Она прижала ладонь к щеке и вздохнула:

— Я тоже.

Сколько пройдет времени, пока она поймет, что, прикасаясь, я больше нечего не чувствую? Возможно ли, что наши отношения достаточно сильны, чтобы это пережить? Ответ ужаснул меня.

— Господи, Ровнан! Что случилось с твоей рукой?

Я забыл, что она теперь сможет видеть все мои шрамы. Немного ей подыграть было лучшим вариантом:

— О чем ты говоришь? Они были всегда.

Она держала мою руку и изучала блеклые линии на внутренней стороне руки, а так же синяк от Никс.

— Вот это да. Что с тобой случилось?

— Неловкий ребенок. Много несчастных случаев.

— Но как я не замечала их раньше?

— Теперь ты русалка. Твое зрение усилилось. Я сам едва их замечаю, — это звучало правдоподобно даже для меня.

Ее новый голос был мягким и тихим:

— Ты скрывал их от меня?

Я хотел сказать «да». Мне хотелось кричать, но я ответил:

— Детка, нет, конечно, нет. Ты видела себя? Ты сияешь.

— Тьфу. Я не хочу сиять. Я не хочу быть русалкой.

Я тоже не хотел, чтобы она была русалкой. Я хотел найти кнопку перемотки, чтобы вернуться назад и сделать все правильно.

Я бы ее держал в своих объятьях, окруженную армией, делая все, чтобы уберечь ее от любого водяного рядом с ней. Почему я не сделал этого раньше?

Мой чертов брат разрушил последний шанс найти любовь всей жизни.

— Трейган заплатит за это. Я обещаю.

— Да, но почему ты не сказал мне о своем сводном брате, который был водяным? Их вид, важная деталь, учитывая то, насколько ты их ненавидишь, тебе так не кажется?

— Их вид? Ты хотела сказать наш вид, — я хотел ей ответить, но она взглянула на меня другими глазами. По крайней мере, в ее человеческом обличье они были такими же светло-коричневыми, как и раньше. — Я не говорил тебе, потому что мы не связаны. У нас одна кровь, но это не означает, что и все остальное.

— У вас общий мать или отец?

— Отец.

— Я не понимаю. Как ты можешь быть человеком, если он водяной?

Пот стекал вниз по моей шее.

— Длинная история. Я объясню тебе, когда мы будем дома, и ты переоденешься. Тебе, наверно, жарко в этом пальто.

Она подула на себя.

— Да, жарко тут. Как ты носишь эти вещи постоянно?

— Моя кровь намного холоднее, чем у остальных, — но не без моего пальто. Я должен продумать каждое слово, прежде чем ей рассказать. Что случится, если я скажу ей правду?

— Трейган сказал, что еще не прошло даже дня. Ты не проверял дядю Ллойда? Дома ли он? Он застрял на материке во время урагана. Я беспокоюсь о нем.

— Давно его не видел.

— Мой дом сильно поврежден?

— Определенно, ветер и вода нанесли повреждения, но я не смог этого исправить. Менее чем через три недели ты забудешь обо всем, что произошло.

Ее голова склонилась, и она пнула ногою землю.

— Я никогда этого не забуду. Это то, как я застряла в этом кошмаре.

— Я знаю, — мой самый страшный кошмар сбылся.

Я положил руку ей на плечо, делая вид, что мы обычная счастливая пара. Да верно. У меня это вызывало приступ рвоты, но, по крайней мере, я вновь прикасался к своему пальто.

Она напряглась, когда увидела дом:

— Крыша! Крыльцо. Это ужасно.

— Все можно починить.

— Дом сейчас моя наименьшая проблема. Нам необходимо проведать дядю Ллойда.

Мы прошли мимо дома. Ее глаза загорелись, когда она увидела пристройку старика.

— Идем! — Яра воспрянула духом. Она поспешила, не осознавая того, что будет все хуже.

— Иди вперед, — крикнул я. — Я догоню.

Вокруг никого не было, поэтому я достал сигарету и закурил. Я затаил дыхание, позволяя ледяному дыму заполнить мои легкие и охладить внутренности.

Через пару минут спустя, я стоял на пороге дома Ллойда, выпуская серебряное облачко дыма. Курение помогало мне чувствовать себя гораздо лучше, но я не хотел задерживаться тут надолго. Трейган скоро придет.

Яра должна узнать правду от меня. Ему доставит слишком много удовольствия, рассказывать ей правду. Я не могу понять, почему он до сих пор ничего ей не рассказал. Подлая, эгоистичная рыба всегда что-то планирует.

Я взял еще одну сигарету и положил на перила, оставляя на потом.

Потом я вытер охлаждающий привкус на губах и задумался, стоит ли стучать в дверь ублюдку Ллойду.

Дядя Ллойд был уже дома. Он снял все доски с окон и снова повесил очищенную картину с русалкой. Он выглядел великолепно. Ни царапины на нем или на доме. После обмена нашими обычными приветствиями, я настояла, чтобы он остался сидеть в своем кожаном кресле и отдыхал.

— У тебя был диализ, верно?

Он хмыкнул, это означало «да», и он ненавидел это.

Я присела на пуфике у его ног и осторожно сжала колено.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Временами — лучше, временами — как обычно, — он взял с краю стола фотографию в полированной рамке, на которой была изображена его жена Лиора.

Лиора умерла еще до моего приезда в Эденс Хаммок, но это было до того, как он сильно заболел. Не будь меня рядом, о нем некому было бы позаботиться. Я виновато отвернулась от него.

Моя жизнь проходила здесь, с дядей Ллойдом, а не под водой. Я смотрела за оранжевыми и черными рыбками, плавающими в его аквариуме — три тысячи галлон тропического рифа, прямо посередине его гостиной. Он мало знал о реальной версии, которая ожидала меня за его дверью, снаружи. Как я могла рассказать ему, что я превратилась в предположительно мифическое существо? Даже мысль об этом казалась просто безумной.

Он почесал шелушащееся предплечье, и я схватила с кофейного столика бутылку кокосового масла. Терапия высушивала его кожу, а в уходе за собой он был ужасен.

— Это удивительно, как ваше место не пострадало.

Я натерла лосьоном его руки от плеч до пальцев.

— Ты видела мой дом? Он в руинах.

Он отмахнулся от меня и краем рубашки вытер лишний лосьон.

— Бури привередливы. Сестры природы должны были сохранить мой дом в стороне от их разрушительного пути.

Бури. Одна их немногих любимых моей матерью вещей, и одна из единственных вещей, что у нас были общими.

— Как ты думаешь, мою маму волновало бы, что случилось с нашим домом?

— Полагаю, что, нет. Но думаю, она бы насладилась бурей. Ярость природы, танцующая на нашем маленьком островке, могла бы заставить ее улыбнуться.

— Моя мать никогда не улыбалась.

Он по-отечески посмотрел на меня и потрепал мои волосы.

— Когда-то она улыбалась.

Единственные воспоминания о моей матери были о том, как она расстроена, плачет, или бормочет — будучи пьяной, в бессознательном состоянии — что не хотела, чтобы я вообще родилась. Не будь у нее меня, возможно, она была бы счастлива, а мой добродушный дядя говорил с такой нежностью.

Она умерла, когда мне было восемь, и дядя Ллойд забрал меня к себе. Он был единственным человеком в моей жизни, кого я действительно любила и кому доверяла. Я до сих пор помню жизнь в его доме. В моей комнате были темно-голубые стены и белые кружевные занавески. Туалетный столик и спинка кровати казались мебелью из кукольного домика — хотя я знала, какие куклы были в то время. Он сказал, что это мой новый дом, и что он и я теперь одна семья.

— Из тех, кто заботится друг о друге, — сказал он.

Он держал меня, когда я плакала, заставил полюбить вареную еду, и ночью подворачивал одеяло. Все эти вещи были странными и новыми для меня, моя мама никогда так не делала. Однажды ночью дядя Ллойд дал мне плюшевого медвежонка, но я не знала, что мне с ним делать.

— Ты просто любишь его, — сказал он мне.

— Люблю?

Он вздохнул и покачал головой. Он делал так в первый год, когда мы жили вместе. Когда я стала старше и узнала о мире за пределами нашего маленького острова, я открыла для себя много объяснений детства, семьи и любви. Но определение любви моего дяди — которое он мне дал, когда я держала в руках моего первого медвежонка — было моим любимым. «Это когда ты заботишься о ком-то так сильно, что рискнула бы всем, только бы он был в безопасности».