Собравшись и стараясь не обращать внимания на то, что ниже пояса все будто замороженное, Киба открыл глаза и огляделся. Насколько он помнил, это была его палата в клинике Сенджу, но светло в ней было не от дневного света, а от ламп, что натолкнуло Инудзуку на мысль, что без сознания он пробыл не один час. Вообще-то думать было тяжело: мысли почему-то путались, цеплялись за какие-то детали, которые он уже давно забыл и никогда о них не вспоминал, расползались на обрывки фраз и слова, которые омега никак не мог собрать воедино. К тому же, это онемение его беспокоило, хотя, не то чтобы беспокоило, просто Киба понимал, что это неестественно и должно вызывать в нем тревожность, но почему-то не вызывало. У него вообще было такое впечатление, что он лежит не на кровати, а висит прямо в воздухе, что вновь-таки натолкнуло его на связную мысль о том, что его, скорее всего, накачали какими-то лекарствами. Вот только причина всего этого – и потери сознания, и теперешнего состояния – была ему непонятна.

Киба помнил боль, но как-то смутно, и в данный момент не мог её ни с чем связать. Вроде как у него болело все, но где-то все же болело больше – то ли в голове, то ли в животе. Да, пожалуй, в животе, а ещё было жарко, и что-то звенело. Сейчас Инудзука не мог четко припомнить то, что произошло, но ощущения были очень неприятными, будто что-то внутри него сломалось, к тому же, его сущность как-то странно затихла, хотя, скорее всего, и её присмирили какими-нибудь препаратами. Только зачем?

- Ты уже очнулся, Киба-кун?

Шатен узнал этот голос – это была Цунаде Сенджу, его лечащий врач, вот только, как альфу, он сейчас не осязал её абсолютно, то ли потому, что она полностью свернула свое биополе, то ли потому, что его вновь-таки чем-то накачали. Но голову Инудзуке удалось повернуть, хотя шатен и не был уверен, что у него это получилось сделать быстро, после чего он и увидел женщину, которая сидела подле него на стуле с каким-то неестественно-бледным цветом лица.

- Что произошло? – едва ворочая языком, спросил Инудзука, чувствуя, что постепенно его начинает выпускать из этого оцепенения, но на смену непониманию и безразличию приходят иные чувства, причем довольно-таки неприятные

- Вы потеряли сознание и пробыли в таком состоянии пять часов, - слегка приглушенным голосом ответила Сенджу, пристально осматривая своего пациента и чуть хмурясь

- Почему? – Киба облизал потрескавшиеся губы, которые напомнили ему о том, что до темноты у него во рту было очень сухо, а внутри просто невероятно жгло. – Почему это произошло? Преждевременная течка? – омега и сам чувствовал, что вроде как течки у него нет, хотя, из-за онемения нижней части тела об этом трудно было судить, а вот другие догадки сменялись одна другой от той, что он чем-то отравился, до той, что его почему-то парализовало ниже пояса, но озвучивать их шатен не стал. Во-первых, потому, что говорить ему было трудно, а воды ему так и не предложили, что вновь-таки натолкнуло на мысль, что жидкости ему нельзя. А, во-вторых, догадки-то были одна страшнее другой, поэтому-то Инудзука и умолчал о них, желая услышать все, даже плохое, от врача.

- Нет, это была не течка, - Цунаде выдержала короткую паузу, во время которой будто оценивала состояние пациента и то, можно ли ему сказать правду, а после-таки добавила, - это был выкидыш

Киба сперва не мог осознать суть слова «выкидыш», только по ассоциациям он понимал, что это что-то плохое и болезненное, настолько болезненное, что даже в таком, амебном, состоянии у него начало колотиться сердце и сперло дыхание, а в глазах сильно защипало, будто туда попали соринки. Выкидыш это же… это… это потеря. Да, потеря. Потеря чего? Чего-то важного, какой-то частички себя, чего-то маленького и крохотного, чего-то, что могло принести радость и счастье. Нет, не чего-то, а кого-то, ведь выкидыш – это… это потеря ребёнка.

Киба отвернулся и закусил губу, чтобы не разрыдаться. Да, слезы текли из его глаз, но сил на рыдания, крики, вой, вопли, просто не было, и, пожалуй, теперь он понимал, почему находится в таком подвешенном состоянии – он просто отходил от наркоза после чистки, и, скорее всего, ему вкололи изрядную дозу успокоительного, чтобы донести эту новость. Но, ни успокоительное, ни никакие другие препараты, не могли заглушить ту волну боли, которая разрывала его изнутри. Да, она была не такой острой, приглушенной, заполняющей его тело постепенно, выворачивающей сущность наизнанку, и Инудзука именно сейчас хотел, чтобы не было никакого успокоительного, чтобы эта боль вместе с криком, слезами и истерикой вышла из него, а так приходилось терпеть это чувство, когда от тебя будто отрезают по кусочку, а свежие раны сверху ещё посыпают солью, а после и прижигают.

Едва подняв свободную от капельницы руку, Киба положил её на живот и слабыми пальцами сжал в кулаке ткань больничной пижамы. Так вот почему он сейчас ничего не чувствует ниже пояса, потому, что там просто больше ничего нет. Там была жизнь, маленькая, крохотная, микроскопичная, но была. А теперь её нет. Все это время у него внутри был ребёночек… его и Хидана… возможно, мальчик или девочка… альфочка или омежка… или беточка… все равно, ведь суть в том, что он был… был, и нет… даже следа никакого не осталось, разве что шрамы. Нет, не в теле, а в душе. Свежие, с припухшими краями, местами кровоточащие, неровные и корявые, которые, как только перестанут действовать препараты, вновь превратятся в открытые раны, и тогда он почувствует реальную боль. Да, тогда, а сейчас, пока он может думать, нужно узнать… расспросить… выяснить все и понять, понять, почему боги забрали у него ребёночка.

- Сколько… - после молчания, которое затянулось, кто его знает на сколько, просипел Киба, - сколько было малышу?

- Плоду, - Цунаде специально сделала ударение на этом слове, так как из своей врачебной практики она знала, как остро в подобных случаях воспринимается информация о потере этого самого плода, которого пациенты считают уже полноценным ребёнком, что приносит только дополнительную боль, - было пять недель

- Да, пять, - неосознанно повторил Инудзука, так и не повернувшись лицом к женщине. Не то чтобы он не хотел, чтобы она видела его слезы, просто ему самому никого не хотелось видеть. Все казалось каким-то далеким и неважным, будто весь мир сузился до этой маленькой комнатки и кровати, на которой он лежал и с которой ему не хотелось вставать. Да омеге вообще ничего не хотелось, в том числе и моргать, и глотать, и дышать, и даже, чтобы сердце билось, не хотелось, но его организм, который пару часов назад отторг малыша, сейчас четко выполнял все свои функции, и остановить ни одну из них шатен не мог, хотя так хотелось, особенно сердце.

- Послушай, Киба-кун, - обычно, Цунаде не навещала подобных пациентов, пока с ними не поговорит психолог, и пока они не осознают, что жизнь на этом не закончилась, но случай именно этого омеги был особенным, очень травматичным и для организма, и для сущности, и для психики, поэтому-то альфа и решила поговорить с шатеном сама, - такое, конечно, не говорят, но я скажу, - женщина сделала паузу, - как врач. То, что выкидыш случился именно в клинике – это хорошо, ведь, будь ты дома, на улице или ещё где-нибудь, последствий, причем плохих, могло бы быть намного больше, а здесь мы смогли быстро оказать тебе квалифицированную помощь, но факт и своей вины в случившемся я не отвергаю. Если бы я назначила тебе еженедельные осмотры вместо ежемесячных, и если бы…

- Почему? – тихо, но уверенно перебил блондинку Киба, так как то, что она говорила, по сути, значения для него не имело. – Почему это случилось?

- Твой организм, - Сенджу вздохнула, но вопрос омеги был вполне понятен, и не ответить на него она не могла, - отторг плод потому, что тот был уже мертвым

- Почему? – вновь повторил шатен, но на этот раз голову повернул и на доктора посмотрел, при этом вновь-таки не чуя в ней альфу, что в данной ситуации, пожалуй, было даже к лучшему. – Почему он умер?