Закончился и билтонг, и бурам пришлось испытать настоящий голод: они выкапывали из земли луковицы растений, варили траву, листья и побеги, пытались ловить ящериц, и так далее. Сдается мне, несчастные и вправду дошли до того, что употребляли в пищу гусениц и червей. Но когда в лагере погас костер, за которым не уследили бездельники-кафры, а огнива ни у кого не нашлось и не получилось добыть искру трением, даже этот способ пропитания оказался недоступен. К моему появлению люди уже трое суток ничего не ели, не считая зеленых листьев и травы (именно траву жевал тот ребенок, которого я увидел рядом с Мари); думаю, через семьдесят часов все переселенцы были бы мертвы.

Что ж, оправились они довольно скоро, ибо все эти люди, переболевшие лихорадкой, сделались для нее неуязвимыми. Не передать словами ту радость, что охватывала меня, когда я смотрел, как Мари оживает на глазах. А ведь недавно она была на пороге смерти! Но теперь здоровье и красота постепенно возвращались к ней. В конце концов, если уж говорить прямо, мы не очень-то далеко ушли от первобытного человечества, у которого первейшей обязанностью мужчины считалось накормить женщин и детей; полагаю, этот инстинкт в нас по-прежнему жив. Лично я, не стану скрывать, ощущал подлинное удовольствие и удовлетворение, глядя, как та, кого я любил, – бедная изголодавшаяся женщина, – поглощает всю еду, какую я способен ей дать, ведь до того она на протяжении недель питалась лишь травами и насекомыми.

Первые несколько дней после встречи мы почти не разговаривали, разве что обсуждали насущные потребности, которые занимали все наши мысли. Когда же хеер Марэ и его дочь достаточно окрепли, долго откладывавшийся разговор состоялся. Фермер начал его с вопроса, как я их отыскал.

Я объяснил, что получил письмо Мари. Похоже, это изумило Марэ, ибо он строго-настрого запретил дочери писать мне.

– Хвала Небесам, что вас не послушались, минхеер, – сказал я.

Он промолчал.

Затем я поведал, как это письмо попало в миссию на территории Капской колонии благодаря шмузу, и рассказал о своей отчаянной скачке в Порт-Элизабет, где мне посчастливилось перехватить бриг «Семь звезд» перед самым отплытием. Также я перечислил те удачные стечения обстоятельств, что позволили купить фургоны и отыскать проводника до лагеря, куда мы попали, повторю, весьма своевременно.

– Вот подвиг, достойный долгой памяти, – проговорил Анри Марэ, раскуривая трубку – в доставленных припасах был и табак. – Но скажите, Аллан, неужто вы совершили все это ради меня, хотя я обошелся с вами столь грубо?

– Я сделал это, – ответил я, – ради той, кто всегда была добра ко мне. – И кивком указал на Мари, возившуюся неподалеку с кухонной утварью.

– Я так и подумал, Аллан. Но вы же знаете, она помолвлена с другим.

– Она помолвлена со мной, минхеер, – возразил я решительно. – А кстати, где этот другой? Если он выжил, почему его тут нет?

– Он… – Голос Марэ дрогнул, слова будто давались фермеру с трудом. – Эрнан Перейра покинул нас примерно за две недели до вашего появления. У нас оставалась единственная лошадь, принадлежавшая ему, и вместе с двумя слугами-готтентотами он уехал обратно по нашей колее. Сказал, что найдет и пришлет помощь. С тех пор мы ничего о нем не слышали.

– Понятно. А как он собирался добывать себе пищу?

– У него было ружье. Вообще-то, у всех троих были ружья. И около сотни зарядов, уцелевших после пожара.

– С сотней зарядов пороха, если тратить их разумно, ваш лагерь можно было кормить месяц, если не два, – сказал я задумчиво. – А он все забрал и уехал за помощью?

– Так и есть, Аллан. Мы умоляли его остаться, но он отказался, а заряды… ну, это же была его собственность. Он действовал из лучших побуждений, как мне кажется, несмотря на то что Мари не желала иметь с ним дела… – Голос хеера Марэ снова задрожал.

– Что ж, – проговорил я. – Значит, это я привел к вам подмогу, а никак не Перейра. Между прочим, минхеер, я привез вам деньги – те, что мой отец получил за вас, и еще пятьсот фунтов моих личных сбережений, вернее, то, что от них осталось, – золотом и товаром. И Мари, смею напомнить, никогда меня не отвергала. Позвольте же спросить, кто из нас больше ей подходит?

– Судя по всему, это должны быть вы, – ответил Марэ с запинкой. – Вы показали себя верным другом, и если бы не ваша помощь, моя дочь сейчас лежала бы вон там. – Он ткнул пальцем в ряд холмиков, под которыми покоились умершие участники экспедиции. – Да, это должны быть вы – человек, дважды спасший жизнь ей и однажды избавивший меня от страшной участи. – Наверное, он заметил на моем лице радость, которую я и не думал скрывать, потому что поспешил добавить: – И все же, Аллан, много лет назад я поклялся на Библии и дал слово Господу, что никогда по своей воле не выдам дочь за англичанина, пусть этот англичанин будет наилучшим человеком на свете. А перед тем как мы покинули колонию, я также поклялся, в присутствии Мари и Эрнана Перейры, что никогда не выдам дочь за вас. Разве я могу нарушить эти клятвы? Если я так поступлю, Господь покарает меня за мою слабость.

– По правде сказать, со стороны кажется, будто Всевышний уже карает вас – за эти необдуманные клятвы, – сказал я, в свою очередь косясь на могилы.

– Может быть, Аллан, может быть, – отозвался Марэ. В его голосе не было гнева: пережитые испытания вернули фермеру здравомыслие, хотя бы на короткий срок. – Но пути Всевышнего неисповедимы, верно?

Зато мой гнев наконец вырвался на волю, и, поднявшись, я отчеканил:

– Правильно ли я вас понимаю, минхеер Марэ? Вопреки нашей с Мари любви, которая, как вам известно, неподдельна и глубока, вопреки тому, что я, а не кто-то другой вырвал вас с дочерью и ваших товарищей из когтей смерти, вы не разрешаете Мари стать моей женой? И вы готовы отдать ее тому негодяю, который подло бросил вас в час величайшей нужды?

– Если так, Аллан, что тогда?

– Вы уже убедились, что я, невзирая на молодость, способен мыслить и действовать самостоятельно. Вдобавок сейчас у меня все преимущества: я располагаю и волами, и оружием, и слугами. Поэтому я просто заберу Мари, а если кто попытается меня остановить, докажу, что сумею защитить нас обоих!

По-моему, эта дерзкая речь нисколько не удивила хеера Марэ и не уронила меня в его глазах. Он некоторое время молча глядел на меня и теребил свою длинную бороду, явно размышляя о чем-то, а потом произнес:

– Пожалуй, я бы в вашем возрасте повел себя точно так же. Да, вы сейчас хозяин положения. Но как бы ни любила вас Мари, она ни за что не уедет с вами и не оставит отца голодать.

– Тогда поезжайте с нами, хеер Марэ, и станьте мне тестем. В любом случае, я не уеду отсюда один и не брошу Мари умирать с голоду.

Должно быть, что-то в моем взгляде убедило его, что я нисколько не шучу и не преувеличиваю. Он сменил тон и начал то ли спорить, то ли умолять:

– Будьте же благоразумны, Аллан! Как вы можете жениться на Мари, если поблизости нет священников, чтобы вас обвенчать? Если вы любите ее настолько сильно, как утверждаете, вы же не станете позорить мою дочь и пятнать ее доброе имя, даже в этой глуши?

– Не думаю, что она сочтет это позором, – возразил я. – Многие мужчины и женщины обходятся без священников, заключая брак обоюдным согласием и с ведома людей вокруг, а их дети считаются законными отпрысками. Я знаю наверняка, потому что читал уложение о браках.

– Возможно, это так, Аллан, однако лично для меня брак не будет действительным, пока не принесены священные обеты. К слову, почему вы не даете мне закончить мою историю?

– Разве вы еще не закончили, минхеер Марэ?

– Нет, юноша, нет. Я сказал, что поклялся не выдавать дочь замуж за вас по собственной воле. Но когда она станет совершеннолетней, что произойдет через несколько месяцев, точнее, через полгода, мое мнение больше не будет иметь значения, ибо Мари сделается свободной женщиной и будет вольна распоряжаться собою. Тогда моя клятва утратит свою силу, ибо мою душу ничто не потревожит, если случится то, чему я не в силах помешать. Довольны?