Распивая ароматные дедушкины чаи, мы соревновались, в кого больше влезет. Максимка так набросился на конфеты, что после первой же съеденной был перемазан в шоколаде, как заправский геолог, только что добурившийся до нефти. Засовывая их в рот одну за другой, он мотал ногами с абсолютно невозмутимым и довольным видом, ещё больше размазывая рукой по лицу этот тягучий шоколадный битум счастья. Свинтус, одно слово.
А я точно знала, чего хочу, и это был никак не шоколад. Это были вафли! Берёшь вафельку, отламываешь от неё одну пластинку и слизываешь сливочную начинку языком, как с мороженки. А потом хрустящую плиточку в рот – и запиваешь сладким медовым чаем. И так – пластинку за пластинкой. Ням-ням. Можно и пальчики облизать.
Дедушка смеялся над нами и всё время как-нибудь подшучивал. Так мы и чаёвничали, смеясь и хохоча, рядом с тёплой печкой, болтая ногами на высоких табуретках. А за окном и правда собирались тучи.
И вдруг, когда дедушка в очередной раз подливал себе кипяточек, Максим ни с того ни с сего спросил с набитым ртом:
– Дедушка, а пощему люди штареют? Вот был щеловек молодой и бац – поштарел. Пощему так?
Дедушка взглянул на Максима и перестал улыбаться. Мне показалось, что вопрос брата застал его врасплох. За окном прогремел раскат весеннего грома, и его лицо вдруг стало серьёзным и каким-то немного грустным. Отставив на стол чайник, дед взял Максимку и меня на руки, посадил к себе на колени и как-то загадочно сказал:
– Почему люди стареют, спрашиваешь? Хороший вопрос. А вы правда не знаете?
Мы искренне завертели головами, показывая дедушке, что мы совершенно ничегошеньки не понимаем в этой теме.
– Ну что ж, раз вы сами задали этот вопрос, значит, вы уже достаточно взрослые, чтобы узнать ответ. Но это длинная и серьёзная история. Я, пожалуй, начну её вам рассказывать после ужина, на ночь. Добро7? – спросил дедушка и посмотрел нам в глаза с таким добрым и просящим видом, что, пусть нам и было до жути интересно, мы согласились. Хотя это и нечестно: дети ждать не умеют, не детское это дело.
– Хорошо, значит, вечерком вместо сказки и потолкуем. А сейчас мы с вами немного отдохнём и пойдём мыться в баню! – повеселев, произнёс дедушка. – Так что бегите пока, вещи свои чистые собирайте. А я пойду веники замочу и тазики достану.
Поставив нас с Максимом на пол и потрепав по затылкам, он пошёл, подкашливая, делать последние приготовления в уже натопленной бане. И опять я услышала, как, уходя, он бубнил себе под нос что-то непонятное про какое-то безжалостное время…
Расскажем дальше. Белая вишня
Мы очень любили слушать дедушкины сказки. Откуда он их вычитывал – было абсолютно непонятно. Но они были совершенно не похожи ни на одну из тех историй, которыми забиты книжные полки нашей городской квартиры в панельной многоэтажке. И были они такими настоящими и захватывающими, что, возвращаясь после лета домой, мы ещё очень долго не притрагивались к купленным в избытке обычным книжкам. А самое главное, и, наверное, в этом-то и было всё дело – в дедушкиных сказках героями были мы сами. Максимка да я.
И в какие только передряги мы не попадали, слушая рассказ и покрываясь тревожными мурашками под своими тёплыми одеялами! И какие только чудища и злюки нас с Максимкой не пытались атаковать, разлучить и победить! А вот фи-гуш-ки! В итоге все они ближе к концу историй получали от наших героев по всем своим вреднючим заслугам. А когда дедушка рассказывал нам, какими именно способами мы восстанавливали нарушенную справедливость, то мы могли дохохотаться не только до громкой икоты, но и, не удержавшись, даже… Ну да ладно, это не важно. А важно то, что теперь вы можете себе представить, как нам не терпелось, чтобы поскорее наступил этот вечер и зазвучал долгожданный дедушкин рассказ.
Обливаясь после парилки тёплой водой из погнутых местами жестяных ковшичков, мы с братом пытались придумать различные причины старения людей. Стареют, потому что телевизор много смотрят. Стареют, потому что на работе постоянно пропадают. Стареют, потому что каши мало едят. Но самую, на мой взгляд, смешную версию предложил Максим.
– Стареют, потому что перестают мыться детским мылом! – прокричал он сквозь шум воды, взбил мыльную пену в тазике и прилепил её к себе на бороду, брови и голову. Седой ребёнок!
– Дедушка! Смотри, какой я дедушка! – кочевряжась, кричал Максим, бегая от меня по помывочной комнатке до тех пор, пока дед не остановил эту кутерьму, вылив на нас обоих большой ушат холодной воды.
– А-а-а, холодно! Холодно! – завопили мы в один голос и побежали в парилку греться на влажной горячей соломе, разложенной дедушкой на полках под тоненькими льняными простынями.
Напарившись свежими душистыми вениками и намывшись до скрипа ароматным щипучим мылом, мы, закутанные до носов в мягкие банные полотенца, были отнесены в дом и десантированы сохнуть на печку, пока дедушка ходил мыться сам и прибирать в бане. Немного обсохнув и накинув чистую длинную футболку с котятами, я спрыгнула с печки в свои ушастые тапки и решила в неё заглянуть. Через щёлку в створке было видно стоящий в уголке чугунок с пекущейся рассыпчатой картошечкой, которую так и норовили облизнуть языки пламени, прорывающиеся раз за разом из почерневших и потрескавшихся от жара головешек. Яркие угольки то немного затухали, то вновь вспыхивали, освещая оранжевыми вспышками широкий арочный свод кирпичной топки. Зрелище, надо сказать, завораживающее, какое-то колдовское даже. Смотреть можно бесконечно, как семечки лузгать. Ох, а если и смотреть, и грызть…
За окном снова раздался крик петуха, только на этот раз уже какой-то не воинственный. Видимо, по дороге из бани дедушка пошёл загонять кур в курятник, а петух, весь день копивший свою птичью обиду, словно решил в итоге наябедничать ему на проказников-внуков.
Я закрыла глаза и отвернулась от печки. Иначе так бы и продолжала туда пялиться. Ступени крыльца заскрипели, и в дом вошёл краснощёкий и довольный дедушка.
– Ну что, проголодались, поди, после баньки-то?! Небось, уже проскочили через вас ваши конфетки. А ну, ребятня, марш за стол, сейчас ужинать будем.
Уже через несколько минут на дедушкином столе красовалась печёная румяная картошечка, глиняная крынка8 с парным молоком, ещё тёплый деревенский хлеб и собранные мною яички, сваренные, как я люблю, – в мешочек. Дедушка поставил на стол солонку с крупной, немного сероватой солью и, разлив по кружкам молока, стал чистить нам с Максимом горячее картофельное лакомство, то и дело катая жгучие клубни в ладонях и изо всех сил на них дуя. А ещё почему-то хватаясь за уши. Я взяла два яичка и стукнула их друг о друга острыми концами. Потрескалось то, что было в левой руке. С него я и начала, чуть-чуть макнув кончиком в солонку.
– Дедушка, а сколько тебе лет? – спросил Максим.
– А как ты думаешь? – ответил вопросом дед.
– Ну не знаю… – задумчиво протянул Максим, запихивая в рот половину ещё горячей картофелины. – Ты шедой, но не лышый, жначит, тебе ещё нету шта лет.
Дедушка засмеялся, поцеловал Максима в чистую после бани макушку, прямо в самый центр его пышной копны из золотистых локонов, и спросил:
– А если бы я был лысый и седой, что тогда?
– Тогда ты был бы дед за сто лет! А может быть, и за все тысячу, наверное. Ну, короче, очень старый… – на полном серьёзе ответил Максим, жуя картофелину и не понимая, почему дедушку так развеселил его вопрос.
– Ну ты загнул, тысячу! – недоверчиво произнёс дед. – Столько же дедушки не живут!
– А сколько живут? – спросила я.
– Обычно меньше, внученька, – ответил он, нежно посмотрев на меня.
– А ты сколько будешь жить? – спросила я и подсела к деду на коленку.
– Сложно сказать, внученька… Мне никто не говорил же. Но я вам обещаю, что постараюсь жить как можно дольше, – и он крепко обнял меня и подошедшего Максима.
