Но никакого объяснения этим фактам не было, мысли становились все более расплывчатыми и туманными, пока я наконец целиком не погрузился в сон.
Следующим утром началась череда ужасных дней, когда мокрый снегопад сменял собой порывы холодного ветра и наоборот, что делало какие-либо развлечения снаружи отеля невозможными. Снег был слишком мягок, чтобы спускаться на санках, по нему невозможно было кататься на лыжах, а каток превратился в какой-то бассейн, наполненный мокрым снегом.
Само по себе, конечно же, этого было вполне достаточно для объяснения любой депрессии и сумеречного состояния духа, но я все время чувствовал нечто большее, все эти дни добавлявшее черноты в и без того нерадостную атмосферу. Я ощущал страх, сначала не связанный ни с чем определенным, но постепенно начавший ассоциироваться с комнатой номер двадцать три и, в частности, со свободной кроватью. Я не мог понять, что вызывало этот страх, не было совершенно никакой причины, но он становился все ощутимее, приобретая все более ясные очертания каждую минуту, превращаясь из неосознанного расплывчатого ощущения во вполне реальное чувство. И тем не менее, все казалось таким несерьезным, таким детским, что я не мог ни с кем поговорить по этому поводу; все, что я мог, - это продолжать убеждать себя в том, что все мои ощущения происходят от ужасной погоды, неблагоприятно влияющей на мое психическое состояние.
Что касается мелких происшествий, их было предостаточно. Однажды, вырвавшись из объятий кошмара, я с трудом мог дышать и был не в силах пошевелиться, охваченный страхом, полагая, что спал на другой кровати. Не один раз, еще не до конца проснувшись, вставая, чтобы выглянуть в окно - узнать, какую погоду сулит утро, - я видел то, что подтверждало мои самые дурные предчувствия, - что постельное белье на другой кровати находилось в некотором беспорядке, будто кто-то спал на ней, а затем постарался привести в прежний порядок, но не смог, и тем самым оставил следы своего пребывания. Однажды вечером я подстроил ловушку для возмутителя спокойствия, если можно так выразиться, который, будучи материальным объектом, должен был успокоить мои несколько расшатанные нервы (я по-прежнему уверял себя, что бояться нечего), поняв мой намек, и аккуратно застелил соседнюю кровать, положив поверх тщательно взбитую подушку. Но поутру оказалось, что мое вмешательство никак не повлияло на моего соседа в лучшую сторону, ибо постельное белье оказалось в большем беспорядке, нежели обычно, а на подушке виднелись отчетливые вмятины, круглые и довольно глубокие, такие, какие мы обычно можем видеть поутру в наших собственных кроватях. Это нисколько не тревожило меня днем, страх начинал потихоньку овладевать мною, когда я отправлялся спать, при мысли о дальнейшем развитии событий.
Иногда это происходило, когда мне что-нибудь было нужно и я вызывал служащего. Три или четыре раза на мой звонок откликался "Экстрасенс", как мы его прозвали за глаза, но он, как я заметил, никогда не входил в номер. Он приоткрывал дверь ровно на столько, чтобы получить поручение, и потом ровно на столько же приоткрывал, чтобы сообщить, что поручение выполнено, например, что мои ботинки вычищены и стоят у двери. Как-то я пригласил его войти; я видел, как он перекрестился и с лицом, на котором явно читался ужас, вошел в номер; вид его, надо сказать, не добавил мне спокойствия. Он также дважды приходил вечером, когда я не звонил, и, как и в первый раз, приоткрыв дверь, говорил, что оставил бутылку виски снаружи. Он каждый раз приходил в недоумение, когда я выходил и говорил ему, что никакого виски не заказывал, причем оно было вполне искренним, и я не настаивал на объяснении. Он рассыпался в извинениях; ему показалось, что бутылка была заказана в номер двадцать три. Это его вина, целиком и полностью, - я не должен за нее платить, должно быть, это заказ другого джентльмена. Еще раз простите; он вспомнил, что в номере, кроме меня, нет никакого другого джентльмена.
Когда это случилось во второй раз, я определенно начал жалеть, что в номере нет другого постояльца, поскольку был в этом абсолютно уверен. Десять дней снега вперемежку с дождем подходили к концу, в ту ночь луна снова воцарилась на ясном небе, величаво проплывая среди звезд. И хотя за ужином прочие демонстрировали необычайный подъем духа, связанный с обнадеживающим изменением показаний барометра и окончания бесконечного снегопада, невыносимое уныние, владевшее мною, еще более усугубилось. Мой страх, казалось, воплотился в нечто реальное, подобное статуе, обрел почти законченные черты, и, хотя он и находился по другую сторону невидимой завесы, в любой момент эта завеса могла качнуться прочь, и я останусь с ним лицом к лицу. Дважды в тот вечер я собирался отправиться в бюро и попросить, чтобы мне предоставили кровать в любом другом месте, хоть в бильярдной, хоть в курительной, - поскольку отель был полон, - но каждый раз мне казалось это совершенным ребячеством. Чего я боюсь? Выдуманных видений, кошмаров? Вызванных помятым постельным бельем? Или тем, что официант случайно приносил не заказанное виски? Все это казалось глупостью.
Бильярд или бридж, равно как и любое другое занятие, которое помогло бы отвлечься, ночью были невозможны. Мое единственное спасение, как мне казалось, заключалось в выполнении нудной работы, и вскоре после обеда я отправился к себе в номер (чтобы сделать себе первую прививку против страха) и засел на несколько часов за корректуру и редактирование, черную неблагодарную работу, но требующую полного сосредоточения, что мне и было нужно. Но сначала я самым тщательным образом осмотрел комнату, чтобы успокоиться, и нашел все в полном порядке; яркие обои в цветочек на стенах, паркетный пол, шелестящие трубы отопления в углу, мое постельное белье, приготовленное на ночь, другая кровать... В ярком электрическом свете мне показалось, что на нижней части подушки и верхней - простыни, имеется какое-то пятно, видимое ясно и отчетливо, и на мгновение я застыл, пораженный ужасом. Затем, собрав волю в кулак, я подошел поближе и взглянул на него. Затем прикоснулся к тому месту простыни, где виднелась тень, - и ощутил влагу; подушка также оказалась влажной. И тут я вспомнил. Еще до обеда я бросил на эту кровать какую-то мокрую одежду. Вне всякого сомнения, это и было причиной. Простейшее объяснение развеяло мои страхи, я сел и принялся за работу. Но вскоре страх вернулся; мне показалось, что в первый момент, когда я его заметил, пятно вовсе не было похоже на обычную серость влажной материи.
Снизу поначалу доносились звуки музыки, - там сегодня ночью танцевали, но я настолько заработался, что только оторвавшись через какое-то время обнаружил ее отсутствие. В коридоре слышались шаги, гул голосов, хлопанье дверей, затем все стихло. Ночь вступила в свои права.
После того, как воцарилась глубокая тишина, я сделал первый перерыв в работе, и, глянув на часы, стоявшие на столе, увидел, что уже за полночь. Мне оставалось кое-что доделать; еще полчаса напряженной работы, и можно было бы закончить, но нужно было добавить кое-какие замечания, чтобы потом не забыть их внести, а мой запас бумаги подошел к концу. В тот день, днем, я озаботился сделать необходимый запас, приобретя бумагу в деревне, но я оставил ее внизу, в бюро, а потом забыл принести наверх. Сходить за ним было минутным делом.
Электрический свет в течение последнего часа стал значительно ярче, вне всякого сомнения, из-за многих потушенных в отеле светильников, и, перед тем, как покинуть комнату, бросив взгляд на другую кровать, я вновь обнаружил пятна на подушке и простыне. Я совершенно забыл о них, пока работал, и их присутствие там вызвало неприятные ощущения. Я вспомнил объяснение, данное мною этому происшествию, и, для самоуспокоения, снова прикоснулся к ним. Сырость все еще ощущалась, но... Возможно, пока я работал, мне стало холодно? Потому что я почувствовал тепло. Что-то теплое и липкое. Это не было ощущение прикосновения к влажной материи. Я знал, что нахожусь в комнате не один. Было что-то еще, что-то не издававшее шума, да вдобавок еще и невидимое. Но оно было здесь.
