жизнь, которую считала правильной.

– Нет, – сказала она, – я не была бы счастливее одна.

Марк провел пальцем вокруг платонически сферической ручки и заметил:

– Тогда ты молодец. Повезло тебе.

– Да. Повезло. Повезло, я так и чувствую.

Несколько долгих секунд молчаливого осязания холодного металла, затем Марк положил ручку на прилавок и спросил:

– Ну?

– Что?

– А у тебя какие новости?

– О чем ты?

– Ты сказала, у тебя есть новости.

– А, да, – ответила Джулия, покачав головой, – нет, это не новости.

Нет, не новости. Они с Джейкобом когда-то обсуждали, что надо подумать не начать ли присматривать местечко за городом. Что-нибудь простенькое, на переосмысление. Да, в сущности, даже и не обсуждали, просто заездили шутку до того, что она перестала быть смешной. Это не было новостью. Это был процесс.

Утром после той ночи в пенсильванском отельчике полтора десятка лет назад Джулия с Джейкобом отправились погулять по заповеднику. Необычно многословный приветственный щит на входе объяснял, что существующие дорожки протоптаны срезающими путь туристами и со временем они стали выглядеть как специально проложенные.

Семья Джулии и Джейкоба теперь могла быть описана как некий процесс с бесконечными переговорами и улаживаниями, утрясание мелочей. Может, стоило наплевать на сомнения и в этом году снять оконные решетки. Может, фехтование – уже лишнее занятие для Макса и слишком явный признак буржуазности для его родителей. Может, если заменить металлические лопатки резиновыми, это позволит не выкидывать все антипригарные сковородки, от которых бывает рак. Может, стоит приобрести машину с третьим рядом сидений. Может, неплохо было бы обзавестись проекционным телевизором, или как он там называется. Может, преподаватель Сэма по скрипке прав и следует позволить мальчику играть только песни, которые ему нравятся, даже если это означает «Смотри на меня (Вип-нэ-нэ)». Может, побольше природы – это часть ответа. Может, если заказывать продукты на дом, домашняя еда будет лучше и это облегчит ненужное, но неотвязное чувство вины от заказа продуктов на дом.

Семейная жизнь у них складывалась из подвижек и поправок. Бесконечные микроскопические добавочки. Новости бывают в клиниках «скорой помощи» и в кабинетах юристов, и, как оказывается, в «Альянс франсе». Их ищут и избегают всеми возможными средствами.

– Давай посмотрим фурнитуру в другой раз, – предложила Джулия, сунув ручку в сумочку.

– Мы не будем делать ремонт.

– Не будете?

– Там даже никто больше не живет.

– Ясно.

– Прости, Джулия. Разумеется, мы тебе заплатим за…

– Нет, все правильно. Конечно. Что-то я сегодня торможу.

– Ты вложила столько труда.

После снегопада есть только протоптанные стежки. Но обязательно потеплеет, и даже если снег лежит дольше обычного, он рано или поздно тает, обнажая выбор людей.

мне плевать, кончишь ли ты, но я все равно заставлю тебя кончить

На десятую годовщину свадьбы они вернулись в тот пенсильванский отельчик. Первый раз они наткнулись на него нечаянно – это было до спутниковой навигации, до «Трипэдвайзера», до того, как редкое обретение свободы отравило саму свободу.

Поездке предшествовала неделя подготовки, начавшаяся с решения самой трудной задачи – найти то место. (Где-то в землях амишей, лоскутные коврики на стенах спальни, красная входная дверь, грубо отесанные перила, не было ли там еще подъездной аллеи?) Затем нужно было выбрать день, когда Ирв и Дебора смогут переночевать у них и присмотреть за детьми, и чтобы, когда ни у Джулии, ни у Джейкоба не было никаких неотложных дел по работе, не было родительского собрания, посещения врача, занятий у мальчиков, чтобы следовало присутствовать родителям, и чтобы в этот день в Пенсильвании оказалась свободной та самая комната. Ближайшая дата, связывающая одной нитью все иглы в игольнице, нашлась через три недели. Джулия не понимала, скоро ли это или нескоро.

Джейкоб забронировал номер, а Джулия наметила расписание поездки. Доберутся они не раньше заката, но к закату приедут. На следующий день, позавтракав в отеле (Джулия заблаговременно позвонила справиться о меню), они повторят первую половину своей прогулки по заповеднику, заглянут в старейший амбар и третью по возрасту церковь всего Северо-Востока, прошвырнутся по сувенирным лавочкам – как знать, может, найдут что-то для коллекции.