Деревушка была такой же крохотной, как мой дом, где вечно присутствовало намного больше людей, чем могло поместиться. Зато лес, окружавший неизвестное миру местечко, казался гигантской территорией, настолько огромной, что ни конца, ни края ты не видел. Этот лес еще и кормил нас, как и соседнее поле, появившееся когда-то на месте срубленных предками деревьев.

Когда отец, стоило нам чуть подрасти, начал возить нас в соседнюю деревню –более развитую-к деду, вы даже не представляете, что мы испытывали, видя горевшую лампочку. Электричество было для нас сродни волшебству, значения которого мы не знали, но лишь догадывались. У дедушки была лампочка – которая светилась! – на длинном проводе. Он мог перемещать ее по такой же небольшой комнатке, заваливаясь на печи, грея свои старые кости, скрипящие зимой от морозов.

Именно из-за того, что стремилась вырваться из нищеты, что всегда казалась мне нормальной вещью, я не обращала внимание на людей, обтянутых кожей. Но я понимала, что они более свободны, чем я. Порой я ловила себя на мысли, что все это намного привлекательнее. Но после вспоминала, каково было жить там, в этом крохотном мирке, не зная ни о телевизорах, ни о свете. Будто запертые в темнице. И тогда я вновь усердно училась, стараясь перепрыгнуть саму себя.

Байкеров и любителей рок-н-ролла было намного больше тех, к кому относилась я. Эти парни в банданах, казавшиеся тебе совершенно другими, не такими, как все, пытались заинтересовать тебя, но ты делала вид недотроги, холодной и серьезной, зацикленной лишь на книгах, да конспектах. Я жила среди анатомии, гормонов, имен известных ученых в сфере медицины. И мне это нравилось! Жутко, не правда ли? Если бы мне пришлось выбирать профессию теперь, я бы никогда не стала медиком, хотя моя работа и нравилась мне. Но это ловушка.

Резать тела неприятно, не каждый сможет вообще взять в руки скальпель. Самое ужасное, когда перед тобой лежит человек, и ты понимаешь, что все это – не твое, не для тебе. Что ты не можешь пошевелиться, потому что страх сковал тело, будто ты стал мертвецом. Когда перед тобой лежит человек, а от тебя зависит его судьба, ты осознаешь только со скальпелем в руках, что это не труп из морга, что здесь одно неправильное движение, и живое станет мертвым. У нас было пару таких случаев, некоторые просто выбегали из операционной.

В тот раз мы, кажется, стояли под тенью дерева, обсуждая что-то подобное. Вроде, это была девушка с худыми-худыми руками. От нее никто особо много не ожидал, напротив, спорили, когда она сдастся. Ну, она и сдалась. Просто с диким страхом и осознанием всего ужаса и своей слабости выбежала за двери операционной, пугая родственников того, кого должны была оперировать. Да, мы любили перемывать кости людям, это было важной составляющей всего того времени. Думаю, сейчас бы ничего не изменилось.

Я встретила его в тот же день, под тем же деревом, обсуждая все ту же девушку с худыми руками. Я, признаюсь, никогда не была моделью, но и не уродство отталкивало от меня людей. Я просто игнорировала мужское внимание, уверяя себя в том, что мои приоритеты совершенно иные, но в тот раз что-то будто толкнуло меня сказать это: «Он будет моим». Стоило мне увидеть того парня, молодого, красавца, с темным волосом и такими светлейшими и умнейшими глазами, как я поняла, что вот такой человек мне был нужен. Я вечно куда-то спешила, даже говоря, я торопилась успеть, будто мой поезд отходит, а он, он был спокоен, взвешивал все, что только можно было взвесить. Это спокойствие и умиротворение поглотили меня, но я все же не смогла стать такой же, как он. Он был идеальным, был светлым, был когда-то моим. Я сказала, что именно мне быть с ним, и все случилось именно так.

Понимаешь, такое чувство гордости за саму себя, такое чувство собственного достоинства переполняли меня, что я была готова задрать нос. Он был прекрасным. Очень красивым и необычным. Это был тот раз, когда внутренний мир идентичен внешнему – чудо из чудес.

Все говорили, что мы скоро разойдемся, что мы слишком разные, что развиваемся по-разному, но именно это и стало причиной того, что мы были и супругами в будущем, и лучшими друзьями, и любовниками. Мы не притворялись разными людьми, мы не страдали психическими расстройствами. Просто друг с другом мы были настоящими, не скрывались за ложью и притворством.

У нас родилось два сына, а после мой друг, мой муж, мой любовник покинул этот мир, оставляя меня лишь с детьми. Того времени я никогда не смогу описать во всех мрачных красках, какие только существуют, которые смешиваются друг с другом, потому что это была такая боль… Такая неописуемая и настоящая, что позволяла мне опровергнуть все слова известного психолога о том, что любви не существует, что от любви страдать не могут. Мое сердце не страдало, страдала душа, которая осталась привязана к нему, к моему другу, мужу, моему любовнику.

Я осталась с детьми, которых нужно было вырастить. А перед глазами мелькали его образы, часы, которые никогда не останавливались, да место на кладбище. Тогда, кажется, я и перестала куда-то спешить, понимая, что бежать некуда, что дома ждут лишь проблемы.

***

Я был младенцем, чего не помню, когда попал в церковный приют. Это для меня было так обидно и до боли грустно, что хотелось плакать. Но я не мог, потому что мало чего знал о жизни, о людях, о ситуациях, которые побудили моих родителей оставить меня одного. Я представления не имею, что произошло, что происходит, что будет происходить. Церковь воспитывала нас не так, как родители воспитывали своих детей. Это я понял только после, когда уже освободился от Божьего взора и его заповедей.

В детстве, не важно, зима или лето, на территории святой земли – во что я действительно когда-то верил – было уютно и слишком светло. Особенно ночи, противореча себе, здесь были иными: все небо усыпали звезды, а диск луны выплывал из-за ночных облаков, что-то пытаясь сказать тебе. Такими ночами, когда за окном падали большие хлопья снега, я снова начинал думать о настоящей семье и о том, что мне делать дальше.

С каждым годом, а после днем и часом, я все больше поддавался тому воспитанию, которое преподавали отцы и монахини. Они действительно были добры и настолько простодушны, что я чувствовал себя грешным от одних тех мыслей, что они могли ошибаться в существовании того, в Кого верили. Мне становилось стыдно и обидно за то, что я не мог быть как они.

На территории церкви был небольшой цветочный сад, где росли величественные цветы – лилии. Они были белыми, но не гордыми: любой шмель мог отдохнуть на их лепестках. В этом цветочном саду, где так же были белоснежные ромашки, словно снег усыпающие землю, я однажды заговорил с женщиной, что казалась мне ближе всех.

«Почему я не могу поверить?» - я спросил это и мне стало еще более обидно от ее спокойного взгляда и милой легкой улыбки. Я надеялся, что меня осудят за такое поведение, отношение, – они ведь растили меня, вкладывали все, что знали –но ничего подобного не было. – «Почему я не могу быть таким, как вы?»

«Потому что каждое существо особенное, и оно само решает, во что ему верить…»

И темной ночью, действительно темной, которая не была похожа ни на одну другую: лил дождь, молнии разрезали небосвод, я окончательно решил, что верить в подобное я не могу. Мальчики по своей природе любопытны, азартны, легко подчиняются приключениям, вот и я полез туда, куда мне не следовало. В темноте, при свете одной лишь свечи, сидели два святых отца, что были мне примером и уроком. И в тот раз, заглядывая через щелку двери, я разочаровался в свои названых родителях: они говорили о том, о чем говорить им было не положено. Все, чему они учили меня и остальных сирот, потеряло свой смысл. Я понял, что эта религия не для меня.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я устроился на подработку, желая приготовиться к взрослой жизни. У меня появились цели. Я шестнадцать лет прожил в месте, которое стало мне отвратительно в восемь. Я восемь лет прожил в церкви, зная секреты ее настоятелей, ее служителей, ее фундаментов и шкафов со скелетами. У меня появились наконец мечты и стремления. Я был обязан доказать священникам и всем остальным, что не Бог, в которого они учили его верить, дал мне работу, что я сам добьюсь успехов, не их молитвами и не Его благоразумием и справедливостью. Существуй Он в действительности, не дал бы родителям отказаться и продолжать отказываться от таких детей, как я сам.