Все ее студентки, идущие по пути созерцателя, будь то, собственно, люди-созерцающие, феи, ведьмы, вампирши и даже две юные трольчихи – все как одна строчили сочинения о любви с главным героем – темным или злобным невесть кем. Все они мечтали, что их украдет какой-нибудь лорд, непременно черный – и тем лучше, чем черней. А писать могли лишь о том, о чем мечтали. Дальше любовного успеха у какого-нибудь вампира или, на худой конец, темного мага фантазия у них не шла, сколько не билась на уроках Интента, пытаясь если не впрямую, то хотя бы намеками вывести девушек на путь саморазвития.

Лучшие произведения созерцающих, досконально описавших весь пройденный путь духовного развития личности, филигранно написанные художественные произведения из иных миров, классические любовные романы, полные примеров нежнейшего отношения мужчины к женщине, поэзия слияния душ – все шло прахом. Юных девушек клинило на тьме так же прочно, как колесо самоходной кареты могло заклинить на попавшей между спицами палке. Но если палку из колеса вытащить можно, хоть и с трудом, то вытащить черного лорда из мозгов юных дев никак нельзя.

Все это мракобесие прочно вошло в моду по непонятным причинам лет десять назад, и с тех пор только укрепляло позиции благодаря непрестанному потоку стихов, фильмов, книг, воспевающих темную сторону мужской личности.

И если начиналось все с плащей, клыков и кинжалов как внешних атрибутов «темноты» героя, то теперь от некоторых сцен из сочинений учениц у Интенты бежали по спине мурашки. Девушки бредили какими-то кровавыми ритуалами, вампиры у них вполне натурально пили кровь из своих возлюбленных в знак особой любви, а темные маги использовали своих как жертвенных агнцев и только к концу сочинений, наполненных истязаниями и издевательствами, невесть почему вдруг влюблялись в чудом выживших героинь.

А реальные вампиры и темные только радовались – подогревали интерес и мерялись числом юных жертв – соблазненных, опороченных, опозоренных, брошенных. И даже примеры поистине ужасных случаев с высокородными девушками, осмеянных всей волшебной империей, ничему не учили молодежь: каждая юная девица с упорством единорога полагала, что между ней и теми, что были обмануты темными, нет ничего общего. Каждая думала: уж она-то всех самых опасных перехитрит, любого кровопийцу заткнет за пояс и укротит своего темного лорда, а в конце, разумеется, окольцует.

И весь этот бред уже давно перестал быть безобидным. Делясь между собой фантазиями о том, как быстро и без труда выйти замуж за влиятельного, богатого и порочного аристократа, студентки начинали желать их реализации – и по одной сбегать из Школы Просветления в Академию Затемнения, издевательски названную так с единственной целью – привести в бешенство созерцающих, стоявших костью в горле темных, и пустить под откос все их усилия по взращиванию молодежи в своих традициях.

В рекламных листовках новорожденной Академии, которыми завалили все королевство ее предприимчивые создатели, ключевым было слово «быстро». Часть листовок обещала сделать из вас мага за два года, другие кричали о быстром приобретении навыков созерцающих без «унылых медитаций» и долгих лет практики. Ведьминские трехнедельные курсы, основы зельеварения за два дня, искусство темной магии за восемь лекций – чего там только не было.

В Академии Затемнения обещали учить буквально всему на свете, и главное – очень быстро, легко и без труда. Молодежь клевала – да так, что преподавателей из лучших университетов королевства оторопь брала от скорости, с которой редели классы. А некоторые молодые учителя уже стучали в двери Академии Затемнения, но не для того, чтобы высказать создателям свое возмущение, а чтобы устроиться на работу – благо, листовки с приглашениями и для учителей выглядели весьма заманчиво. Зарплату, во всяком случае, предлагали немалую, а нагрузку по часам – в три раза ниже.

А самое отвратительное – курсы соблазнения для юных девиц. Об их выпускницах, разумеется, в рекламе не сообщалось, лишь делались намеки о том, что едва ли не каждая девушка, вышедшая замуж за высокородного жениха за последние три года, сделала это лишь благодаря курсам. И вот уже многие шестнадцатилетние дурочки, бросая настоящую учебу, позоря семьи и лишая себя будущего, бросались учиться тому, как уложить всех темных лордов к своим ногам. Укладывали, разумеется, в результате только их самих – и очень быстро возвращали домой, использованных и морально опустошенных. И ограбленных, в довершение ко всему – за все курсы в Академии Затемнения брали немалые деньги, и уроки соблазнения исключением не были.

Покрутив уставшей шеей и похрустев пальцами, Интента Валиар посмотрела на стопку непрочитанных сочинений и покачала головой. Нет, это не может так продолжаться. Она больше не чувствовала себя наставницей, и смысла в работе не просматривалось. С учетом того, что писали ее ученицы, оставалось только удивляться, почему они все еще здесь, а не сбежали поголовно к своим темным.

Решительно поднявшись из-за стола, она пересекла класс. Ее путь лежал в кабинет директора школы, Просветленного Лилайта – благо застать его в вечернее время всегда было легко. Она прошла по опустевшей анфиладе, спустилась по мраморной лестнице, пересекла сад – и буквально за два шага до отдельного домика, который занимал директор, ей полегчало – как бывало всегда и со всяким, кто приближался к Достигшему Света.

– Просветленный, разрешите? – мягко спросила Интента, приоткрыв дверь. Его статус не нуждался ни в каких подтверждениях для каждого, кому когда-либо довелось приблизиться к Лилайту. В радиусе метров десяти от него любого человека покидали все тревоги, душу наполняло блаженное спокойствие, а тело словно парило по воздуху. Под его взглядом все женщины чувствовали себя красавицами и наполнялись радостью, а мужчины – успокаивались, исполняясь мягкого достоинства.

Сам Лилайт вечно пребывал в состоянии радости и покоя, излучая полное удовлетворение всем, что наблюдал вокруг. В то же время это был энергичный, полный сил мужчина, заряжавший и вдохновлявший всех и вся.

– А, Интента, я ждал тебя, – улыбнулся он, едва лишь она пересекла порог и вплыла, иначе не скажешь, в кабинет. Под взглядом его пронзительных голубых глаз она всегда плыла, сама себя не помня, и с трудом удерживалась от желания свернуться клубочкам где-нибудь под боком у Просветленного, умоляя о том, чтобы он почесал ее за ухом и никогда не прогонял прочь. Он бы гладил ее по голове своими длинными, восхитительно красивыми пальцами, а она бы стала его домашней кошкой… его мышкой… его хомячком… а-а-а, дура набитая, гоблин бы ее драл!

Получив весьма болезненный щелчок по лбу от Просветленного, Интента лишь тогда поняла, что придвинулась к нему непозволительно близко и уже начала душить в объятиях, когда Лилайт был вынужден защищаться. Удар в какую-то особую точку мгновенно привел ее в чувство, на глазах выступили слезы – и от боли, и от стыда. И она стала ругать себя мысленно, почем зря. А вслух извинялась расстроенным, срывающимся голосом:

– Простите меня, Просветленный. Умоляю, простите…

– Садись, милая, все хорошо.

На губах Лилайта играла всегдашняя спокойная улыбка. Такое, конечно, случалось с ней уже не впервые – и не только с ней. Стоило любой женщине остаться наедине с Просветленным, как его аура начинала неумолимо притягивать, – и это могло сыграть злую шутку с каждой. Разумеется, Просветленный всех предупреждал об этом и учил, как противостоять – но для этого требовалось столько энергии, что сил хватало далеко не у всех и не всегда. И у Интенты, пребывавшей последние дни в унынии, просто неоткуда была взяться необходимой стойкости.

Но все же было ужасно стыдно. Юркнув прочь от Просветленного, она обогнула большой стол и забралась в кресло для гостей, на всякий случай крепко вцепившись в подлокотники.

– Вижу, нелегко тебе приходится, – начал Лилайт вместо нее. Прозвучало это двусмысленно, учитывая, как гостья отчаянно держалась за кресло, но он и не думал издеваться. Просто Просветленный всегда знал заранее, кто и с чем к нему приходил. Интента опустила глаза. В словах не было смысла – он видел ее, а значит, уже понимал все до конца. Прерывисто вздохнув, молодая преподавательница хрустнула пальцами, не без опаски отпустив ручки кресла: