– А ты посмотри, на карте все написано, – откликнулся Витя, зорко осматривая дорогу. Он опять ждал погони, и теперь Филя начал понимать, из-за чего весь сыр-бор. Вот из-за этой тряпицы! А теперь, когда он на ней нарисовал карту, им живым не уйти. Калмыки с них кожу сдерут – да не чулком, а кусочками, чтобы помучались подольше. Надо было заткнуть ночью уши и не обращать на искусителя никакого внимания. Поддался он, слабый, не уловки хитрой бестии, пустил в душу потоптаться! Как он смог в темноте вязкой кровью нанести такой тонкий рисунок? Да еще изобразить то, что никогда в жизни не видел! Нет, его рукой двигала нечистая сила, и теперь он расплатится сполна. А вдруг это не просто карта, а договор? Вдруг он обрек себя на вечное служение тьме, подписавшись кровью? Тьфу, тьфу, ужас-то какой!

Филю пожирал изнутри адский огонь, на лбу выступил пот, и обманчиво лениво, никуда не торопясь, по щеке потекла капля. Она пробиралась к шее и закатилась за воротник. Витя крутил руль, машину то и дело заносило. Карта лежала, распластанная, на приборной доске, и смотреть на нее было больно. И все же Филя не мог не заметить, что один из нарисованных кровью домов, окружавших Караван-сарай, подписан. Готическим шрифтом нам ним было выведено «Гомункул». Что это означало, Филя не знал, только понял, что ничего хорошего.

– Витя, а кто такой Гомункул? – осторожно спросил он.

– Почем я знаю? – огрызнулся Витя. – Не отвлекай. Быстрее доедем – целее будем.

– Как скажешь, – вздохнул Филя и взял карту в руки, чтобы рассмотреть.

Караван-сарай был огромным сооружением с внутренним двором, где росли плодовые деревья. Во всяком случае, на одном из них висело яблочко. Караван-сарай был не что иное как рынок, где можно купить диковины востока – сочную золотистую курагу, сладчайший мед, сморщенные, похожие на пальчики купающихся негритят, финики, кувшины ручной работы, золотые блюда, кинжалы дамасской стали, осликов в хозяйство, переливчатый, ласковый к рукам шелк, душистую мирру, драгоценный шафран, резные шкатулки, сделанные из цельного куска красного дерева. Филя повел носом и явственно учуял запахи рынка – пьянящие, экзотические, густые. Он вздрогнул от удивления – нет, ему не показалось. Карта источала запах. Но ведь она не может пахнуть ничем, кроме как кровью, да и та, засохнув, для человеческого носа вроде уже и не существует. Наваждение, чертовщина!

Чем дольше Филя смотрел на карту, тем сильнее росло в нем удивление. Дом с надписью «Гомункул» был самой прорисованной частью карты. На крыше виднелся цветочный рисунок, у порога лежал пушистый коврик с надписью «Открыто». Буквы были такие маленькие, будто он рисовал их не пальцем, а самым тонким пером. Сверху топорщилось изогнутыми лучами огромное солнце. Оно по-разбойничьи недобро кривило рот. По краям шла рамочка в виде виноградных листов и кистей. И все это он набросал почти в темноте, при свете одной лишь свечи, а то и вовсе без света, в слепоте телесной и душевной! Филя бы не поверил сам себе, если бы не узнавал в каждой черточке, в каждой детали свой стиль. Вот хвостик у буквы «Люди» точно такой, какой он обычно выводит, когда пишет свое имя. Яблочко и то вспомнилось: он рисовал его в качестве этюда, будучи приготовишкой. Это его рука, без сомнения! Но это не его карта, он была ему нашептана, напета демоном. И она – страшный грех, который навсегда закроет ему путь в иконописцы. Права была цыганка!

От этой мысли Филю напрочь сковало. Вот оно что, цыганка! Она знала о том, что произойдет этой ночью, а он ей не поверил. Испугался поначалу и забыл. Все гадалки – плутовки, так говорила покойная матушка. Цыганам веры нет, цыгане лжецы, бедовые ребята. Нельзя допытываться у судьбы, куда она захочет вильнуть, потому что она, коварная, обязательно повернется не так, как ты ожидаешь. Цыгане умеют наступить ей на хвост, но правды никогда не скажут: им ведь что, только денежки выманить! Застращать, наврать с три короба, наплести про недругов, порчу, сглаз, привороты, а под шумок обокрасть, кошелек там срезать или часы выудить. Другого интереса у них нет. Но эта цыганка не обманула! Она видела метку злого рока на его руке, предупредила, а он не внял. Олух, и правда олух! Только уже не царя небесного, а князя подземного. Но как он мог это остановить? Ведь демон застал его врасплох, спящего. Ему бы кинуться вот из чулана и не спать до утра, а он разнюнился, развалил тело на досках и попался в сеть. Ох, и дурак!

Витя тем временем чуть ослабил хватку на руле. Погони не было. Он засвистел развеселую мелодию, но покосился на мрачного Филю и затих.

– Не думай, я тебе ее не нарочно дал, – сказал Витя извиняющимся тоном. – Они пришли, надо было как-то спасать. Кто ж знал, что ты этот…

– Кто? – резко спросил Филя. – Кто?

– Ну, картограф. Я думал, фетюк, простофиля. Ты уж прости, не разглядел. Вашего брата на улице не встретишь. У тебя и вид-то не такой, как у них бывает.

– А какой у них бывает вид?

– Разный. Скажем, нос крючком до губы или глаза черные. У одного, говорят, на щеке была бородавка пупырчатая, из нее волос торчал.

– Стало быть, надо обзавестись бородавкой?

– Зачем же? Ты и так скоро себя не узнаешь. Вот, смотри, у тебя уже прядка седая появилась. За одну ночь всего, а сколько их еще будет!

Филя быстро опустил стекло и высунулся, чтобы рассмотреть себя в зеркале. Так и есть, над левым виском волосы словно обнесло инеем. Он дернулся к ним рукой, пригладил – нет, не краска. Поседели! Он обреченно вздохнул, закрыл окно и откинулся на сиденье.

– А кто они, эти картографы? – глухо спросил Филя. Голос едва вырывался из нутра, словно кто-то невидимый накинул леску-удавку и потихоньку затягивал ее, стараясь не пугать жертву сразу до обморока.

– Картографы-то? Я, вишь, немного знаю. Только если тебе что-то приспичило разыскать – вещь, человека или дом – это к картографу. У нас их все боятся.

– Почему?

– Говорят, они могут смерть нарисовать, и тогда труба! На другой день околеешь.

– Обещаю, твою смерть я рисовать не буду.

– Э, – сказал Витя и покачал пальцем. – Не зарекайся. Кто знает, как обернется дело. Может, и нарисуешь.

И тут Филю осенило. Если картограф может искать людей, рисуя карты, значит, и Настенька найдется. Он справится сам, без полиции, теперь у него есть силы, пусть и дурные, запретные. На мгновение глупое сердце окрылилось надеждой, воспарило и тут же рухнуло назад, в угрюмые глубины. Нет, нельзя этим заниматься. Погубить душу страшно, ведь дорога к дьяволу – она без возврата, от крови не отмоешься, Бог не примет. Должен быть способ вернуть сестру и самому при этом не загубиться. Может, Витя поможет, или полиция очнется и нагрянет к крабу с обыском. Он, Филя, не обязан лезть в пекло, даже если оно перед ним и разверзлось. И все же что-то сладко пело внутри: падай, падай, я жду. Я здесь, я жажду, приди!

Пытаясь заглушить манящий голос, Филя стал вспоминать комнату за комнатой дом тетки. Блуждание мыслью по дому всегда помогало ему освободиться от нагрянувшей тоски и отдохнуть. Он вычертил в голове план особняка, расставил предметы, долго думал, куда же положить грязную собачонку и оставил ее там, где первый раз встретил. Не забыл про ковры, безделушки, занавески и даже кости – их он выводил с особым смаком.

– Ты что делаешь? Прекрати! – ткнул его локтем Витя. Да пребольно!

Филя открыл глаза и ахнул. Карта будто поплыла: по тонкому рисунку шла рябь, искажая его от середины к краям. Контур теткиного дома проступал сквозь тряпицу, разрывая абрис Караван-сарая, давя яблочко, сминая виноградные гроздья. Филя тряхнул головой, и морок рассеялся.

– Ты, пока не приехали, карту не порть! – сурово сказал Витя. – Гомункулу она нужна.

– Значит, ты все-таки знаешь, кто такой Гомункул?

– Ну да, и что с того? Я не мастак объяснять. Приедем – сам увидишь.

– Давай начистоту. Это опасно?

Витя сморщился:

– Ты что, трус? Опасно, еще бы не опасно! Тебе теперь осторожней надо быть. Когда прознают, что ты картограф, от тебя не отстанут. Мой совет, сразу ищи благодетеля. Лучше самому выбрать, чем тебя захватят силой.