Тем не менее, в Гуляйполе Высоцкий таки заезжал: в двадцатых числах августа 1970 года он, бросив все свои московские дела, специально отправился на родину батьки Махно, чтобы отыскать кого-нибудь из участников махновского движения, чтобы пропитаться, если хотите, атмосферой махновщины и понять для себя что-то очень важное о батьке Махно.

Для чего это ему понадобилось Высоцкому?

Охотно объясню.

Сценарий о махновской вольнице

Только лет через двадцать после смерти Владимира Семеновича стала известна фамилия одного из его самых близких друзей, которого Марина Влади в своих воспоминаниях о Высоцком называла все эти двадцать лет просто Давидом.

Это переводчик Давид Карапетян, работавший в конце 60-х — начале 70-х на «Мосфильме». В качестве переводчика с итальянского, он, в частности, входил в состав съемочных групп фильмов «Невероятные приключения итальянцев в России» и «Красная палатка».

В начале двухтысячных годов Давид, решив окончательно расшифроваться, опубликовал книгу воспоминаний «Владимир Высоцкий. Между словом и славой». Одиннадцатая глава книги озаглавлена так: «Гуляйполе. К Махно!»

Глава эта пространная, детально пересказывать ее я не буду, ограничусь лишь наиболее интересными эпизодами, напрямую связанными с темой нашего разговора о Махно и Высоцком.

«Весной 1970 года, — охотно объясняет автор, — я много читал о Махно и его эпохе; догадывался, что он был совсем не таким, каким его изображали в книжках и кино, — бесноватым злобным гномом, больше смахивающим на фюрера германской нации, чем на крестьянского предводителя». И чуть ниже добавляет: «Сама махновщина казалась мне… счастливым совпадением бунта личности с разгулом украинской стихии».

В итоге, подводит нас к главной идее главы автор воспоминаний, «я задумал написать сценарий о махновской вольнице и уговорить Тарковского сделать по нему фильм. Мало того, мне страстно хотелось, чтобы Нестора Махно в фильме играл Владимир Высоцкий и чтобы в финальной сцене (после перехода жалких остатков махновской армии через Днестр) Володя спел „Охоту на волков“. Не больше и не меньше. Какой кадр! Румынская погранзастава, Высоцкий-Махно и — „Но остались ни с чем егеря“… Я понимал, что это неосуществимо, но опьяняла сама идея — создать тандем из двух гениев».

И еще одна цитата из книги, которая окончательно расставляет все по своим местам: «До чертиков хотелось уехать куда-нибудь из Москвы — либо в Гуляйполе, либо в Запорожскую Сечь — туда, где когда-то и началось это отчаянное противостояние Государства и Воли, где взаимовыручка ценилась больше самой жизни. Одному, однако, ехать не хотелось, о Высоцком как о возможном спутнике я тогда не думал, но дальше началась цепь странных совпадений, каких было немало в истории нашей дружбы».

Случилось так, что о Махно первым заговорил… сам Высоцкий, который идею фильма о батьке Махно воспринял с энтузиазмом и тоже загорелся идеей уехать в Гуляйполе, где, как точно подметил его друг Давид, «началось отчаянное противостояние Государства и Воли».

Позже, подчеркивает автор воспоминаний, выявилось еще одно совпадение: дядя Андрея Тарковского, оказывается, работал… секретарем у Махно, в связи с чем в семье режиссера хранились ценные материалы об истории махновщины, и он охотно готов был ими поделиться. Ну, а последнее совпадение в цепи странных совпадений проявится после смерти Высоцкого — он уйдет из жизни в один день с батькой Махно, 25 июля.

С утра — в Махновию

Из Москвы друзья выехали 21 августа 1970 года на «Москвиче» Давида, который и управлял им. Переночевав в Харькове, в полдень следующего друзья оказались в Донецке, где Высоцкий, решивший совместить приятное с полезным, планировал — в качестве заработка, записать свои песни на местной студии звукозаписи. Была такая договоренность.

Но заказчика отыскать приезжим не удалось. «Куда он пропал, — сокрушался спустя десятилетия Давид, — никто не знал. Или не говорил. Таким образом, вся затея с заработком рухнула. И вот стоим мы с Володей в центре города, между студией и оперным театром, думаем, что делать дальше. Решили попробовать устроиться в гостинице, а с утра пораньше махнуть в Махновию».

Решено — сделано: «И вот мы на автостраде, ведущей прямиком в Запорожье. За спиной индустриальный пейзаж горняцкой столицы, вокруг — степь, полдень, Украина. И мы, двое „москалей“ в поисках приключений».

Каким маршрутом искатели приключений мчались в Махновию [Высоцкий все время ведь подгонял: «Жми! Обгоняй! Быстрее»], я так и не понял — очень запутанной дорога получилась получился: «Следуя указателям, сворачиваем с центральной трассы на тряский гайдамацкий шлях, мелькают дорожные надписи — названия, от которых веет горькой гарью Гражданской войны: Большой Янисоль, Конские Раздоры, Константиновка, Великая Новоселовка. Мы летим так, словно нас по пятам преследует конница Буденного или Шкуро».

Почему маршрут мне показался запутанным? Да потому, что Большой Янисоль и Великая Новоселовка [правильно, Новоселка] — это один и тот же населенный пункт. Тем не менее, коль путешественникам довелось миновать Конские Раздоры, все, что случилось с ними далее, произошло на территории Запорожской области: Конские Раздоры — это же запорожское село, находящееся в Пологовском районе.

«С форсом обогнав напоследок шарахнувшийся от нас допотопный „Запорожец“, — свидетельствует автор воспоминаний, — вылетаем на шоссе и с разбегу окунаемся в пронзительную просинь окоема, отороченную знойной желтизной подсолнухов. Неудержимо хотелось пропитать Володю этой желто-блакитной свободой перед решающим испытанием Европой — встречей с Мариной Влади».

Какие слова простые и точные: желто-блакитная свобода. Это за нее, за эту, дорогую сердцу каждого украинца свободу в желто-блакитных тонах, наши патриоты жизни свои сегодня отдают, сойдясь в смертельной схватке с возжелавшими приключений москалями [помните Шевченко: «І вражою злою кров’ю Волю окропіте»]. Умышленно — вслед за автором воспоминаний, использую слово «москали», потому что вторгшиеся на украинскую землю оккупанты никакого отношения к русскому народу не имеют.

Но мчим далее вместе с Высоцким. Тем паче, что события сейчас станут разворачиваться, как в кино: «И вот Володя, словно читая мои мысли [о желто-блакитной свободе], просится за руль. Я ликую: конечно же, эта финишная прямая — его! До Гуляйполя было рукой подать, а за горизонтом уже смутно угадывалась Запорожская Сечь — воспетая Гоголем странная республика „вольного неба и вечного пира души“, продолженная во времени новым витком запорожской вольницы — эпопеей махновщины».

Увы, несмотря на «беснующийся спидометр и неотвратимо надвигающееся Гуляйполе», до столицы махновской вольницы в этот день Высоцкий не доехал — устроил на первом же крутом повороте ДТП, как именуются подобные вещи в гаишных сводках. «Я попытался вывернуть руль, — сообщил скупо хозяин машины, — но было поздно: со скрежетом остановившись и чуть поразмыслив, наш „Москвич“ закружился в неуклюжем фуэте, соскользнул на край обочины и, неловко перевернувшись, кубарем покатился вниз. И — самопроизвольно встал на колеса». Можно предположить, что случилось это где-то между Пологами и Гуляйполем.

Ремонтировать поврежденную машину решили в донецкой Макеевке. Опущу подробности, почему выбор пал именно на этот город — они сейчас не важны, отмечу лишь, что, выступив с концертом на тамошней на шахте «Бутовская глубокая», Высоцкий впервые исполнил оду горнякам — песню «Черное золото».

«Опять до Махна?»

С «Черным золотом» Высоцкий и в Донецке выступил — на большом концерте, устроенном специально для шахтеров. При этом одна из сопровождавших друзей активисток так прокомментировала прохладную реакцию зрителей, гулко реагировавших только на песенные слова, вроде «даешь духи на опохмелку»: «У них же все атрофировано, им бы только выпить и поесть; даже с женами своими ничего не могут». Такими, значит, суровыми издавна были шахтеры Дамбаса, которых, как они сами о себе заявляли, «никто на колени не поставит» — сами, то есть, в любую позу станут. Что и сделали пред проклятым «русским миром».