Пролог
Зейн, устремив свои карие глаза на монитор, кипел от возмущения, проверяя счета одной компании, которые были открыты в их банке и уже давно никем не пополнялись. Большой офис, который делили несколько сотрудников, и он в том числе, был ничем не примечателен, за исключением шикарного вида на город. Благо, что он находился на двенадцатом этаже, и весь Алматы был как на ладони. Зейн, высокий и широкоплечий молодой человек, уже встал со своего места, и стоял у окна, постукивая длинными пальцами по стеклу, и размышлял. Он не мог понять, для чего бухгалтер этой компании на днях пыталась получить еще один кредит у них в банке, не расплатившись с ранее взятыми займами. Она живо, но слегка путанно рассказывая ему о том, что им нужны были деньги для осуществления не то оперативной деятельности, не то для погашения ранее взятых кредитов. И тут такое рефинансирование – Зейн не верил своим глазам – на счета этой шарашкиной конторы, которые он отслеживал, кто-то перевел более полумиллиона долларов. Кто же им выдал такой кредит, с их-то сомнительной платежеспособностью и такой закредитованностью… И зачем им такая сумма? Он подошел к шкафу с большими и тяжелыми папками, и, беря их по очереди, начал искать информацию об учредителях этой компании. Он нашел нужный фолдер, и с удивлением обнаружил среди других персон некого Шамсутдинова А.Т.. Уж не тот ли этот Шамсутдинов – глава строительной компании, собравший деньги дольщиков, и исчезнувший в неизвестном направлении? И компании которого тоже обслуживались в их банке?
Зейн вернулся к окну, и вновь смотрел на свой родной город, словно советуясь с ним. Ему было уже двадцать пять лет, но он еще не переставал восхищаться этим местом, в то же время, он порой чувствовал себя здесь отрезанным от мира, словно горы, которые окружали Алматы, не пускали его туда, куда рвалась его душа, томящаяся здесь. Ему хотелось новизны и обновления. Настоящих событий, даже приключений, участвуя в которых, он бы чувствовал себя живым и нужным людям. Он мог бы быть тем, кто живет яркой, насыщенной жизнью, путешествует, общается с интересными людьми, а не сидит здесь, имитируя эту самую жизнь, и ощущая нарастающую тоску, а также отсутствие перспектив и динамики.
Он смотрел на город и пытался найти, как на карте, тот недостроенный дом, мифическую высотку, застывшую на уровне земли, которую разравняли и затем раскопали, собираясь начать работы по закладке фундамента. М-да, бедные люди, доверчивые и наивные, принесшие свои, скорее всего, последние деньги, соблазнившись рекламными обещаниями и речами ушлых менеджеров по продажам. Наивность и доверчивость, вот те качества, за которые карают так охотно в этой стране, как часто говорил он своим приятелям. Он думал о своем друге, Жардеме, который вложил все свои деньги, задаток в размере 30% от стоимости квартиры в этом самом доме, который еще и не начинали строить. И, теперь, под влиянием обстоятельств, пораженный такой несправедливостью, и будучи сильно впечатлительным и ранимым, даже запил с горя. Понимая, что денег своих он больше никогда не увидит. Он ему и поведал про этого Шамсутдинова, сидя на маленькой кухне квартиры своей матери, которая ходила черная от горя и укоризненно смотрела на него, Зейна, не понимая, как он, более рассудительный и опытный, как казалось ей, не смог отговорить ее сына от такого опрометчивого поступка. Потратить все их сбережения, да еще и взять кредит, а теперь с тоской смотреть в будущее, которое виделось таким мрачным и безденежным.
А ведь он пытался достучаться до Жардема, говоря, что это чистой воды афера, и что некоторые застройщики ведут себя как пираты, которых государство пока не научилось контролировать и вылавливать из их рядов самых очевидных мошенников, которые несли своим клиентам огромные риски. Ведь не было даже черных списков вот таких сомнительных предпринимателей и контор, которые вдруг, без всякой соответствующей истории и опыта, начинали заниматься строительством жилых объектов. Он покачал головой – он менеджер по работе с корпоративными клиентами этого банка, по сути, мелкая сошка, только что обнаружил те самые украденные деньги, случайно копаясь в своем компьютере. Ведь Сандугаш, та самая бухгалтерша, могла перепутать счета и перевести деньги своего шефа, Шамсутдинова, на счет этого ресторана, с которым она так носилась. И ведь там деньги его друга, который, с его-то слабым здоровьем, просто катился в пропасть долгов и этилового безумия, махнув рукой и распрощавшись с надеждами на собственную квартиру. Еще бы его не погнали с работы, ведь он пьет, не просыхая уже почти неделю…
Зейн почему-то вспомнил своего деда, своего ату, который воспитывал его. Ему было тогда лет шесть и это было еще в конце семидесятых. Атабек, все еще очень крепкий в свои шестьдесят восемь лет, высокий и даже статный, широкоплечий, гроза всех немногочисленных хулиганов и выпивох, гонял по улице, сидя на своей лошади, и бил по спине камчой их агронома. Который украл в их колхозе, кажется, машину зерна, и даже пытался свалить вину на шофера, честного и открытого, невысокого и щуплого парня, который иногда катал пацанов на своем Зиле по всему селу. Дед видел хорошее отношение Алмаза, водителя к детям и ценил это, сам, будучи таким же – щедрым и добрым. Как и честным до щепетильности. Он приглашал этого парня в их дом, просто попить чай и пообщаться. И они подолгу сидели, за небольшим круглым столом, устроившись прямо на полу и пили горячий чай с молоком, из красивых пиалушек. Макая разломанную, свежую и ароматную лепешку в домашнюю сметану – каймак. Вели долгие, часто неторопливые, а иногда и очень эмоциональные беседы, делясь новостями и громко обсуждая поведение тех или иных общих знакомых и многочисленных родственников. Правда, не общих. Зейн в это время сидел в кабине грузовика, оставленного Алмазом в тени дерева у их дома, представляя, что он ведет эту громадину по их аулу, держа в своих маленьких руках огромную баранку. Он с тихим восторгом смотрел на овальные картинки каких-то красивых девушек, которые Алмаз расклеил по всему салону и затем, приходила его апа и звала его пить чай. Он упрямился, но когда она говорила, что позовет деда, он живо вылезал из машины, и под завистливые взгляды своих друзей, соседских пацанов, которые тоже мечтали посидеть внутри, бежал в дом. Ата сразу устраивал его рядом с собой и, намазав сметаной небольшой кусок лепешки, передавал ему внуку, внимательно наблюдая за тем, чтобы он доел ее, а не спрятал под стол. При этом он не выпадал из беседы, и живо реагировал на очередные откровения Алмаза о новых проделках Сеита, их агронома. Дед хмурился и говорил негромко – Ит баласы… Уры. А Алмаз добавлял печально, что у Сеита полно родственников, которые отмажут его и ему вновь все сойдет с рук. Атабек же погружался в себя, думая о том, что одним выражением сочувствия этому славному парню, который только недавно переехал в их аул, не поможешь.
Потом, пару дней спустя, Зейн, стоя босыми ногами в небольшой речке, с прозрачной и ледяной водой, который они с друзьями превратили в небольшое озеро, соорудив из камней подобие плотины, и увидел эту сцену – Атабек гонит перед собой Сеита, не давая ему свернуть в сторону. И уже собрав большую толпу невольных свидетелей, взрослых, которые хмуро смотрели на агронома, несколько раз прошелся по его спине своей камчой и велел признаться во всех своих грешках, и не сваливать свою вину на других. Сеит плакал от стыда и унижения, и, конечно, от боли, но даже и не думал сопротивляться, признавая за грозным аксакалом право, вершить собственное правосудие. Он громко клялся и кричал, что он все сделает, что он все понял и осознал, а Атабек круто развернув свою лошадь, уже направлялся домой. Найдя взглядом Зейна, и недовольно качая головой – внук опять залез в холодную воду, а потом будет шмыгать носом. И люди расходились, обсуждая увиденное, говоря, что Атабек в их селе и судья, и участковый, и прокурор, а агроном всегда был и останется вором, и что только могила его исправит. А Зейн, уже стоял на земле, и ловил на себе восторженные взгляды своих друзей, которые восхищались суровым нравом и удалью его деда. Еще не понимая, что с его стороны, это был жест почти отчаяния, последняя попытка навести порядок и добиться справедливости, которая в его возрасте казалась уже почти выдуманным понятием.
