Точно не в прошлом.

Точно не сможет без него.

Что-ж, доигралась, Кетрин Пирс?

Слезы — соль на раны.

Холодные, соленые слезы.

К горлу подкатывала тошнота, и все, что она могла сделать, это лежать, не поднимать голову, чтобы не видеть мертвые, стеклянные глаза дочери, вспоминать слова собственные, вслух произнести которые она никогда бы не смогла, повторить, губы нервно облизнув и захлебываться, глотая собственные слезы.

Она должна оклематься, дать сдачи, тому, кого называют Дьяволом. Кад наблюдает за ней, а она сжала руками зеленое одеяло и захлебывается своей же болью.

«Прекрасно ли тебе находится здесь? » — как будто он передает ей свои мысли, хотя стоит совершенно спокойно, наблюдает за ней в углу.

Это все именно из-за за него и эта любовь должна получить сдачу. Элайджа Майклсон поплатится за все и заплатит по счетам. Заплатить по счетам его заставит заплатить судьба.

Шепот раздражал безмерно, и она, ни разу чувства собственные ноги не понимая, прикусывала язык раз за разом, будто беззащитная жертва своих страхов — жадно сжимая зубы, возможно привкус крови почувствовать желая, или наивно полагая, что столь несущественная боль сможет отвлечь ее от тошнотворной любви, от мыслей, что ее дочь мертва по ее вине, комком собирающейся под ребрами, ожидающей словно чего-то — момента слабости особой, который так ждал Кад.

И ей не нужен был даже дар ясновидения, чтобы знать совершенно точно — мысли ее, отношение особое и плач ему необходимы. Необходимы Дьяволу, но не были никогда, и не будут точно нужны Элайджи Майклсону. Захлебывать до бешено стучащего сердца. Она даже думать не может, потому что Кад читает ее мысли и все видит.

Проиграет, если вновь увидит тот момент или его с другой. Элайджа Майклсон совершенно недостоин любого проявления чувств.

— Черт возьми, Кетрин, не люби, не думай, прошу.

Их отношения — кажущейся очередной уловкой искренностью, что улыбку на ее лице вызывал только его взгляд и прикосновение.

Сыграла в любовь с самим Элайджей Майклсоном.

Итог: нож в самое сердце.

Игра в «не влюбиться вновь», в которую их отношения превратились в какой-то момент, была проиграна с ее самого начала, и она, полностью то осознавая, безупречно в роль свою смогла вжиться — сильной стервы, смелой безмерно и умеющей контролировать эмоции собственные и мысли — уж тем более, и не поддаваться им ни разу, вот и сейчас не должна думать о нем.

Ее единственная и настоящая любовь — Стефан Сальваторе.

Подавлять чувства и эмоции, топтать, как беззащитных мошек или давить, как мух.

Наверное ей нужно было остановиться. Перестать плакать, поднять голову и посмотреть на Када.

Это ведь не реально и он добьется того, что подчинить себе ее душу.

Ясно было одно — ей совершенно точно нельзя думать об Элайджи Майклсоне и смиряться с положением — даже если изменить что-либо никак не получалось, и отстраняться от него постепенно, а может и резко прервать все связи с этим мужчиной. Мужчиной, который вогнал в ее сердце болезненный клинок. А они именно так и было— болезненно действительно, истязающими ее, лишающими ее сил любых, энергию отнимающую. Она почти могла чувствовать, что умирает медленно, теряет последние крупицы разума и самоконтроля и, превращается в безвольную куклу самого Дьявола, проживающую самые худшие дни на автопилоте, глаза мокрые от слез и как будто это хуже, чем глотать раскаленную лаву и прийти в себя лишь с помощью виски со льдом, которые помогали ей прийти в себя.

— Виски со льдом?

— Да, я бы не отказалась. В Аду есть виски? Нужно же выпить за то, что моя единственная дочь обрела покой и прийти в себя. Метти голубые глазки позаботится о том, чтобы Надя обрела покой в тихом месте.

Бороться.

Очередная порция слез нахлынула.

Прежде чем вздохнуть решительно и ударить резко кулаками, чтобы все это исчезло и они остались вдвоем в этой тьме.

Она отпустила дочь.

Она с этого момента начинает новую главу в жизни, и место Элайджи в ней, как и дочери — к сожалению или к счастью может, не предоставлено.

Подходит к нему и рука скользит по плечам, поправляет ткань пиджака, прикосновения у нее мягкие, кошачьи, и Кад подпускает ее ближе — не может не — но боится, как бы та когти не выпустила, когда до сердца доберется.

Такие царапаются.

Видел, как она поступала с остальными идиотами, что попадались в ее сети.

Вправду, к черту слова, если Кетрин Пирс может просто шептать, оставить след от помады на щеке.

Она улыбается, через боль и Каду нравится, как все ее грехи отражаются в ее глазах.

— У меня ощущение, что тебе придется придумать, что-нибудь другое, если желаешь заполучить мою душу, Кейн или как там тебя… Не думала, что у Дьявола есть имя.

— Кад…

Может, в ней теперь больше от Элайджи, чем ей хотелось бы — кровавое благородство Элайджи и умение терпеть всю боль. Еще ядовитое самолюбие и собственничество, которое течет вместе с кровью по ее жилам и голубым венам.

К таким, как Кетрин Пирс нет: ни любви, ни доверия и не должно быть.

Кетрин Пирс точно знает — разрушает все, к чему прикасается.

— Только не думай, заполучишь меня, держать мою душу вне воли, — акцентово мурлычет, хватает руками ворот белоснежной рубашки. — Я думала, что твари не ходят в белом. Я перестану носить черное, когда придумают цвет темнее, а значит никогда. Черный — идеальный цвет для такой твари, как я.

— Но ты ведь мечтаешь освободиться, взлететь, убежать, — в ответ шепчет тот.

Кетрин Пирс не Ангел, но и не Дьявол.

Просто, темная тварь.

Тварь, к которой нет: ни любви, ни доверия.

У нее от его интонаций отвращение по спине мурашками, взгляд в панике мечется.

А где же выход? Выход из Ада? Сюда ходят поезда? Поезда ходят в Ад?

Отпустите…

Отпустите ее темную душу на волю.

Кетрин Пирс впервые страшно. До инея в легких, до дрожи в пальцах, внутри все сжалось, словно кошки когтями царапают изнутри.

Она желает взлететь и освободиться.

Как будто по тонкому льду идет, а внизу — толща темной воды. Ее уже утащило в Ад.

Она ухмыляется почти по-звериному, и его взгляд напоминает на сколько влипла сама Кетрин Пирс. Ей хочется это все остановить раньше, чем оно сломает ее и подчинит.

— Ты сломаешься, — хмуро бросает Кад, впервые в жизни, ему приходиться бороться за чью-то темную душу.

А ей и возразить нечего лично Дьяволу — сломает, перекрошит и подчинит, и останется от нее только только пыль и засохшая кровь.

От Ада не сбежать.

От Ада и собственных грехов нет противоядия.

Разве, что вогнать нож в сердце, чтобы не мучиться и испачкать белое кровью. Ее теперь спасаться только прямым поездом до Рая.

Никто ей не расскажет, что в Аду рельсы обрываются и Рая она не заслужила.

Из Ада не ходит прямой поезд.

В Аду рельсы разъела кислота.

В Аду рельсы обрываются..

========== Глава 68. Черная дверь захлопнулась. ==========

Мы легли на дно, мы зажгли огни,

Во Вселенной только мы одни.

Гни свою линию.

Гни свою линию.

Гни свою линию.

Горят огни, сверкают звёзды,

Всё так сложно, всё так просто.

Мы ушли в открытый космос,

В этом мире больше нечего ловить.

А ты гни свою линию.

Гни свою линию.

Гни свою линию, горят огни.

Сплин - Гни Свою Линию.

София Воронова не верит в сказки, где в конце побеждает добро и справедливость, где принц обязательно спасает принцессу от дракона и усаживает рядом с собой на лошадь, чтобы увезти за собой и жить и там долго и счастливо. В реальности ты просто-напросто не встретишь прекрасного мужчину, отдашь ему свое сердце и вы будите целоваться в блестящем солнечном свете, просыпаться в одной постели и дракон наверняка не сожжет твою деревню, а потом покорно поддастся благородному победителю, чтобы ты призналась в любви.

Ну уж нет, такого не происходит.

Да и Люсьен, не принц, а Клаус Майклсон - злой дракон. Дракон, который не сжег, а розарвал своими клыками глотки тех, кто был дорог Софии.