— Я, наверное, сплю.
— Не-а, — мужчина присел на краешек стула, с улыбкой глядя на пациентку.
— Тогда, может, очередная шутка? — допытывалась Райан, надеясь обнаружить подвох. Но он, как назло, не находился.
— И снова мимо!
Пауль взмахнул руками, имитируя промах, и Моника хихикнула. Ландерс подмигнул и снова растянул губы в улыбке. Затем, нимало не интересуясь разрешениями пациентки, пересел на краешек кровати. Девушка интуитивно отодвинулась подальше, и Пауль тихо поинтересовался:
— Я что, настолько тебе неприятен?
— Да нет, просто…
— Просто «что»? — мужчина решил сегодня стать настырней, чем обычно.
— Я о том, на что я вам сдалась? Провинциалка, горничная, сомнительная солистка в сомнительной группе… — Моника стала перечислять все, что пришло ей в голову.
— И что?
«Вот уж правда: два слова, о которые разбиваются любые доказательства».
— Да ничего, — со вздохом ответила девушка.
— А вот теперь давай начистоту. Мне уже не двадцать лет, я уже давно достиг того, чего хотел в этой жизни. Точнее, большую часть. И, если честно, мне уже давно надоело стебаться над Думом, что он никак не остепенится.
Моника заинтересованно подняла брови вверх:
— Что-то мне не очень нравятся эти намеки, мистер Хирше.
Пауль чуть не скатился с кровати:
— Меня уже сто лет как не называли так. У меня другая фамилия.
— Да я в курсе. Хотела тоже вас шокировать, — хмыкнула Райан. — Продолжайте, я слушаю.
Ландерс пододвинулся поближе, так, что Моника почувствовала исходящее от него тепло и аромат дорогого парфюма. Что-то внутри ее затрепетало, и кровь мгновенно прилила к щекам.
— Мне нравится, когда ты смущаешься. Готов смущать тебя вечно…
И, словно демонстрируя все свои намерения, Пауль стал медленно наклоняться к девушке. Райан молча ожидала апогея. Вот она уже почувствовала, как частое горячее дыхание Пауля опалило ее щеки, и прикрыла глаза.
«Будь что будет…»
Сухие горячие губы легко коснулись ее, и в этот момент раздался деликатный стук в дверь. Ландерс отпрянул, буркнув какое-то ругательство, и в комнату тут же вошли Ульрика с Кристофом. На Шмидт лица не было — осунувшаяся, бледная. Моника, мигом забыв о находящихся в комнате музыкантах, потянулась к Ули. Та села на кровать, и они крепко обнялись, заплакав.
Мужчины, неловко потоптавшись на месте, вышли из палаты, оставив подруг наедине со своим горем.
— Шнай, ты козел! — прямо и от души заявил Ландерс, едва они оказались в коридоре.
Кристоф чуть не поперхнулся:
— Чего это?
— Между мной и Моникой только что такая искра проскочила! Оранжевая, яркая, как звезда с неба! А тут вы с Ульрикой…
— Нет, Ландерс. Это не искра. Это белочка, — произнес Кристоф и впервые за весь день рассмеялся. На него тут же неодобрительно покосились медсестры, проходившие мимо. Быстро извинившись, Шнайдер вновь повернулся к насупленному Паулю.
— Сам ты белочка! — уже тише произнес экс-Хирше.
— Не, это по части Круспе! — барабанщик сам себе удивился. — Нашел время для шуток!
— Да ну тебя, задрал…
Пауль махнул рукой и удалился. Кристоф с удивлением посмотрел вслед его ссутулившейся фигуре, затем, недоуменно пожав плечами, бросился следом.
— Эй, подожди… Чего ты так завелся-то? Давно я тебя не видел таким расстроенным.
— Нет, ну, а что? — Ландерс повернулся, картинно взмахнув руками. — Я ему, понимаешь, душу изливаю, а он ржет, как конь. Шнайдер, будь добр, свали нафиг, дай успокоиться.
— Все-все! — Кристоф поднял руки, и Пауль, зыркнув нехорошим взглядом напоследок, скрылся за дверью, ведущей на лестничный пролет.
========== Новые ответы, новые проблемы ==========
Монику, после получасового спора до хрипоты с лечащим врачом, наконец, выписали из больницы. Выходя под руку с Ульрикой, она прищурила глаза, когда яркое июльское солнце на миг ослепило ее. Прикрывшись рукой, она недовольно застонала, и на этот звук тут же среагировала ее верная подруга:
— Что такое? — встревоженно повернулась Шмидт.
— Да ничего, — отмахнулась Моника, жестом пытаясь донести до Ульрики, что все в порядке. — Просто глаза привыкли к лампам дневного освещения, что теперь кажется, будто мне лампой в лицо светят.
Шмидт кивнула, и они подошли к стоянке, где их уже ждал Кристоф и взятый на прокат темно-зеленый Фольксваген. Райан несмело улыбнулась мужчине и села в салон. Ульрика же села на сиденье рядом с водительским, и тут же завела разговор со Шнайдером. Машина тронулась, и Моника, пользуясь тем, что ее подруга болтает, прикорнула на мягкие серые сиденья. Рука снова автоматически потянулась к хвосту, аккуратно стянутому на затылке. Шмидт помогла подруге завязать его, собрав в пучок оставшиеся волосы, прикрывая выбритую плешь и еще дающую о себе знать рану. Девушка тихо и с сожалением вздохнула, прикрыв глаза.
Ули посмотрела на подругу в зеркало заднего вида и прикусила губу. Так она делала, когда была чем-то встревожена или взволнована. Сейчас же ее тревога подпитывалась предстоящим событием — похоронами Сандры. Кристоф вез их к Монике — Шмидт на пару деньков решила перебраться туда, чтобы присмотреть за подругой —, а затем, приведя себя в порядок, они отправятся на кладбище. Конечно, Ульрика пыталась отговорить Райан от посещения церемонии погребения, но та, с каким-то отупением твердила о своем, решительно сжимая губы.
Тревога девушки не укрылась от проницательного Шнайдера, и он не упустил шанса поинтересоваться причиной угнетенного состояния пассажирки, хотя заранее знал ответ на свой вопрос. Шмидт, несмотря на возникшую между ней и Кристофом связь, не делала никаких попыток к сближению. Барабанщик известной на весь мир группы ходил за ней, словно верный друг, пока шатенка, как мать родная, ухаживала за Моникой. Раздражение тупым молотом билось внутри грудной клетки мужчины, но он не торопил события. Перед ним было всего три пути: бросить все к чертям собачьим и снова вернуться к отдыху, который теперь будет довольно сомнительным на фоне произошедшего; либо ускорить шаг, принудив желаемую им Ули к близости; или попросту пустить все на самотек. На последнюю стезю и стал Шнайдер, сделав ставку на естественный ход вещей. При нормальном раскладе Шмидт давно бы уже сдалась на милость победителя, а проигрывать Кристоф не привык. Оставалось только ожидание.
— Меня пугает Моника, — наконец, призналась девушка, снова бросив взгляд в зеркало заднего вида.
— Почему?
Искренне надеясь на то, что работа двигателя перекроет ее разговор, Ульрика понизила голос до заговорщического шепота:
— Мне кажется, что она винит себя в смерти Сандры. Это ее поведение, молчание, упорство… Она и раньше напролом шла к цели, но только по отношению к музыке и группе.
— Дай ей время, Ули, — посоветовал Шнайдер, переключая скорость, и машина быстрее покатилась по шоссе.
Девушка выдохнула и скрестила руки на груди:
— У меня нет другого выхода. Единственное, чем я могу ей помочь — так это своей поддержкой.
— Извини, конечно, за вопрос, — Кристоф немного помялся, но, закурив, вновь набрался решимости: — Почему за Моникой не ухаживают ее родители?
Быстрый взгляд в зеркало.
— У нее нет родителей, — тихо ответила Шмидт, вновь закусив губу.
— Почему? — удивился Шнайдер. — Она еще довольно молода, чтобы стать сиротой.
— Я не могу сейчас рассказать об этом, Шнай, — сделав акцент на прозвище собеседника, Ульрика замолчала, бросив красноречивый взгляд на подругу, которая снова вернулась в сидячее положение.
Кристоф кивнул, и теперь заинтересованность боролась в его душе с врожденным чувством такта. И, на данный момент, чувство такта взяло верх.
***
Темно-красный гроб с букетом белых лилий на крышке опустился в сырую, свежевырытую могилу, и рыдания сенатора стали еще громче. Этот взрослый, седеющий мужчина не сдерживал себя, словно он остался один на один со своим горем. Казалось, он не замечал всех тех людей, что пришли проводить его дочь в последний путь. Многие из них стояли с отрешенным лицом, неотрывно взирая то на священника, читавшего необходимые псалмы, то на фото Александры Джейн Джонсон с черной траурной ленточкой. Кто-то что-то говорил, бросая ком земли на гроб, затем отходил к своему месту, потупив голову. И над всем этим светило знойное южное солнце, так не к месту озаряя все вокруг, заставляя людей в трауре вытирать белыми платочками не слезы, а выступивший на лицах пот.
