- Твой дядя вынужден был признать, что какая-то сила выполнила всю работу за полицейских, так что он не пошел в Пензанс и не стал никому сообщать о богохульстве, поскольку доказательства исчезли.

На меня вдруг нахлынула волна скептицизма.

- Должно быть, произошла какая-то ошибка, - сказал я. - По всей видимости, она изначально не была повреждена.

Тетя Эстер улыбнулась.

- Ты слишком долго прожил в Лондоне, мой дорогой, - сказала она. - Позволь мне, в таком случае, рассказать тебе всю историю целиком. В ту ночь я не могла уснуть. Было очень жарко и душно; думаю, что это и было основной причиной моего бодрствования. Я дважды подходила к окну, чтобы посмотреть, нельзя ли впустить в комнату больше свежего воздуха, и, в первый раз, когда я поднялась с постели, обратила внимание на его дом, все окна которого были ярко освещены. Но когда я подошла к окну в другой раз, свет был потушен, чему я сильно удивилась, а потом донесся ужасный крик, а затем звуки, словно кто-то очень быстро бежал по дороге за воротами и снова крик: "Огня, огня! Дайте огня, иначе оно схватит меня!" Мне стало страшно, когда я услышала этот крик, и я пошла разбудить мужа, спавшего в комнате напротив. Он быстро оделся, но вся деревня уже была взбудоражена криками, и когда он спустился к причалу, то обнаружил, что все кончено. Прилив был низким, у подножия скалы лежало тело мистера Дулиса. Он, должно быть, падая, повредил артерии об острые камни и скончался от потери крови; но, несмотря на то, что он был крупным, дородным человеком, тело его представляло собой, если можно так выразиться, кожу да кости. Просто кожа да кости, как будто кто-то, до последней капли, высосал всю кровь из его тела!

Она подалась вперед.

- Мы оба, мой дорогой, знаем, что случилось, - сказала она, - или, по крайней мере, догадываемся. У Господа имеются свои инструменты для воздаяния тем, кто приносит зло в святые места. Его пути неисповедимы.

Я легко могу себе представить свое отношение к этой истории, если бы она была рассказана мне в Лондоне. Объяснение было очевидным: этот человек был горьким пьяницей, что ж тут удивительного, если в пьяном бреду его преследовали демоны? Но здесь, в Полеарне, все обстояло совершенно иначе.

- А сейчас кто-нибудь там живет? - спросил я. - Несколько лет назад мальчишки, с которыми я ходил на рыбалку, рассказали мне историю о человеке, который восстановил его и обрел затем ужасный конец. Теперь история повторилась. Конечно, вряд ли кто отважится в нем поселиться?

Я прочел ответ по ее лицу прежде, чем услышал его.

- Он снова обитаем, - сказала она, - ибо нет предела человеческой слепоте... Не знаю, помнишь ли ты его. Много лет назад он арендовал домик священника.

- Джон Эванс, - сказал я.

- Да. Приятный молодой человек. Твой дядя был рад заполучить такого прекрасного арендатора. А теперь... - Она поднялась.

- Тетя Эстер, мне бы хотелось услышать окончание вашей истории, - сказал я.

Она покачала головой.

- Не сегодня, мой дорогой, - ответила она. - Время к ночи. Мне следует отправляться спать, и тебе тоже, иначе все подумают, что мы тоже стали оставлять дом освещенным в темное время суток.

Прежде, чем лечь в кровать, я полностью раздвинул шторы и настежь распахнул окна, чтобы впустить успокаивающие, теплые волны морского воздуха. Выглянув в сад, я увидел в лунном свете крышу домика, в котором провел три года, блестящую от росы. Я снова вернулся в прошлое, и это прошлое было едино с настоящим, словно и не было двадцати лет жизни вдали отсюда. Прошлое слилось с настоящим, как два шарика ртути, ставшие одной, мягко светящейся таинственным огнем сферой,

Затем, подняв глаза, я увидел на черном склоне холма светящиеся окна дома над карьером.

Утро, как это часто бывает, не развеяло моих иллюзий. Посыпаясь, я вновь ощутил себя мальчиком, просыпающимся в своем убежище в саду; пробуждаясь все более и более, я улыбнулся этому ощущению, и нашел, что оно имеет под собой все основания. Чтобы ощутить себя таким, как прежде, достаточно было вновь побродить по скалам и услышать треск лопающихся созревших стручков дрока; пройти вдоль берега в укромную бухту, плавать или лежать, раскинув руки, в теплом приливе, греться на песке и смотреть на чаек, занятых рыбной ловлей; посидеть с рыболовами на пирсе, видеть их глаза и слышать в их немудреных рассказах доказательства существования тайных вещей, являющихся непознанной ими частью их самих. Магия этого места окружала меня; ей обладали белые тополя, спускавшиеся в долину вдоль реки, шелестом листвы говорившие мне о ней; ею были пропитаны даже булыжники, которыми были выложены улицы; будучи мальчиком, я постигал ее, впитывал, бессознательно, теперь же этот процесс должен был происходить под контролем разума. Я должен был узнать, что за таинственная, исполненная сил жизнь кипела в полуденные часы среди холмов и будоражила ночное море. Эта жизнь, эти силы, они могли быть известны, или даже контролироваться теми, кто познал их природу, но они никогда не говорили об этом, потому что были причастны к самым сокровенным тайнам окружающего их мира. Не только светлые тайны хранила эта местность, но и темные, к которым, без сомнения, принадлежала negotium perambulans in tenebris, чье смертельное воздействие, однако, можно было рассматривать не как проявление абстрактного зла, а как месть за кощунственные и нечестивые поступки... Все это было ощущением магии Полеарна, посевы которой так долго дремали во мне. Теперь они дали ростки, и кто знает, какие странные цветы распустятся на их стеблях?

Вскоре после этого разговора я повстречал Джона Эванса. Однажды утром, когда я нежился на пляже, волоча ноги по песку, ко мне подошел мужчина, среднего возраста, толстый, с лицом Силена. Приблизившись, он молча уставился на меня прищуренными глазами.

- Это же тот самый малыш, который жил в саду священника, - сказал он. - Ты меня разве не узнаешь?

Я понял, кто это, когда он заговорил; я узнал его по голосу, потому что трудно было узнать прежде сильного, прекрасно сложенного молодого человека в этом комичном увальне.

- Да, вы Джон Эванс, - сказал я. - Вы были очень добры ко мне, когда я был маленьким. Вы меня рисовали.

- Совершенно верно. Если хотите, я опять вас нарисую. Собрались купаться? Довольно рискованное занятие. Неизвестно, что обитает в море или на земле, которое только этого и ждет. Но мне плевать. Для меня существует только работа и виски. О Господи! Я учился рисовать, когда рисовал вас, а заодно научился пить. Я живу в доме около карьера, как вы, наверное, знаете, а это место весьма способствует желанию выпить. Если вам угодно взглянуть на мои картины, вы можете придти. Вместе с вашей тетей, а? Я мог бы написать с нее прекрасный портрет. У нее очень интересное лицо, она многое знает. Все люди, живущие в Полеарне, знают многое, а вот я не чувствую в себе такого знания.

Не знаю, было ли мне когда-нибудь прежде так интересно и вместе с тем так отталкивающе неприятно. За простым, отталкивающе грубым лицом, скрывалось то, что прежде очаровывало меня. О его невнятной речи я мог бы сказать то же самое. А его картины, что они из себя представляли?

- Я уже собирался домой, - сказал я. - Но с удовольствием принимаю ваше предложение.

Он провел меня через неухоженный, заросший сад в дом, в котором я никогда не бывал прежде. Большая серая кошка грелась на солнышке, сидя у окна, пожилая женщина накрывала к обеду стол, стоявший в углу комнаты. Дом был выстроен из камня, с резными карнизами; оставшиеся фрагменты горгулий и скульптур свидетельствовали о том, что он был построен на остатках разрушенной церкви. В другом углу располагался длинный резной деревянный стол, заваленный кистями и красками, несколько полотен стояли прислоненными к стенам.

Он ткнул пальцем в сторону головы ангела, встроенной в камин, и захихикал.

- Это для освящения атмосферы, - сказал он. - Так, с помощью искусства, мы низвели его на землю, чтобы он послужил нуждам обыденной жизни. Выпьете? Нет? В таком случае, вы можете посмотреть мои картины и тогда поймете, что я настоящий художник и что я имел в виду, разговаривая с вами на пляже.