Вскоре миссис Стоун, которая, подобно большинству собравшихся, сохраняла молчание, сказала, обращаясь ко мне:
- Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне.
Не могу объяснить, почему у меня стало тревожно на душе. Мне казалось, я заранее знал, что мне будет отведена комната в башне, и что в этом заключается нечто таинственное и страшное. Джек поднялся, и я понял, что должен следовать за ним. В молчании мы прошли через зал, подошли к большой дубовой лестнице и, поднявшись по многочисленным ступеням, поднялись на площадку, на которую выходило две двери. Одну из них он распахнул, впустил меня и, не став заходить сам, сразу же захлопнул, едва я вошел. И я понял, что предчувствие не обмануло меня: в комнате имелось что-то ужасное, и, чувствуя, как кошмар быстро и неотвратимо овладевает мною, я проснулся, весь дрожа.
Этот сон, в различных вариантах, посещал меня с перерывами в течение пятнадцати лет. Чаще всего в точно таком виде, в каком я увидел его в первый раз: мое прибытие, чаепитие на лужайке, гробовое молчание, прерываемое одной единственной фразой, подобной смертному приговору, поход с Джеком Стоуном в ту самую комнату в башне, где обитал ужас, и затем ощущение надвигающегося кошмара; но я никогда не видел того, что находилось в комнате. Иногда в привычную канву событий вплетались незначительные изменения. Иногда, например, мы пили чай за столом в гостиной, в окна которой я заглядывал, когда странный сон приснился мне в первый раз, но и здесь царило то же самое молчание и ощущение надвигающегося ужаса. И еще я знал, что тишину непременно нарушит миссис Стоун, которая скажет мне: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". После чего (это было неизменным) я должен был следовать за ним по дубовой лестнице со многими ступеньками в то место, которого я все больше и больше боялся, с каждым его посещением во сне. Или же, в другом варианте, мы играли в карты, по-прежнему в полной тишине, в гостиной, ярко освещенной огромными люстрами. Во что именно мы играли, я не знаю; насколько мне помнится, я сидел с чувством полной обреченности, ожидая, когда миссис Стоун встанет и произнесет: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". Эта гостиная, в которой мы играли в карты, находилась рядом со столовой и, как я уже сказал, была ярко освещена, в то время как остальная часть дома тонула в сумраке и тени. И все же, не смотря на это яркое освещение, как ни старался я разглядеть карты, мне это не удавалось. Они также были странными: отсутствовали красные масти, только черные, среди которых попадались иссиня-черные, которые я ненавидел и боялся.
Поскольку сон повторялся, я ознакомился с большею частью дома. Позади гостиной располагалась курительная комната, в конце коридора, за обитой зеленым сукном дверью. Там всегда было очень темно, и довольно часто я видел, как кто-то выходит оттуда; правда, я никогда не мог хорошо разглядеть его. Любопытно, что события, которые происходили во сне, могли бы случиться в жизни с реальными людьми. Миссис Стоун, например, когда я увидел ее впервые, была черноволосой; с течением времени она поседела и уже не так быстро поднималась из-за стола, как в первый раз, чтобы произнести: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне"; казалось, силы постепенно оставляют ее. Джек стал старше, и превратился в довольно несимпатичного человека, с коричневыми усами; одна из его сестер перестала появляться, из чего я сделал вывод, что она вышла замуж.
Случилось так, что сон не возвращался ко мне полгода, или около того, и я уже начал надеяться, что моим необъяснимым страхам пришел конец, и что я никогда более его не увижу. Но однажды ночью, по прошествии указанного срока, я вновь очутился на лужайке за обычным чаепитием; миссис Стоун отсутствовала, другие присутствовавшие были одеты в черное. Сразу догадавшись о причине, я едва не возликовал при мысли, что, возможно, сегодня я буду избавлен от необходимости ночевать в башне, и, хотя мы обычно сидели в тишине, сегодня я, испытывая чувство непередаваемого облегчения, без умолку говорил и смеялся, что ни разу не делал прежде. Но это мое поведение ни к чему не привело, поскольку остальные молчали и украдкой поглядывали друг на друга. Вскоре поток моего глупого красноречия иссяк, и, постепенно, опасения, еще более ощутимые, чем прежде, стали овладевать мною по мере сгущения сумерек.
Вдруг хорошо знакомый мне голос нарушил тишину, голос миссис Стоун, произнесшей: "Джек покажет вам вашу комнату, она приготовлена для вас в башне". Казалось, он исходит откуда-то из-за ворот в стене красного кирпича, окружавшей лужайку и, посмотрев в том направлении, я увидел поднимающиеся из густой травы надгробия. От них исходило странное сероватое свечение, так что я без труда смог прочитать надпись на ближайшей ко мне плите: "Недоброй памяти Джулия Стоун". Джек, как обычно, поднялся, и я снова проследовал за ним через гостиную и вверх по лестнице с множеством ступеней. Было темнее, чем обычно, и когда я вошел в комнату, то смог разглядеть только контуры мебели, с расположением которой был хорошо знаком. Также в комнате царил ужасный запах - запах разложения - и я проснулся от собственного крика.
Этот сон, с изменениями, о которых я уже говорил, повторялся на протяжении пятнадцати лет. Иногда я видел его две-три ночи подряд; один раз случился перерыв в полгода; но в среднем, должен сказать, я видел его один раз в месяц. Начинался он, как обычно начинается кошмар, и всегда заканчивался ощущением ужаса, которое, вместо того, чтобы тускнеть со временем, наоборот, становилось все ярче и ярче, по мере того, как я его испытывал. Случались странные и страшные события. Персонажи, как я уже говорил, старели, брак и смерть посетили эту странную семью, и я никогда, после того, как умерла миссис Стоун, не видел ее снова. Но я всегда слышал ее голос, который сообщал мне, что комната в башне приготовлена; и независимо от того, пили ли мы чай на лужайке или в одной из комнат, я всегда мог видеть ее надгробие в непосредственной близости от железных ворот. То же самое я могу сказать относительно ее вышедшей замуж дочери; как правило, она не присутствовала на чаепитиях, но один или два раза она снова появилась, в сопровождении мужчины, который, как я понял, был ее мужем. Он так же, как и все остальные, всегда молчал. Но, поскольку сон постоянно повторялся, в часы бодрствования, я перестал придавать ему какое-либо значение. На протяжении этого времени я ни разу не встретил Джека Стоуна наяву, мне никогда не попадался дом, хоть сколько-нибудь напоминавший мрачное строение из моего сна. А потом случилось это.
В тот год, в конце июля, я находился в Лондоне, и принял приглашение приятеля провести первую неделю августа в доме, который он снял на лето в Эшдаун Форест, графство Сассекс. Я выехал из Лондона рано утром; Джон Клинтон должен был встретить меня на станции Форест-Роу, после чего мы должны были провести весь день на поле для гольфа, и только вечером отправиться в дом. Он был на автомобиле, и мы, проведя за игрой прекрасный день, выехали около пяти часов вечера, поскольку до дома нас отделяло всего лишь десять миль. Было еще довольно рано; мы не стали пить чай в клубе и решили отложить чаепитие, пока не приедем домой. Пока мы ехали, погода, бывшая до сих пор не такой уж жаркой по причине свежего ветерка, как мне показалось, начала меняться; воздух становился горячим и неподвижным, и я почувствовал неопределенное зловещее предчувствие, как перед грозой. Джон, однако, не разделял моего мнения, приписывая изменение моего настроения двух проигранных мною партий. Дальнейшее развитие событий показало, однако, что я был прав относительно грозы, но не думаю, чтобы, разразившись только ночью, она одна стала причиной моей депрессии.
Наш путь лежал между высоких холмов, и прежде, чем мы успели отъехать достаточно далеко от клуба, я задремал и проснулся, только когда заглох двигатель. Я открыл глаза и сразу оказался во власти сильных ощущений, отчасти страха, но, главным образом, любопытства, ибо обнаружил, что нахожусь у порога дома из моих снов. Мы прошли, - и я никак не мог до конца осознать, сплю я или бодрствую, - через украшенную темными панелями залу и вышли на лужайку, где в тени дома стоял стол с чайными приборами. На лужайке были цветочные клумбы, ее окружала стена красного кирпича с железными воротами в ней, а позади нее росли грецкие орехи. Фасад дома был вытянут, один конец его упирался в трехэтажную башню, возрастом более древнюю, чем прочие строения.
