ПРОЗАИК Коняев заматерел. Отрастил бороду-лопату, отстроил себе тяжелую шубу с бобровым воротником. И приглашен прозаик Коняев на дискуссию о судьбах современной литературы. Выгодно отличается от вечных распустяев Измайлова и Рекшана, которым лишь бы пошутить-поиронизировать. От депутата-писателя Сергея Андреева, избравшего амплуа "душа нараспашку", - тоже выгодно отличается прозаик Коняев. И от молодого Дмитрия Кузнецова, впервые попавшего в одну компанию с э-э... мэтрами, - тоже... тоже выгодно. Говорит прозаик Коняев, значительно покашливая, со Станиславскими паузами, задушевно - про бесовщину. Она, бесовщина, дескать, выражается в том, что несознательные массы читают зарубежные детективы и прочую порнографию, вместо подлинно духовной литературы, истинно христианской. По окончании дискуссии прозаик Коняев облачается в свою тяжелую шубу, выискивая рукава. И тут из кармана этой самой шубу вываливается и плюхается на пол книжка популярного зарубежного мастера детектива Джона Кризи. Вот что на самом деле читает прозаик Коняев! Злорадное уличающее ржание собратьев по перу. Надо отдать должное Коняеву - он тоже заржал. Слава богу (или Богу? в транскрипции Коняева...), что не "Кама-сутра" или там "Эммануель" какая-нибудь!..
ЛАУРЕАТ Вячеслав Рыбаков подхватил воспаление легких. Уложился в больницу. Долго там пробыл и от нечего делать отрастил бороду - впервые в жизни. Расчесывал ее, холил-лелеял. Получилась она ржавенькая, реденькая, кустиками. Но Рыбаков решил, что это все равно придает ему недостающую солидность и значительность. Выздоровел он, идет из больницы степенно. А навстречу два жутких бомжа, еле передвигающихся. То есть один - вообще никакой, на руках собрата виснет, а второй - еще более-менее, хотя... Поравнявшись с бородатым лауреатом, парочка на мгновение замирает, всматривается... И тот, который более-менее, наставительно говорит тому, который вообще никакой: - Вот будешь и дальше так пить - у тебя такая же вырастет! Переждал Рыбаков, пока бомжи с глаз скроются, развернулся на каблуках и назад в больницу, к умывальнику, к зеркалу. Бритвой выскреб лицо до синевы. Ну ее, солидность-значительность!
- СЛУШАЙТЕ, а как правильно? Сионистские близнецы? Или сиамские мудрецы? Никак не могу запомнить!
БЫВШИЙ пресс-секретарь Конторы, а ныне писатель и переводчик со старославянского Евгений Лукин (не путать с волгоградским прозаиком-фантастом Евгением Лукиным!) перевел "Задонщину". Дарил книжку ("Задонщину") с трогательным автографом: "Уважаемому такому-то - от автора"... Не путать автора с Софронием Рязанцем, ПРЕДПОЛАГАЕМЫМ автором старославянской "Задонщины"!
ВОЛГОГРАДСКИЙ прозаик-фантаст Евгений Лукин, будучи в дурном состоянии духа, меряет шагами некий высокопоставленный писательский коридор, в котором случился ремонт и стоят заляпанные краской строительные кОзлы, туда-сюда, туда-сюда. И каждый раз, проходя мимо них (туда-сюда, туда-сюда), сладострастно шипит им: "Коз-з-злы! Коз-з-злы!" Впрочем, и не им, быть может...
ВОЛГОГРАДСКИЙ прозаик-фантаст Евгений Лукин идет себе по улице вместе с женой и соавтором Любой Лукиной. И видят они на мостовой белесую густую лужу. Явно какой-то неудачник банку со сметаной выронил. - Инопланетянина кончили! - комментирует прозаик. - Инопланетянин кончил! - поправляет соавтор. Фантасты, блин.
ВОЛГОГРАДСКИЙ Евгений Лукин после скорбнопамятных взрывов жилых домов в Столице подарил от щедрот московскому прозаику, номинальному армянину Эдику Геворкяну имя виртуального каталикоса: Каталикос Гексоген Второй...
ВОЛГОГРАДСКИЙ Евгений Лукин при большом скоплении поклонников дает концерт собственной песни (что делает не хуже, чем пишет). Одна из песен (шуточная, шуточная, шуточная!) с рефреном: "Берегись армян! Кооператив!" - Надеюсь, я не задел ничьих патетических чувств? -застенчиво спрашивает у зала волгоградский Евгений Лунин. - Абсолютно нет! - подает голос из зала толерантный московский прозаик, номинальный армянин Геворкян.. - Я только не понимаю, Женя, почему ты поешь эту песню с азербайджанским акцентом! - А с каким еще акцентом, если не азербайджанским, петь фразу "Берегись армян"? - подает голос из зала задумчивый питерский прозаик, номинальный азербайджанец Измайлов.
НОМИНАЛЬНЫЙ Геворкян и номинальный Измайлов настолько интернациональны и дружны, что позволяют друг другу рискованные шуточки по известному поводу. На очередном сборище писателей-фантастов они живут в соседних номерах. Ранним утром волгоградский Евгений Лукин, несколько заплутав по коридорам, сильно колотится в номер и зовет: - Геворкян! - Сам ты Геворкян!!! - трубно отзывается сквозь дверь возмущенный Измайлов. А чуть позднее, уже в баре, волгоградский Лукин виновато произносит веселящейся аудитории: - Опять эти два армянина чего-то не поделили... После чего ловит в спину пристальный двойной взгляд Геворкяна с Измайловым, которые тут за столиком и сидят. Оборачивается, разводит руками, еще виноватей произносит: - Ну, два азербайджанца... Ну, я не знаю...
В ТОГДА ЕЩЕ советских Дубултах - всесоюзный семинар фантастов и приключенцев. От Питера, как водится, Измайлов, Рыбаков, Столяров. На правах старожилов-дембелей игнорируют семинары, манкируют, в общем. Ну что, мол, там могут сказать новенького, чего мы не знаем?! Лучше посидим в номере, выпьем кофию (кофию, кофию, кофию!), интеллигентно пообсуждаем друг с другом судьбы русской литературы. Так и делают. Причем, по негласной договоренности, действительно интеллигентно, где-то даже рафинированно. Тут распахивается дверь, и на пороге - московский критик Гопман. Внешне критик Гопман - типичный, характерный... Гопман. Критик Гопман был на семинаре, сбежал оттуда и тыкался в разные двери, чтоб кому-нибудь выразить накипевшие эмоции в связи с уровнем семинара. И вот ткнулся дверь распахнулась, а внутри Измайлов, Рыбаков, Столяров. И критик Гопман не в адрес питерцев, но в адрес семинара от всей души говорит: - Мать!!! Перемать!!! Перемать-мать!!! Мать!!! Неловкая безмолвная пауза. И в набрякшей тишине голос Столярова: - Вот пришел русскоязычный критик...
СТОЛЯРОВ решил, что западло ему числиться фантастом. Придумал литературное течение, назвал турбореализмом. Мастеровитый фантаст и единственный в своем роде турбореалист - почувствуйте разницу! Что такое турбореализм - объясняет подробно-пафосно-путано. У внимающих единственная ассоциация - Карлсон с пропеллером в заднице: "Я мужчина в полном расцвете лет! Мы тут плюшками балуемся..." Хоть горшком назовись... Хоть чучелом, хоть тушкой...
ПРОЗАИК Богачук, облазивший Афганистан вдоль и поперек в пору Той Самой Кампании, обрел философское отношение к уходу в другой мир. - Все люди, - говорит, - празднуют свой день рождения, а мы с приятелем ежегодно празднуем день нашей будущей смерти. - ?! - А она произойдет 16 ноября 2017 года. И у него, и у меня. - ?! - А очень просто! 7 ноября 2017 - столетие Великого Октября. Ну, мы с приятелем, разумеется, наколдыримся по этому поводу. А возраст уже преклонный, и сердечко нам откажет. Нас - в реанимацию. За недельку (обычный срок) откачают и выпустят. Как раз 15 ноября. А тут, 15-го, как раз получка! Мы, само собой, по этому поводу опять и сразу наколдыримся! И уж по второму разу нас не откачают... Так что - 16. 11. 2017.
ПРОЗАИК Богачук, обретший философское отношение к уходу в другой мир, завещает: - А на кладбище перед тем, как тело предадут земле, пусть почетная рота даст залп над могилой. Но из газового оружия. Хочу наверняка быть уверенным, что на моих похоронах уж точно все будут плакать.
В ТОГДА ЕЩЕ советских Дубултах на очередном всесоюзном семинаре фантастов и приключенцев прозаики Богачук с Измайловым живут в одном номере и ни в чем себе не отказывают. Ни в молдавском коньяке "Белый аист", ни в сухих грузинских винах (и того, и другого в Дубултах почему-то - хоть залейся!). В общем, гусарят Богачук с Измайловым, еще и угощают всех приходящих. И тут в предпоследний день кончаются деньги. А имидж уже создан. И негоже терять лицо. - Лёня! - говорит хозяйственный Измайлов. - Идея! Потихоньку набиваем чемоданы пустыми бутылками, потихоньку идем и сдаем их, а на вырученные деньги продолжим гусарить. - Где мы их возьмем?! - кручинится Богачук. - Идея хорошая, но не по номерам же нам ходить собирать... - Дык, наши же бутылки! - втолковывает хозяйственный Измайлов. - Я их не в коридор выставлял, а на антресоли запихивал. Как знал, что пригодятся. - О! - говорит Богачук. Выгребли пустую тару с антрессик пересчитали, разделили-умножили - аккурат на три "Белых аиста"! Набили чемоданы и украдкой поспешили в пункт приема. Сдают бутылку за бутылкой в окошко, а сами поминутно оглядываются, стесняются. Как бы кто из семинаристов не прошел мимо, не застукал. И тут приемщик, латышская флегма, вдруг заявляет: - А эту я не приму. - Па-ачему?! - взорал Измайлов, Все ведь сосчитано. И без эдакой мелочи не бывать трем "Белым аистам", только два. - Па-ачему?! - Она полная! Глядим - действительно! "Белый аист". Нераспечатанный. Ну, ладно, Богачук с Измайловым - идиоты, в спешке-то. Но приемщик-то, приемщик! Полная, да... Прогусарили напоследок всю ночь. Имидж!
