- Как думаешь, отчего Лера никогда не приводит гостей?
- Не хочет нарушать твоего одиночества. Сказать ей, что ты нуждаешься в том, чтобы его нарушили?
- Нет.
Эрволь надел тяжёлую кожаную куртку, обернулся прежде, чем ступил на порог.
- Спасибо, - произнёс Рен, глядя ему в глаза.
- Ты сам это сделал, - пожал плечами Эрволь.
Его руки на миг поймали Рена в крепкое объятие, заставив вздрогнуть. Когда он исчез, Рен опустил взгляд в тон звуку захлопнувшейся двери. Палец рванул резковато переключатель.
"Как вспарывали стены самолёты..."
Сколько бессмыслицы. Сколько двусмысленности. Рен оценил накатывающее на него опустошение. В душном воздухе повисла сонная нега, остановившая расширенные зрачки немигающих глаз угасающего дня. Прожилки на ладонях светились блёстками пота.
Вечером на кухонном столе Лера нашла белый конвертик с выведенной на нём акварелью плачущей кровью алой розой. Она грустно улыбнулась.
Рен же чертил карандашные портреты Эрволя на ксероксных листах. Время опять шутило, текло неравномерно, прерывалось по-прежнему бессмысленными словами песен радиоволн FM-диапазона. Он умел перенимать чужую философию, не называя её своей и не выдвигая претензий. И ещё умел нравиться людям - разным, многим.
Электрические зайчики отражались в зеркалах от ламп.
"Хочешь, я сплету тебе венок из солнечных лучей?" - спросил он покорно. Ответа снова не было. На столе завяла без воды вчера пышная роза - наверное, подаренная Лере кем-нибудь. Он тоже подарил ей розу, увы, он не был оригинален.
Итальянские мелодии пленяли, даже когда мотивы казались измотанными. Он просто не понимал моды на любовь и обязанности любить, поэтому прощал предательство игре лицемерия. "Vide'o mare de Surriento..." Улыбка моря, наверное. Нет, всего лишь море Сорренто. Молодость неба. Усталость. Кисть заскользила по бумаге. "Он обжёг свои крылья в полёте ко мне". Неожиданно потоки воды замёрзли и превратились в узоры неведомого льда всех оттенков красоты. Рен понял, что следующая ступень работы - сверкающие брызги льда и его терпкие остановившиеся волны. Он отбросил карандаш, скомкал листок с портретом, подумал об искренности своих слов благодарности тому, кому давно не мог верить. Он не верил Эрволю прежде, потому что не знал его, не верил теперь, потому что между ними легла пропасть смерти, соединив сердца прочным стежком чёрной нити, впрочем, в комнате в тот вечер, как и сейчас, преобладал золотисто-голубой свет, а он смеялся с упрямым безрассудством неуверенности.
Письмо четвёртое. "Не правда ли, милый, так смотрят портреты, задетые белым крылом?.."
Недавно выпавший снег подтаял, земля покрылась коркой грязного льда, по нему скользили люди, которым было некуда спешить. Утро, наступившее через пару часов после полудня, было мрачным, сияние пропитывало облака, слишком прозрачные, чтобы скрыть нежную голубизну неба, но подсветка казалась неестественной. Рен сидел на массивном стуле в гостиной, перед ним, на белоснежной скатерти, стоял низкий бокал и бутылка абсента. Мелкие кубики льда слишком быстро таяли, позволяя в полной мере ощутить устойчивую неправильность ситуации. Он никогда не понимал прелести наслаждения алкоголем. Он пил уверенно быстро, как будто процедура была строго установленной, вроде механической работы. Мозг туманился от слишком громкого повторяющегося трека Раммштайна "Небель". Несмотря на безупречную дикцию, Рен не разбирал знакомых слов. Он вспомнил стену непонимания, отделяющую его даже от тех, кого он когда-то имел неосторожность считать близкими. Бутылка пустела быстро, но не настолько, как хотелось бы.
В цветочных горшках жили детские игрушки.
Рен думал, что под густыми кронами комнатных цветов забытым фигуркам зверей будет легче дышаться. Спустя час он осознал, чего ждал. По его настойчивому взгляду телефон, казалось, приблизился на несколько миллиметров. Рен знал, что это всего лишь иллюзия. Устав от ритуала сжигания сахара в пламени зелёного спирта, он на одном вдохе допил остатки жидкости прямо из бутылки. Горло обожгло, и он задохнулся на мгновение. В поле его зрения настойчиво лезли провода. Они тянулись за окном, чёрные, насиженные воронами, которых Рен находил красивыми и даже смелыми, хотя они были несвободны.
"Und dann hat er sie gekЭsst wo das Meer zu Ende ist, ihre Lippen schwach und blaß und seine Augen werden naß".
Провода настойчиво тянулись по комнате, робко пробираясь внутри стен, вдоль стен - за шкафами, стараясь не бросаться в глаза. Что будет, если их отрезать? Банальная, детская мысль об избавлении от связей с цивилизацией. Погасший свет, умолкнувший телефон, умершие электроприборы, спокойствие, покой.
Рен лениво поднялся, дошёл до музыкального центра, выключил музыку, старательно рассчитывая каждый жест, чтобы не потерять сосредоточенности, заметил оставленный на столе пульт. Тишина казалась грохотом водопада, не позволяющим заметить остальных звуков. Её разрезал телефонный звонок. Рен подхватил трубку, вдохновлённый, уверенный, готовый поверить в нереальность.
- Здравствуй, - тихий нежный голос с придыханием.
- Здравствуй. Я думал, больше тебя не услышу. Как твои дела?
- Терпимо.
-Ты снова грустишь?
- Нет, я рада. Недавно ходила на мюзикл.
- Я... Ну и как он тебе понравился?
- Чудесно. Отлично поставленный танец.
- Ты обещала, что в декабре мы сходим в театр, помнишь?
- Да. В воскресенье у меня занятия.
- Отмени их один раз.
- Не могу, - она вздохнула.
Ему было так светло, но он не мог найти слов. Молчание повисло между ними. "Там, где кончается море", - подумал он. О чём это могло быть сказано? Она была цветком и звездой, несущей свет. Но он прятался от этого света. Его взгляд выхватил из комнаты искривлённый цветок с печально опущенными листьями и пушистыми волосками на них, возле которого стоял резиновый Буратино со стёршейся улыбкой. Они говорили о том, что не было важно, а он, взглянув на себя со стороны, подумал, что так странно, что он может так искренне и глубоко проникаться её проблемами, которые счёл бы несущественными, если бы с ним о них заговорил кто-то другой, кто-либо, кроме неё. Люди были ему скучны, хотя он осознавал нелепость подобной формулировки. И интерес к ним не просыпался уже давно. Он привычно ставил на листах многоточия после легкомысленных фраз. Она порой обижалась на то, что ему наплевать, что она говорила. Ей не нравилась приторность его нежности и неуклюжесть его иронии. Но он убеждал себя в том, что нужен ей. У него на языке вертелись слова, слишком слабые, чтобы передать всю его уверенность, теплющуюся в глубине перепутанных сомнений.
- Мне пора, поэтому я тебя оставлю, - произнесла она.
Он заметил мимоходом, что за окном стемнело. Зимние вечера следуют вплотную за поздним утром.
- Я люблю тебя, - проговорил он.
- Я тебя тоже. Пока.
- Только тебя, - зачем-то сказал он коротким гудкам в трубке.
Ему вспомнилось, как однажды он внутренне воспротивился её фразе, произнесённой на улыбке: "Когда-нибудь смерть всё же разлучит нас".
"Не смогла. Она не смогла", - подумал он с ликованием.
Оставив на столе бутылку, Рен ушёл в свою комнату к старенькому двухкассетнику, радио выдало песню Сургановой "Ангел", заставив ко второму куплету прислушаться к словам. Выключив приёмник на полуслове, Рен стал раздумывать над фразой "Sie trДgt den Abend in der Brust und weiss dass sie verleben muss". В его голове родились образы, где неизменно присутствовала смерть. Выжить. Основная задача каждого. Выжить среди жестокости, неверия, ненависти, страдания, счастья, любви. Выжить, победив ощущение собственной ненужности, преодолев и приняв одиночество. Он выживал, полноценно участвуя в каждой собственноручно изобретённой линии будущего, пытаясь согреть дыханием кисти, рисующие жизнь. На его лице скользила улыбка противоречия. Он был пьян и был счастлив, без анализа, без уверенности и сомнений. Пожалуй, он мог бы быть счастливым и не напиваясь, не ликуя от ощущения победы над смертью. Пепел с сигареты с особым вдохновением падал на диван, оставляя на нём новые сероватые пятна.
