– Что это?
– Это на первое время. Снимешь себе комнату в Даунтауне, а потом устроишься на работу. Мы будем ждать тебя каждую пятницу за семейным ужином. Но больше ты ни копейки не получишь, – мама протягивает мне деньги, глядя с молчаливым укором. – Я долго терпела, Джелена. Но всему есть предел. Мне стыдно показываться на людях каждый раз, когда о тебе пишут подобные новости.
– И какие же? – скрещиваю руки на груди, мама тем временем берет со столика газету и тыкает меня в грудь. – Почитай на досуге. И бери деньги, – я оценивающе смотрю на пачку денег в руках мамы. Здесь несколько тысяч. Очень щедро, а значит маме в глубине души стыдно за то, что она выгоняет дочь, которую не замечала последние годы своей жизни, из дома. Как мило. Но мне не нужны ее подачки.
– БЕРИ, ДЖЕЛЕНА! – покраснев, она трясет передо мной пачкой денег, и я вырываю их из рук и, разрывая на две части, кидаю остатки купюр в бассейн.
– Да пошли вы. Я вас обоих ненавижу. Слышите? И не говорите, что не за что. Я всегда была для вас пустым местом, вы откупались от меня деньгами. А теперь устали и от этого, решив выгнать за дверь? Спасибо, мамочка. Вот она, безусловная любовь матери к ребенку!
– Ты думаешь, мы тебе зла желаем? У нашей семьи сейчас итак проблемы, и мы тебе говорили об этом, Джелена. И что мы получаем в ответ? Очередные статьи, где наша семья выставлена в грязном свете! Сколько было разговоров, сколько попыток вразумить тебя? Ты нас не слушаешь!
– Может, потому что вы поздно вспомнили о том, что я ваша дочь. Что я существую. Что не я умерла в тот день. Не я! – ледяным тоном произношу я, не давая своему голосу сорваться. Я давно не знаю, что такое слезы, и поэтому я мастерски скрываю свои эмоции, что бы я не испытывала. – Хлоя же любимая дочка. А я так… побочный продукт. Разве не это вы мне вдалбливали все эти годы?
Мама поднимает руку и отвешивает мне болезненную пощечину. Я не чувствую боли, ощущаю лишь то, как все внутри меня закипает от столь пренебрежительного отношения. Ни один мускул на лице не выдает моих чувств, пока я окидываю ее взглядом полным презрения.
– От тебя воняет алкоголем, Джелена. Я надеюсь, это от одежды. И ты не садилась за руль в нетрезвом виде. Катись из моего дома, я тебя видеть не желаю, – шипит мать, отворачиваясь от меня. Это должен быть самой родной и любимый человек для меня, и когда-то так и было. До того, как наша огромная семья не распалась на осколки, которые невозможно соединить вновь.
– Прекрасно, мам. Давно было пора это сделать. С радостью покину этот дом, полный лицемерия и лжи. И кстати, отец спит со своей секретаршей. Ох… и не с одной, кажется, – я разворачиваюсь прежде, чем она хватает с ближайшего столика бокал с мохито и кидает его в МОЮ сторону. Если бы она попала в меня (а стояла я достаточно близко), она бы при замахе разбила его бы об мою голову.
Я убегаю к своему дому, тяжело дыша. Все в порядке. Ничего страшного не произошло. Я сильная и справлюсь с тем, что родные родители отказались от меня и вышвырнули на улицу.
Наверное, многие из вас подумают, что я это все заслужила, и за те несколько маленьких моментов, что я вам показала из своей жизни, у вас обо мне сложилось неприятное впечатление. Что ж, не буду разубеждать. Я действительно не святая, не идеальная, не невинная, и не хорошая. От некоторых поступков, которые я совершала, меня саму тошнит, но мне не страшно посмотреть вам в глаза и рассказать свою историю – такую, какой она есть. Я не ищу оправдания за свои поступки и не жду отпущения грехов, я лишь долгое время пыталась найти себя, а за одно и убийцу моей сестры. Хлоя была моей сестрой, больше чем сестрой. Моей частью, моей плотью и кровью, моим отражением. Но внутри мы были такими разными… ей достались все плюсы, а мне – минусы. Она – ангел, я – дьяволица. А вместе мы были единым целым.
Я и Хлоя стали звездами еще тогда, когда нам не стукнуло и года. Серьезно, еще до годика мы снимались в рекламе детского питания и прочей ерунды, а иначе невозможно, когда твой отец – звезда сериала восьмидесятых и создатель одной из крупнейших студий в Голливуде. Дальше пошли сериалы, в которых мы снимались с пеленок, ситкомы, и линия одежды для маленьких девочек от «Хло и Джи». Весь Голливуд навесил на нас клеймо «вторых сестер Олсен», но все резко изменилось, когда мне исполнилось лет семь. Что-то пошло не так, и мои интересы резко изменились, съемки перестали меня интересовать. В ЛА приезжал цирк du Soleil, и мы ходили на него в рамках школьных занятий. Все номера я смотрела, зевая и засыпая, пока на сцену не вышли акробаты в обтягивающих костюмах, инкрустированных разноцветными камушками. Никогда не забуду, как не могла отвести взгляд от их номера – пара взлетела в воздух на сребристом обруче и выделывали под куполом цирка волшебные вещи, которые находились за гранью моего понимания.
С тех пор мои родители не слышали ничего, кроме «я тоже так хочу», и я шантажировала их. Говорила, то если они не отправят меня в цирковую школу, я перестану ходить на съемки. У родителей был подписан контракт с Universal на новый фильм со мной и Хлоей в главной роли, но в отличие от Хло, которая занималась актерским мастерством сутками, я пропадала на занятиях по хореографии и акробатике и делала больше успехи. Самая гибкая, самая ловкая, и что скрывать – самая красивая. Моя фигура была создана для демонстрации пластики движений и возможностей человеческого тела – и это не мои слова, а слова моих преподавателей, которые пророчили мне славу. Папа был другого мнения – ему НЕОБХОДИМЫ были его дочери-близняшки, удачное вложение, идеальный коммерческий проект, который продлил бы его славу.
Мой папа не просто был знаменитостью, он был звездой, культом, хоть и славу ему подарил один комедийный сериал, популярный в те годы. Он, как и все актеры, мечтал вырасти в драматические роли и получить заветную статуэтку. Но его приглашали только в комедии, и золотой Оскар даже не смотрел в его сторону. Я видела в его глазах его мечты, когда он смотрел на Хлою. Ох, моя сестричка была создана для камеры, как и я для акробатики. Талантливая до смерти – она могла выдавить из себя слезы за секунду, а в следующую минуту уже заливисто смеяться, очаровывая всех свои обаянием. Я в это время оглядывала всех с ледяным выражением лица, не понимая, что от меня хотят, и почему я должна плакать, когда режиссер мне говорит это делать. Довольно унизительно…
Я захожу в свой опустевший дом, чувствуя, как гнев наполняет каждую клеточку моего тела. Большая часть моих вещей сложены в коробки, которые хочется разорвать на части, а вещи сложить на их законные места. Но гордость не позволит мне остаться, после того, что мама сказала мне. Наконец, они вздохнут свободно. Потеряют своего третьего ребенка, потому что общаться я с ними больше не намерена. Митчел уже однажды ушел из дома и не вернулся. Они винили его в смерти Хлои. Не говорили вслух, но взглядов и отношения было достаточно.
Теперь пришла и моя очередь. В Лос-Анжелесе оставаться пока не имеет смысла – не хочу, чтобы родители знали, выслеживали мое местоположение по фотографиям папарацци. Я хочу пропасть с их радаров, поменять телефон и вычеркнуть себя из их жизни. Но нет, это они меня вычеркнули. И давно…
Я кидаю все самые необходимые вещи в огромный чемодан с такой яростью, словно он виноват во всех моих бедах, а не я сама. Но ничего, я справлюсь. Черт возьми, мне нужна работа. Глупо было отказываться от денег «на первое время». Порывшись в нескольких сумочках, я наскребла девятьсот двадцать пять долларов и пять центов. Ничтожно мало, чтобы жить так, как я привыкла. Обычно я тратила столько в день, или даже в час… и никогда не работала нигде – съемки и подиум не считается. Это было давно, и эти деньги я давно потратила на шмотки, машины и салоны красоты. А то самое «наследство», которое у меня уже отняли до двадцати одного года, принадлежит родителям. Жизнь не справедлива. Я не представляю, кем я могу работать. Официанткой, прислугой? Ужас какой. Податься в эскорт, как Наоми? Но я знаю, что это никакой не эскорт вовсе, а настоящая проституция. Я пока не готова пасть так низко. Но мне нужны деньги. Я люблю деньги. Нет, не так. Я люблю свободу, которую они дают.
