Степан замотался в одеяло с головой. А я продолжал ходить от стены к стене.

Пять шагов в одну сторону, пять в другую...

- Слушай, не маячь, - сказал Степан. Я прилёг на кровать. В ушах - будто колокол звенел, этот гул разогнал все мысли. Я пустой, меня выжали, высушили и выбросили. Сил нет, а лежать не могу, движение хоть немного скрадывает беспокойство и прогоняет озноб. На какое-то время я перестал воспринимать происходящее: после бессонных ночей одолела чёрная дрёма, и взбудораженный разум отключился. Только что я шагал от стены к стене, и вдруг оказалось, что приблизился вечер. Меж двумя этими точками во времени - пустота. Голову заполнила свинцовая тяжесть, озноб измучил тело, а во рту сделалось горько и сухо. Я встал и на ослабших ногах подошёл к двери.

- Дайте воды, - попросил я.

- Потерпишь, не помрёшь, - тут же откликнулись на просьбу, а потом раздался довольный гогот. Когда отсмеялись, сообщили: - Недолго тебе мучаться. Дождик, вроде, кончился. Значит, сейчас народ соберётся, тогда и пойдём.

- Это хорошо, - сказал Степан. - Устал ждать.

Я заколотил в дверь, ответа не последовало, и я вернулся на кровать. От окна сквозило, я, натянул так и не высохшую куртку, а поверх неё намотал одеяло. Дверь немного приоткрылась, в щель просунулась рука с кружкой воды.

- Эй, - позвал Мухомор, - если кто у двери, пусть отойдёт. Дурить не будете? Тогда я вас табачком угощу.

- Это по-людски, - обрадовался Степан. - Этого я не забуду. Ты, Михаил, доброе дело затеял. Заходи, не съедим.

- Эй, Мухомор, с ума сошёл, табак на жмуров переводишь? - раздался тот же голос.

- Тебе то что, Солёный? - огрызнулся Мухомор. - Не твоё отдаю, а своё. А со своим что хочу, то и делаю.

- Ну-ну. Ты, значит, добренький, а мы - дерьмецо? Посмотрим, что скажет Пасюк.

- Беги, стучи. Только не придумано закона, чтобы людей перед смертью мучить. Полагается им воду попить, да табачок покурить, вот и пусть.

И Мухомор зашёл в камеру.

- Трубка у меня одна. Я уж вам её раскурил, а вы сами решите, кто первый будет дымить, да пошустрее давайте, - барачник всё оставил на полу возле двери. - Ну, как накуритесь, постучите.

Я жадно схватил кружку, вода оказалась противная и тёплая. Может, из-за горечи во рту почудилось, что у неё гнилой привкус. Сделав несколько больших глотков, я передал кружку Степану. А тот дымил трубкой. Пусть курит, я пока не хочу. А водички бы ещё попил...

- И подумать не мог, - Степан выдохнул клуб дыма, у меня запершило в горле, и я тут же закашлялся, - что когда-нибудь понравится курить нашу махру - та ещё дрянь. А вот, поди ж ты, как хорошо!

Я опять уселся на кровати, закутав себя одеялом. Несколько дней назад точно так же... кстати...

Я сунул руку под матрас, там пусто. Неужели, кто-то нашёл? Постель на пол...

- Клопов решил погонять? - съехидничал Степан.

Вот! Куда засунул, там и лежит, меня дожидается. Заляпанное бурым лезвие застряло меж кроватных пружин, к рукоятке присохла грязь.

- Может, пригодится? - спросил я.

Кум выхватил нож, а вместо него всучил мне трубку.

- Смешно, - задумчиво наморщив лоб, сказал Степан. - Я сам этот нож сделал.

- Ты же мне и подарил, - ответил я. - Не помнишь, что ли? Если бы не он, может, и не отбился бы я от пасюков.

- Видишь, разок тебя подарок выручил, значит, счастливый он. Авось, опять сгодится. Как думаешь, перед тем, как поведут на площадь, нас обыщут?

- Обязательно, - уверенно сказал я. - Раз полагается, значит, непременно.

- Кто знает, как у новой власти полагается. Я вот думаю... - Степан вогнал нож меж половиц, начал гнуть в одну сторону, потом в другую. Сталь для приличия посопротивлялась, и, звонко щёлкнув, лезвие переломилось в сантиметре от рукоятки. - Неудачная, видать, поделка. Ты не сильно расстраивайся, ладно? От ножа в нашем положении мало пользы, а лезвие - дело тонкое. Хоть в сапоге можно спрятать, а хоть и в рукаве. Эти дурни и не догадаются. Хорошо бы руки верёвкой скрутили, глядишь, и удастся тихонько перепилить. Тогда и попутчик нам с тобой найдётся. Я бы, ради старой дружбы, помог Асланяну, Пасюка бы с собой прихватил...

Говоря это, Степан приспосабливал лезвие. Он тряс рукой, и кусочек остро заточенной стали выпадал из рукава. После десятка неудачных попыток, Белов сдался.

- Не выходит, - сказал он. - Да не сильно и рассчитывал. Придётся в сапог положить. Ладно, как получится, так и получится. А ты чего замер? Прячь рукоятку, да застилай кровать. А то подумают чего...

За нами пришли. Коренастый и красномордый Помидор сопел, лицо у него лоснилось то ли от пота, то ли от дождевых капель, он ежеминутно утирался рукавом. Худой и бледный Слега деловито и тщательно обыскал нас, заставил разуться, но лезть в чужие сапоги побрезговал.

- Готовьтесь, - сказал он, и пристегнул Белова наручниками к спинке кровати.

Посмотрел я на барачников: Помидор заметно волнуется, хоть и пытается казаться молодцом, только взгляд его трусливо убегает в сторону; Слега, вроде бы, жалеет нас, но чувствуется - будет нужно, пристрелит не задумываясь. Чего скрывать - тут меняи накрыло: до дрожи в коленях, до ударов пульса в висках. Ясно так представил, как иду я по улицам Посёлка, на площади собрались друзья и просто знакомые. Петля на шею, последняя сигаретка, если дадут, и счастливого пути! Степану почти без разницы, для него всё решено, смирился он, даже облегчение на лице промелькнуло. Но я-то помирать не хочу! Нельзя мне!

Усадили меня на кровать рядом с Беловым, пристегнули к другой спинке, и зашёл Пасюк. Показалось, что дышит он тяжело, нет радости в свинячьих глазках. Зато там есть неуверенность. Чуешь, тварь, что скользкое дело затеял? Как люди отреагируют - неизвестно, а назад не отыграешь - свои не поймут. Почувствовал я, боится Пасюков, но жизнь научила его прятать страх даже от самого себя. Я так не мог.

Смотрел на меня Пасюк, и всё понимал. От того ему становилось спокойнее; вот уже появилась чуть заметная ухмылка.

- Побреетесь, или вам без разницы? - милостиво спросил он, когда я опустил глаза.

Степан поскрёб ногтями не пристёгнутой к кровати руки заросший седой щетиной подбородок и сказал:

- Так сойдёт.

- Дело ваше. Готовы? Я народец собрал. Не задерживайтесь, а то снова дождь пойдёт! Тут к вам поп заявился. Позвать, или вам и это без надобности?

- Отчего же, позови, - разрешил Степан, - кто знает, как на том свете дело повернётся.

- Давайте сюда попа! - крикнул Пасюк за дверь. Отец Алексей, словно того и ждал, быстро вошёл в камеру. - Ну что, святой ты наш. Не боишься остаться наедине с душегубами? Может, посторожить?

- Уйдите вон, - тихо сказал отец Алексей.

- Как знаешь, если что, зови. Мои люди за дверью. А я, пожалуй, на площадь сбегаю. Надо бы проверить, - Пасюк ушёл, за ним, оставив дверь приоткрытой, потащились барачники.

- Что, парни, будем исповедоваться? - спросил отец Алексей. - Души, наверное, хотите облегчить?

- Не, - отказался Степан. - Если нет во мне Бога, так на кой я за ним к тебе попрусь?

- А ты, э-э, сын мой? - обратился поп ко мне.

Я помотал головой.

- Ладно, воля ваша. Отпускаю вам грехи, и всё такое... об одном прошу, как приведут на площадь, бузу не поднимайте! Себя вы не спасёте, а людей взбудоражите. Люди сейчас нервные, могут волнения начаться, кровь польётся. Вам надо? И никому не надо! Так вот, Пасюков обещал - будете себя хорошо вести, помрёте быстро. Ты знаешь, Стёпа, умереть достойно в твоём положении - тоже большое дело. Конечно, если хотите помучаться, и на то воля ваша. Но Пасюков своим автоматы дал, а у дружинников оружие отнял. Думай, Степан, а, главное, оцени ситуацию верно: ты всегда старался, чтобы людям было хорошо. Не каждому по отдельности, а так, чтобы всем вместе. Что у тебя получалось - другой вопрос, но ты старался. Бог видит, он зачтёт. А ты сделай хорошее дело и в последний раз; умри спокойно. Не надо больше крови. А я за вас помолюсь.