Костёр шипел и плевался; сырые дрова горели неохотно, густой дым разостлался над водой. За деревьями сгустилась тьма, иногда в озере кто-то плескался и булькал, горланили лягушки. День выдался нелёгкий, но парням не спалось; лишь Савелий тяжело похрапывал и всхлипывал во сне.

Профессор в очередной раз одолжился куревом.

- Хорошо, - засипел Архип, когда прокашлялся. - Вечерок-то, как раньше. Бывало, приедешь на Волгу, сядешь на берегу, костерок горит, уха булькает. Разложишь снасти, рыбку ловишь. Красота!

- Да, - подхватил Сашка, - рыбачишь себе. Палатка. Шашлык. Все дела. Девочки салатики режут, друзья водку разливают.

- Бабы, водка... - передразнил профессор, - и без них неплохо...

- Неплохо, - вздохнув, согласился Сашка, - а с ними и вовсе хорошо. О чём это мы? Может, и Волги никакой давно нет. Хотя, с другой стороны, что ей сделается, река, она и в Африке река... А скажи, профессор, какие в Волге рыбки плавают? Не знаешь, можно там сейчас рыбачить?

- Что хорошего в этой рыбалке? Натаскал карасиков, да кошке скормил, забава для пацанов, - сказал Партизан. - Мне больше футбол нравился. Футбол, я вам скажу... это футбол! Сам я лесничил в этих краях, но, бывало, в город на матчи ездил. Так наорёшься - три дня хрипишь.

- Футбол и я смотрел, - вздохнул профессор, - конечно, по телевизору.

- А я в него играл, - ответил Сашка. - Чего уж хорошего? И командочка была так себе, но по заграницам я тогда наездился. А ещё на юга. Знаете, какая "тачка" у меня была? Стоило бибикнуть, девки табунами сбегались. Падкие они на это дело, скажу я вам.

- Да я ваши крутые "бибики" на одном месте вертел, - заявил Леший. - Я их на своей "Ниве", как стоячих, делал.

- Ага, делал! - засмеялся Сашка. - Попался бы ты мне на долбаной "Ниве", посмотрел бы я, кто, кого и на чём повертел бы.

- А у меня "Лэнд Крузер" был, - сказал Архип. - Почти новый

- Не свисти. Студентики, что ли, набашляли? Темнишь темнила! Признавайся, откуда у тебя "Крузак"?

- Был, и всё.

- Ага, был, пока не конфисковали, - Леший ехидно засмеялся, - за него, верно, и срок мотал?

- И за него тоже. Какая разница? Я в тюрьме посидел, зато живой, а те, кто меня сажали - где сейчас? Вон как жизнь порешала...

Тягучий, переполненный тоской и отчаянием, вой разодрал тишину. Льдинка в очередной раз, лениво, будто задумавшись, стоит ли из-за такой ерунды, как чей-то душераздирающий крик шевелиться, царапнула по внутренностям. Я невольно втянул голову в плечи, руки зашарили по земле, пытаясь найти автомат - он, зараза, почему-то не находился. Вой донесся с другой стороны. Сашка вскочил, заозирался. Крикнули где-то вдали, еле слышно. И всё успокоилось, опять тишина, жужжание комаров да плеск воды.

- Не дёргайтесь, парни - ехидно сказал Леший. Он даже не обернулся. - Это птичка такая. Вроде куры, но поменьше. Крылья у неё прозрачные, как у нетопыря, и зубы во рту. Самец для своей бабы песни распевает. Тварь опасная, если ты лягуха или ящерка, а людям её бояться не стоит, потому как летун она хреновый, больше по деревьям лазает. Жаль, темно, а то бы выследили. Если на углях пожарить, получается вкуснятина. Вроде змеюки.

Ладно, если тварь не опасная, пусть себе кричит. Я пригрелся у огня, и вскоре меня одолел сон. Этой ночью, для разнообразия, снилось кое-что приятное, и немного личное. Поэтому, когда Савелий меня растормошил, я недовольно заворчал. Костёр еле теплился. Небо начало светлеть.

- Уже твоя очеледь, - виновато проговорил Савка.

Я подкинул в огонь немного веток. Ожило, взметнулось жадными язычками пламя. Красные блики заплясали на стволах деревьев, а тьма в гуще леса стала плотной, почти осязаемой. За болотами кто-то кричал. Там едва заметно полыхало призрачное зеленоватое зарево.

- Тебе всего-то час остался, - объяснил Савелий. - Потом будет светло. Тогда всех лазбуди, да?

- Да, - я сел спиной к огню, автомат на коленях, руки чувствуют успокаивающий холодок металла. Во тьме, за кругом света, который отбрасывает пламя, ничего не видно.

- Ты, главное, слушай, а если услышишь - Палтизана буди. Он лазбелётся. А хочешь, я с тобой посижу?

- Нет, - отказался я, - отдыхай.

Вскоре небо засветлело. Пора будить ребят. Я поднялся, чтобы размять затёкшие ноги. Немного дровишек в огонь, и...

Шорох за спиной. Твёрдая, словно высеченная из камня, ладонь запечатала рот, крепкие пальцы зажали нос. Тонкие и сильные руки, будто железный ошейник, обвили шею. Невозможно вдохнуть, не то, что закричать. Я за автомат, его выкручивают из рук. Я мотаю головой, кусаю наглую ладонь, судорожно проталкиваю в лёгкие воздух - терпкий, острый запах сжимает спазмом горло. Я лягаюсь, бью затылком назад - кажется, удачно - объятие слабеет. Я вырываю оружие и колочу с разворота, наотмашь, прикладом в лицо. Кто-то вскрикнул, что-то хрустнуло, чьё-то тело повалилось на землю. Но мои ослабшие руки не могут удержать автомат. Закричать бы, разбудить, не то ребят перережут спящими! Но из сжавшегося горла не выдавливается ни звука.

Ноги больше не держат, я валюсь на землю. Роса на лице. Горечь во рту. Всё плывёт и кружится. Я проваливаюсь в тёмную бездну. Чтобы удержаться, не сгинуть, цепляюсь за траву.

По поляне ходят люди. Нет, не люди, чужие! У них в руках копья и дубины. Они больше не таятся, а мои товарищи обездвижены. Содержимое рюкзаков вытряхнуто на землю. Чужаки рассматривают вещи.

Ох, как мне плохо! И тоскливо. Терентьев не дождётся ни нас, ни, даже известий о нас. Возможно, к эшелону пойдут другие люди. Может быть, у них получится. А наш поход завершён...

Из желудка в рот исторгается едкая жижа. "Захлебнусь", - вяло думаю я. Меня берут под мышки и куда-то волокут.

День шестой

Трясло немилосердно, иногда я будто падал в яму, а потом взлетал. Горло сжималось в очередном спазме, а голову разрывал новый приступ боли. Я слышал хриплое дыхание, чувствовал неестественный и резкий запах: тошнотворную смесь пота, плохо обработанной шкуры и ещё чего-то незнакомого и вызывающего мучительные рвотные позывы. Я приоткрыл глаза, и, как в тумане, увидел мокрую и грязную спину чужака, а потом сообразил, что меня куда-то тащат на носилках. Ногами вперёд, чёрт возьми!

Я вспомнил бесславно завершившуюся драку с чужаками, и, то ли от этих воспоминаний, то ли от прогремевшего в голове взрыва боли, застонал. Меня опустили на землю. Один из носильщиков, наклонившись, уставился мне в глаза. Я сфокусировал взгляд сначала на его лице, а потом глянул на небо, только неба не увидел, не увидел и зелёных крон - лишь полог белёсой, колышущейся на ветру паутины, натянутый на чёрные, будто обуглившиеся, ветви! Услужливая память ехидно напомнила, как на границе мёртвого леса заверещал дозиметр.

Раздался приказ:

- Встань!

Я встал, вернее, попытался. В голову стрельнул новый приступ боли, перед глазами завертелось. Пришлось, опустившись на четвереньки, пережидать эту круговерть.

Меня обступили чужаки: все как один, худющие, жилистые и длинные. Среди них есть и женщины. Что интересно: не очень-то они отличаются от мужчин. И фигурами похожи, и одежда одинаковая - если можно назвать одеждой короткие штанишки из линялых шкур. На ком-то меховые тапочки, а на ком-то лапти. Длинные волосы не подстрижены: или распущены, или собраны в пучок на затылке. Угадать возраст чужаков невозможно, ясно только, что едва ли кто-то из них видел, каким был мир до Катастрофы.

Всего дикарей шестеро, ещё один, вернее одна, лежит на самодельных носилках - нехитрая конструкция: четыре палки, две шкуры. На таком же точно приспособлении только что несли меня. Раненная чужачка, как раз-таки не похожа на остальных, кажется, она старше других, возможно, даже старше меня. Хотя дикарка высока и крепка, в ней нет отталкивающей худобы. Тело женщины неподвижно, лицо застыло, волосы слиплись от крови, красная струйка запеклась на виске. Худо чужачке. Судя по всему - очень худо! Вспомнился живой хруст после удара прикладом. М-да, нехорошо вышло. Чего уж теперь? Сама виновата. Зачем сзади-то нападать?