Дни без Нонны не были мучительны потому только, что сон, который любовники позволяли себе не более часа-двух в сутки, размывал реальность дневного существования, превращая время из процесса в предмет. Пришедшийся на ту пору зачет по фехтованию, дисциплине, в которой неповоротливый, зажатый Арсений никогда сильным себя не чувствовал, с блеском сдался освобожденным от рефлексии телом.
Вечера же, если не заставали их вдвоем в ее маленькой квартирке, из которой Нонна всегда стремилась вырваться в свет, были для Арсения едва выносимы: отказываясь смириться с существованием мужчин, не очарованных ее прелестью, Нонна не пренебрегала даже самыми дешевыми приемами, ничуть при этом Арсения не стесняясь, и ему приходилось сносить ее эротические танцы со случайными партнерами в кафе и поцелуи направо-налево с кем попало на вечеринках. Ее сущность искала выхода всегда, и однажды, во время семейного ужина у родственников Нонны, на котором не нашлось подходящего ей самца, она изменила Арсению с Арсением же, вытащив его из-за стола в ванную комнату.
Служила Нонна библиотекарем в Иностранке, что тоже причиняло Арсению немало мук ревности и заставляло просиживать там все свободное и бльшую часть несвободного времени. Училась второй год на первом курсе заочного пединститута. Мечтала стать актрисою, хоть ничего для этого и не делала. Если бы, несмотря на слабый голос и неистребимую леность души и тела, мечта Нонны сбылась, актриса бы из нее вышла жеманная.
Один из вечеров они провели в новом здании МХАТа, где венгры завершали монтаж радиооборудования, в гостях у работавшего там сторожем Равиля; пили с ним и двумя его коллегами вермут из горла, потом бродили по едва освещенным дежурным светом сцене, вестибюлям, закуткам, подвалам, целовались, пока не забрались, наконец, на самый верхний ярус, и, подойдя вплотную к балконному ограждению, здесь едва превышающему колени, находящемуся куда на большей высоте, чем там, на Таганке, манящему через себя вниз, в темный колодец зала, Арсений впервые поймал себя на желании подтолкнуть туда Нонну. А потом, может, и самому последовать за нею. Впрочем, вторая идея была куда менее определенной.
Ноннино бесконечное слушанье пластинки Ободзинского; сугубая забота о рюшах, плюшах, занавесочках; вечная беготня за фарцовщиками и обмен с подругами, которые, с ее подачи, звали Нонну прекрасной жестокостью, тряпками (тряпки эти тем не менее очень Арсению на Нонне нравились), частенькая, наконец, в ее устах фраза: что за прелесть эта Нонна: умна, весела, хороша! - принимались Арсением - так ему хотелось! - за иронические Ноннины игры, никакого отношения к ее сущности не имеющие, разве - к имени. Усомниться в своих выводах он был вынужден, только случайно обнаружив блокнотик Нонны с подробными записями обо всех менструациях с тринадцати лет: дата, продолжительность, качество, ощущения. Орган, через который происходили выделения, Нонна ласково именовала пиздюшечкою. Такое серьезное внимание к собственной особе, подумал тогда Арсений, должно внушать уважение на грани с трепетом...
39.
Уважение внушал и категорический Ноннин отказ сесть на Арсениев мотоцикл. Нонна ценила свою жизнь и не собиралась подвергать ее риску. Ради смутных мечтаний о подержанном автомобильчике, который, судя по смутным же намекам, присматривали им Ноннины родители, Арсений предал свою ?яву?, и она стояла под Нонниными окнами беспризорная, запылившаяся, подржавевшая, и мальчишки скрутили с нее зеркало, фонарики и блестящую крышку бака.
Когда все кончилось, Арсений подошел к мотоциклу, привязал к багажнику Ноннину сумку, потрогал рычаги, попробовал запустить двигатель. ?Ява? завелась - видно, не держала обиды на хозяина за измену. Тогда Арсений заглушил мотор и отсоединил два троса: решил добраться домой, для чего следовало пересечь центр Москвы, без тормозов. Шансов на удачу предприятия было, однако, немного: как раз примерно столько, сколько желания жить. Добрался, впрочем, благополучно.
Но не станем забегать вперед. Мы завели речь о тормозах исключительно с одной целью: обнаружить момент, когда мечты Арсения о собственном автомобиле впервые запахли реальностью. И связать этот момент с Нонной.
40.
На дачу к Вольдемару, сыну того самого Б., народного артиста и лауреата, который был (будет) упомянут в Рае, Арсений привез Нонну сам. Когда ночью они с Вольдемаром, перестукнувшись в пол-потолок двухэтажной Вольдемаровой дачи, решили, по обыкновению, обменяться женщинами, и Арсений, уверенный, что на этот раз тут просто шутка, игра, а и не шутка, так ничего страшного: Нонна, в отличие от предыдущих девушек, которых он привозил сюда, - несмотря на определенные свойства ее характера, - не случайная какал-то блядь, а невеста, в сущности - жена, да и любит его, Арсения, - своеобразно, но безусловно и истинно любит! Арсений провел довольно целомудренные десять минут в постели голой, но сытой и равнодушной пассии товарища и вернулся наверх. Непохожая на себя: собранная в комочек, завернувшаяся в одеяло и поджавшая босые ноги над холодом пола, Нонна сидела на уголке кровати, а Вольдемар - цветастые трусики - подчеркнуто беззаботно насвистывавший мотивчик в черное окно мансарды, при появлении Арсения бочком, пряча глаза, тут же и выскользнул. Настолько всерьез - Арсений никогда не видывал ее такою, не Предполагал, что она такою бывает, что она такою может быть, - пришибленная, что даже не стала устраивать Арсению сцену, Нонна в первый и единственный за все их знакомство раз доверчиво прижалась к любовнику, как бы прося защиты, и взволнованно, взахлеб заговорила об отвращении, которое вызвали в ней запах лекарств изо рта и трясущиеся руки Вольдемара. Он что, трахнул тебя? нисколько не сомневаясь в отрицательном ответе и от этой несомненности испытывая щекочущее самодовольство, спросил Арсений, и тут Нонна вмиг превратилась в Нонну, улыбнулась и сказала: а для чего же еще ты его сюда присылал?! Если б Арсений услышал эти слова от минуту назад сидевшей здесь нервной, испуганной женщины, они, возможно, перевернули б его всего, толкнули на дикие, необдуманные поступки, - но от Нонны только таких слов ожидать и следовало, Арсений огрызнулся, пошла перепалка, взаимные упреки, а на десерт немного любви с победными криками в финале. Пусть послушает, думал Арсений про Вольдемара и поддавал жару. Пусть немного поучится, салага!
Вольдемару, самому молодому на их курсе студенту, Нонниному ровеснику, хотя поступил он, естественно, безо всяких конкурсов, Арсений не отказывал ни в живости ума, ни в поверхностной, но широкой образованности, ни в начатках интеллектуального таланта. Последнему, впрочем, вряд ли суждено было набрать силу из-за избалованного, ленивого характера, заботливо выращенного в оранжерейных условиях до невероятности напоминающей Нонну матерью Вольдемара - последнею, молодой женою семидесятипятилетнего Б. Несмотря на то, что Вольдемар постоянно пыжился и лгал и, подобно Нонне, не умел чувствовать себя не самым и не первым (что иной раз, как в сброшенных им с доски фигурках, когда Арсений начал одолевать его в шахматной партии, доходило до трогательности), они сблизились с Арсением, можно бы даже сказать, подружились, если б последний термин не казался столь неподходящим Вольдемару. Лгал он по-хлестаковски: бессмысленно и вдохновенно, ложью порою слишком очевидною, но Арсений не давал себе удовольствия уличать его ни - что сразу поссорило бы их - вслух, ни даже про себя. Сколько правды заключалось в рассказанной Вольдемаром истории о небесследно перенесенном им ошибочном диагнозе смертельной болезни, Арсений так и не узнал, хоть и подозревал, что мало; однако огромное количество импортных транквилизаторов из Кремлевки Вольдемар действительно принимал, пальцы его порою действительно дрожали, а под утра их оргических бессонных ночей лицо его действительно становилось более чем бледным, как нарисованным на картоне - едва не жутким. Кроме того, что Вольдемар представлялся Арсению единственным достойным собеседником на курсе, привлекала в товарище и принадлежность к новой средней элите, нахождение за кругом которой в ту пору Арсений начинал чувствовать достаточно остро.
