- А ты как думаешь? Я убежала к тётке, куда было идти еще? И сына забрала, конечно. А Толик… Он сбежал куда-то в другое место. Не знаю, куда.

- Как сбежал?

- Вот так! А я тут… мне пришлось искать покровительство. Чтобы не выдали, если за ту… за неё мстить будут. Тут главный по городу - мужчина. А я... как ты думаешь, что я могу предложить за защиту? Что от меня хотят получить?

Что хотели получить все до единого мужчины от красавицы Долли, которая целиком и полностью соответствует своему имени – фарфоровая куколка – блондинка?

- Погоди… Но зачем сразу покровительство. От кого? Тут же нет наших.

- Нет? Да что ты знаешь? Нет?! Да тут, между прочим, Высшие! Целая кодла, которая умотала из столицы, когда Шуваль рассорился с каким-то… с кем-то.

- Шуваль? Кто это?

Снова всхлип.

- Хозяин этого города. Я у него попросила покровительство и теперь уже не знаю, как отмазываться. То сын приболел, то пока не могу, не отошла от прошлых событий. Ты даже не представляешь, Маша… Сидишь там в своей деревне в тишине и покое, пока я мечусь между двух огней, пока я тут…

Она тихо зарыдала.

Машка закрыла глаза и прислонилась лбом к мокрой боковине телефонного навеса. Пластик гудел, как будто внутри жужжали пчёлы.

- Что я могу сделать?

- Ты приедешь?

- Долли... я тут проездом, еду к родственникам в деревню. У меня денег только на билет в одну сторону.

Долли снова всхлипнула.

- Ну да, конечно. Ни слуху ни духу от неё, только появилась и снова…

Она взяла и зарыдала в трубку навзрыд. У Маши язык отнялся. Подруга, конечно, часто преувеличивала постигшие её несчастья, но слез от неё прежде было не дождаться. Она просто в отчаянии.

- Долли, ну что ты… Я бы приехала, если бы смогла. И связалась бы раньше, если бы могла. Я же не знала, где ты!

- А куда я еще денусь по-твоему? Кроме тётки никто не захотел меня приютить, у меня же не столько родственников, как у некоторых!

- Ты несправедлива. Если бы могла, я бы приехала раньше. Но я не завишу от себя, ты же понимаешь. Каждая из нас теперь зависит от родственников и их доброй воли. У тебя, может, не самый худший случай.

- Не начинай нотации читать! – Подруга хлюпнула носом, но рыдать перестала. – Когда у тебя рейс?

- Рано утром, в шесть двадцать. На вечерний я уже опоздала.

В трубке запищало, значит, время заканчивается. Машка бросила последние две десятки.

- Долли, слушай, время заканчивается, и денег у меня больше нет. Я…

- Вокзальная, дом семь, квартира двадцать девять. Слышишь? Запомнила?

- Да. Вокзальная, семь-двадцать девять. Я приду, а дальше поеду утром. Да? У тебя можно будет переночевать?

- Приходи! Мне страшно, Маша. Каждый день здесь страшно. Он же не отстанет, не забудет. Про него знаешь как говорят? Он и копейки не забывает, ни малейшей услуги. Его за нос не поводишь. Должен – плати. Пообещал – исполняй, хоть из кожи вон лезь. А я одна… - снова всхлип. – И еще Гошку нужно кормить. Тётя помогает, спасибо ей, последнее отдаёт. Но от Высшего она не защитит.

Маша сильней прижалась к мокрому пластику, так, что волосы на виске намокли и прилипли к коже, а щеке стало больно, и прошептала:

- Я знаю.

- Никогда не думала, что буду прозябать в однушке без мужа и жить на подачки тёти! Отбирать у пенсионерки последние деньги!

- Я знаю, Долли.

- Откуда?! Тебе не нужно заботиться о сыне!

- Я тоже теперь бедная родственница, которой хлеба жалко.

- Если подумать, - шваркнула носом Долли, - ты знала на что шла. Не то что я.

- Да.

Слова обвинения были правдой. Это Маша виновата, что теперь они никто и нигде. Что Долька с сыном ютится у престарелой тётки, а она сама не найдёт приюта, как уличная драная кошка. Бросают, как мячик от одного родственника к другому и проигрывает тот, кто отказаться не смог.

- Приходи. Не могу больше говорить так – издалека.

В трубке раздались гудки. Маша аккуратно повесила её и повернулась к площади. Косой дождь не мешал подросткам кучковаться на лавочках и у памятника, где их закрывали кроны деревьев. Они были веселы и беззаботны. Как Маша всего два месяца назад. Всего два месяца! А сейчас она уже казалась себе взрослой и не способной наслаждаться такой ерундой, как ночное пьяное шатание под дождем.

Однако – вот ирония – шататься под дождем придётся хотя бы по причине того, что иначе до Долли не доберёшься. Денег нет не то что на такси, а и на автобус.

Запахнув ветровку, Маша, стараясь не вжимать голову в плечи, как трусливый заяц, шла вперёд. Вокзальная, это у вокзала? Возле автовокзала такой улицы нет, те места Маша хорошо знала, значит, возле железнодорожного. А туда далековато, пехом-то. Но какой выход? Переночевать на вокзале, до которого, кстати, теперь не меньше идти, чем до подруги, и уехать с утра, не повидав Дольку? Невозможно.

Живот только поджимается от голода. Мать волшба, думала Маша, надеюсь Долька хотя бы чаем напоит. С сухариками. В идеале – с бутербродом. Рассчитывать на суши или пиццу давно не приходилось.

Чем дальше от площади, тем темней становилось на улицах. Фонарей практически не было, машины тоже не ездили. Пару раз Маша пересекалась с другими людьми, но слышала их приближение заранее и обходила стороной.

Дорога до нужного дома на Вокзальной заняла ровно сорок восемь минут. Маша так замерзла, что еще немного и простуда обеспечена. Намокшие волосы противно липли к лицу. Единственный плюс – большие вывески на домах, искать улицу не пришлось.

Дверь в подъезд отсутствовала, а сам дом сто лет как не ремонтировали. Жидкий свет лампы осветил обшарпанные ступени и гнутые перила. Все стены оплёванные и облезлые. Двери тоже столетней давности, из потёртого дерматина. И все такое крошечное, почти игрушечное – так строили раньше, когда главное было расселить всех, пусть и в каморки. В лифт Маша зайти не рискнула, пол там, казалось, держится на соплях, и хотя ноги отваливались, поднялась на шестой этаж пешком.

Нужная дверь от прочих ничем не отличалась, такая же обтрепанная. Звонок не работал, Маша тихонько постучала, в ответ в квартире закричал ребёнок. Дверь сразу же открылась.

Долли пережитые испытания не изменили. Она хмурилась и кусала губы, но была как и прежде – куколка. Чистейшая кожа, огромные глаза, белые волосы крупными локонами, точеная фигурка, на которую даже роды не повлияли. Голубые глазища были полны слезами.

- Маша!

Подруга повисла на шее. В другое время Машу это бы не смутило, но сейчас её качнуло от усталости.

- Ты чего с ног валишься?

- Ничего. Голодная просто. Устала.

- Я тогда сейчас что-нибудь придумаю, - после заминки ответила Долька.

- Спасибо.

Раньше гордость бы не позволила соглашаться, а сейчас верховодил пустой желудок.

- Пошли на кухню.

Из тёмной комнаты выглянула тощая женщина с младенцем на руках. Гошку Маша хотела бы обнять и потискать, но пусть лучше спит – наверняка он её совсем не помнит.

- Здравствуйте, - прошептала Маша Долькиной тетки, та кивнула и пошла укладывать мальчишку.

На крошечной кухне Долли выдвинула из-под стола древнюю табуретку. Маше пришлось подождать, пока подруга протиснется к плите, и только потом сесть.

Долька сноровисто захлопотала, наливая чай. В руках воздушной феи возникала то старая чашка, то батон, который она кромсала огромным ножом. Маша сглотнула слюну при виде банки варенья, которое подруга поставила перед ней на стол.

- На, пей.

Маша не заставила себя ждать, чуть не застонала от наслаждения, вонзая зубы в батон. Знать бы пару месяцев назад, что станешь боготворить вкус простого хлеба. Ан нет, прежде она уважала только французские круасаны да слабосоленую семгу.

- Пока тебя не было, кое-что произошло.

Даже жевать перехотелось – голос замогильный, веет вечной мерзлотой.

- Что?

- Приходит посыльный от Шуваля! Сегодня я должна прибыть в ночной клуб, где тусуются местные маги.