- Ага! Сотворил "чужика"!
Мотая скукоженным от холода удом, скользя на снегу, поднялся наверх, получил от Реброва-замостного обещанный рубль, поцеловал его в руку и бросился одеваться и отогреваться у костра. Третьему повезло тоже, вместе с рублем он принял от князя и благодарность, и Евграф Ефимович ликовал:
- Ну, ваше величество! - хлопал он себя по толстым ляжкам. - Каково мои ребята имеют "чижика" чинить? Не видал, поди, прежде такой забавы? То ли ещё сегодня в моем доме увидишь - погоди!
Но ликовал Ребров-Замостный преждевременно - четвертый дворовый, с излишней резвостью сбегая вниз, оступился, перевернулся несколько раз через голову да так и остался лежать на косогоре в срамотной наготе, широко раскинув руки и ноги. Оказалось, что он сломал при падении шею. Пятый холоп, хоть и добежал до льда и пробил его, но, подобно Сереге, так и не выплыл, отправившись вслед за товарищем кормить щук в Таракановке.
Ребро-Замостный, то и дело прикладывавшийся к чарке, стал мрачен: из пяти холопов погибли трое. Люди стоили денег, да деньги нужно было давать и женам погибших, и князь, хоть и был помещиком богатым, но счет деньгам вел и пускать их на ветер на старости лет не любил.
- Все! Хорош! Набаловались мы "чижиком" холопским! А вот желание имею сейчас дворянских "чижиков" посмотреть, китайский бог! - и окинул суровым взглядом дворянчиков-приживалов.
- Тоже за рублик-с? - хихикнул один из них, сильно желая увидеть в словах Реброва-замостного шутку.
- Нет, не за рубль! Ваши души дороже стоят, но все равно стоят!
Александр следил за безобразной сценой с краской стыда за своих дворян.
- А чего же стоят наши-с души-с? - уже с интересом спросил тот же мелкопоместный дворянчик.
- Вот чего, китайский бог! - прогудел Ребров-Замостный, вынул из кармана сторублевую помятую ассигнацию, бросил её в серебряный ковшик, которым разливал по чаркам перцовую, и поднял его высоко над головой. - Ну, кто "чижиком" станет?
Некоторое время дворянчики, стыдливо улыбаясь, ковыряя носками сапог снег, молчали, и Александр с надеждой думал, что они помнят о своей дворянской чести, но вдруг кто-то из них, боясь, что кто-то другой вызовется скорее, чем он, быстро проговорил:
- Я "чижика" сделаю!
- И я тоже могу, ваше сиятельство! - выкрикнул второй.
- Нет, меня пустите, благодетель! - подбежал высокий, нескладный человек к Реброву-Замостному и низко поклонился ему: - У меня семеро детей, нужда заела - сто рублей позарез нужны! Сотворите Божескую милость!
Князь, вдоволь налюбовавшись картиной самоуничижения юливших перед ним дворян, веско сказал:
- Я, все знают, добр и благороден, сирых призираю, а посему дозволяю тебе, Левка Свиридов, показать всем на свою удаль.
Свиридов, будто его ужалили, дернулся всем телом в конвульсии радости и стал расстегивать бекешу:
- Спасибо, спасибо, ваше сиятельство! Только уж дозвольте, батюшка, портков не снимать - совестно перед холопами, а?
- Ну, нет, китайский Бог, - мрачно прогудел Ребров-Замостный. "Чижиково" представление ритуал имеет древний, ещё предками моими утвержденный, а посему должен ты, Свиридов, непременно с голой задницей и всем прочим перед нами явиться. Да к тому же тебе без порток способней будет из-подо льда выныривать, китайский бог - как пробка из бутылки выскочишь, ничем не зацепишься.
Александр больше не мог терпеть. Качаясь от сильного волнения и негодования, он шагнул к раздевавшемуся Свиридову, сказал:
- Хотите я дам вам сто рублей?
- Дайте! - перестали дергать одежду руки дворянчика, а глаза с жадной надеждой уставились на Александра.
- Только уж не позорьте рода своего, оденьтесь! Вы ведь дворянин?
- Точно так-с, дворянин-с, - закивал Свиридов. - Токмо я, с удовольствием приняв от вас подарок, никак-с не могу отказаться от "чижика". У меня тогда будет двести рублей! Семья-с, понимаете-с! Я уж нырну, не обессудьте-с!
Скоро дворянчик уже стоял перед всей охотой голый, как Адам. Холопы откровенно смеялись, а другие барские дармоеды-дворяне, напротив, поглядывали на него с завистью. Свиридову дали выпить чарку водки, и он, перекрестив впалую грудь, неловко ринулся вниз по склону, добежав до льда, помедлил немного, но, оттолкнувшись, пал на лед, нырнул под него, мелькнули его желтые ступни - и все...
Постояли, подождали, но лед так и не треснул. Ребров-Замостный снял пуховой картуз, широко перекрестился и сказал со вздохом:
- Хорошим человеком был, да, видно, "чижику" - "чижиково", а Свиридову - Свиридово. Ну, давайте домой собираться. Охотой сегодняшней и представлением я недоволен остался. Похоже, мельчает да хиреет человек русский... китайский бог!
Александр стоял с безвольно опущенным вниз руками - бледный, с бессмысленным голубым взглядом, он сам был похож на человека, минут пять проведшего подо льдом в ледяной воде. Ребров-замостный подошел к нему, по приятельски ударил по плечу. Он уже снова радовался жизни и требовал ото всех, кто окружал его, той же радости:
- Что, твое величество, хандрить замыслил, китайский бог! На хандру разрешения не даю! Сейчас ко мне поедем, с хамами этими отобедаем, порезвимся, а после... - загудел в самое ухо, - после я тебе такую Вальпургиеву ночку покажу, что ты, китайский бог, сон до конца дней своих забудешь. А про людишек тех, что подо льдом остались, и думать забудь. Человечки сии сами себя сгубили, ибо к сребролюбию тягу души имеют. Ну, иди к коню да помни: сбежать не сможешь, так как коляска твоя в моем каретнике полозья обретает. Погуляем на славу - да и дуй себе на все четыре стороны, китайский бог!
Александру сильно не хотелось ехать в дом к этому страшному человеку, погубившему ради прихоти своей за каких-то несколько часов шестерых людей, но без коляски и слуг бежать от Реброва-Замостного подальше, лишь бы поскорей расстаться с ним, было невозможно. К тому же Александру было любопытно, какую-такую Вальпургиеву ночь собрался показать ему самодур-помещик. Новые ощущения, получаемые Александром от жизни, неизвестной ему прежде, хоть и ранили сердце, но и щекотали его боелзненно-сладострастной истомой. Он догадывался, что происходит это потому, что задевается его самолюбие: в нем не признают царя, глумятся над законами, моралью, которые он защищал, будучи императором, а он продолжает оставаться тем, кем был двадцать два года, помазанником, вершителем судеб миллионов граждан страны, их защитником и отцом. Александр спешил в монастырь, но в то же время понимал, что обязан побольше увидеть из того, что было скрыто от него прежде, чтобы в ещё большей степени прочувствовать в себе необходимость полного ухода от мира, покуда державшего его в своих крепких объятьях.
... Въехали на просторный двор перед каменным домом Реброва-Замостного, каменного, украшенного колоннами и античным фронтоном. Два полукруглых низких флигеля, что примыкали к нему с собой, охватывали двор, точно клещами, и Александру, не раз видевшему такие дома и флигеля, сейчас показалось, что он попал в пасть какого-то Левиафана, и с горькой усмешкой Александр поспешил утешить себя: "Иона тоже сидел в чреве кита, но выбрался-таки из него. И, даст Бог, я тоже выберусь отсюда!"
У крыльца князя и его друзей-дворянчиков уже встречали люди, как заметил Александр, того же сорта: в никудышней барской одежонке, низки и часто кланявшиеся, спешившие с вопросами:
- Как поохотиться изволили, ваше сиятельство?
- Не дало ли осечку оружьецо, хе-хе?
Ребров-Замостный, не отвечая на вопросы и на поклоны, спрыгнул с седла, руку подал Александру:
- Милости прошу к моему, так сказать, шалашу, китайский бог! А на сею шелупонь, - кивнул в сторону кланявшихся дворян, - не извольте и внимания обращать - не стоят они того, хоть и столоваться у меня сегодня будут, в честь моей охоты.
Александр, ещё совсем недавно не принявший протянутой руки князя, теперь почему-то послушно подал ему свою и спешился. В вестибюле с бронзовыми люстрами и большими зеркалами тут же подскочил к нему лакей ливрейный: "Ваше высокоблагородие, мне велено провести вас в отведенные для вас покои". Там уж дожидался его Анисим, сообщивший, что Илья не покладая рук трудится в каретнике над коляской. Ему же велено помочь барину одеться во все парадное да и проводить его потом в столовую, где состоится ужин в его честь. Все это Анисим передал Алекандру слово в слово, как требовалось, от себя же заметил:
