Она стояла на пороге, много не доставая головой до низкой притолоки, прижимая к бедру опорожненную бадейку. Воронов с разочарованием отметил невидность молодой жены красивого Васьки. Ростом невеличка, она не взяла и лицом: маленькое, усаженное веснушками, с бутылочного цвета глазами. К тому же молодая не была особенно молода, ей наверняка было за двадцать пять. На ней было старенькое, узкое и короткое платьице, на ногах стоптанные чувяки. Но характер в ней чувствовался, и Воронова не удивило, что в ответ на резкое замечание жены Васька лишь молча улыбнулся и развел руками.
— Бабушка, хоть бы вы меня поддержали по старому знакомству! — повернулся Воронов к старухе.
— Я тут не хозяйка, — ответила Васькина мать.
Это прозвучало без обиды и вызова — простое утверждение всем известного и справедливого факта.
Теперь Воронов знал, что ему делать.
— Можно вас на два слова? — обратился он к Васькиной жене.
Они вышли в сени. Воронов неторопливо и обстоятельно объяснил маленькой женщине, что заберет ее мужа всего на три-четыре дня, что мещерские порядки ему известны и заплатит он хорошо, потому что человек он занятой и слишком редко позволяет себе охоту, чтобы скупиться. Наконец, в отличие от других московских охотников, он не запрещает и самому Ваське стрелять…
Маленькая женщина слушала его, шевеля губами. Видимо, она соображала про себя, сколько получит муж. Подсчет ее удовлетворил: она улыбнулась, блеснув своими бутылочными глазами, и задорным, не лишенным изящества движением протянула Воронову руку.
— Договорились!
В отпахнувшемся рукаве мелькнуло ее круглое, хорошей формы запястье и округлый локоть, и Воронов, которого удача настроила снисходительно, отметил: в ней что-то есть.
— Василий, собирайся! — крикнула она решительным голосом. — Пойдешь с товарищем на охоту.
— Надо бы спроситься у председательши…
— Я сама ей скажу. Она и то намедни говорила: что это все мужики отпрашиваются, один твой как привязанный? Да и надо мне убраться, полы вымыть, грязь тут от тебя!..
Васька поглядел на жену, вздохнул, затем, что-то пересилив в себе, стал собираться.
Сборы егеря были недолгими. Подложив в резиновые сапоги сенца, он намотал теплые байковые портянки и туго натянул сапоги на свои крепкие ноги; набил кошельковый патронташ старыми, потемневшими патронами и опоясался им; затем увязал в заплечный мешок резиновые и деревянные чучела. Воронову нравилось следить за его широкими, небрежными и вместе очень точными движениями. При этом Васька что-то насвистывал сквозь зубы, видимо сам нисколько не ощущая своей живописной ладности.
— Рад, что из дому вырвался! — ревниво заметила жена, стиравшая за печью.
— Хочешь, не пойду? — с готовностью откликнулся Васька.
— Не пойду! Богач какой выискался!
Воронов опорожнил свой рюкзак, оставив лишь самое необходимое: хлеб, масло, консервы, термос с крепким чаем, запасные носки и одеяло. Василий принес со двора плетеную корзинку, в которой покрякивала подсадная.
Жена Василия пошла их проводить. Она надела плюшевый, сшитый в талию жакетик, высокие резиновые боты и сразу помолодела.
— Дай-кось, — сказала она мужу и забрала у него ружье. — Вы на Великое поедете?
— На Озерко, — ответил Васька.
Она удивленно скруглила брови, и Воронову почудилось в этом что-то неладное. Он еще в Москве слышал: охотиться надо на Великом, и сейчас у него мелькнуло подозрение, что Ваське просто не хочется далеко отрываться от дома.
— Может, на Великом вернее? — сказал он.
— На Великом народищу тьма, — глядя не на Воронова, а на жену, отозвался Васька.
Воронов тоже посмотрел на жену Васьки, рассчитывая на ее поддержку. Но та лишь пожала худенькими плечами и быстро прошла вперед к видневшемуся за осокой челноку. Верно, ее главенство в доме не посягало на авторитет мужа в делах охоты.
Василий тронул Воронова локтем и, улыбаясь, кивнул на жену: длинная «тулка» колотила ее прикладом по пяткам.
— Только меня да брата Анатолия жены на охоту провожают, — сообщил он с легкой гордостью и раздумчиво добавил: — И то сказать, ему по инвалидности иначе не управиться…
Когда они подошли к протоке, челнок был уже отвязан и выстлан свежим сыроватым сеном, которое жена Василия набрала прямо с берега. Василий уложил рюкзак, плетушку и ружья, заботливо прикрыв их своей брезентовой курткой, достал из-под соломы похожее на лопату весло.
— Залазьте, товарищ охотник, не знаем вашего имени-отчества!
— Сергей Иванович! — Воронов неуклюже опустился на дно челнока: из-за округленного борта плеснула черная как деготь болотная вода.
— Бывай здорова! — сказал Васька жене.
Хмуро глядя на Воронова, она быстрым, коротким движением, притянула мужа за рукав, на миг прижалась к нему боком, смущенно улыбнулась, отпихнула и, не оборачиваясь, зашагала к дому по высокой, выше пояса, траве.
Васька уперся веслом в берег, давнул — и челнок побежал по узкому водному коридору, мягко стукаясь о выступы земли, с сухим шуршанием раздвигая острую, лезвистую осоку, нависшую над канальцем.
Воронов расстегнул воротник рубашки. Все хлопоты и треволнения остались позади, он стрелой несся к цели. В Москве ему столько наговорили о мещерских трудностях, о своеобычности ее людей, которых надо понять, чтобы они повернулись своей мягкой и податливой стороной, ибо в другом повороте они могут быть непреклонными и жестко-неприимчивыми. И как легко нашелся он в этой обстановке, добился всего, чего хотел!
Ему приятно было следить, как ловко и сильно орудует Васька веслом. Чуть заленившееся крепкое тело парня, видно, испытывало радость от этой разминки. Чувствовалось, как играют под рубашкой налитые мускулы, как хорошо и легко ему дышится.
Вскоре протока пошла зигзагами, и если у Воронова еще оставалось легкое подозрение, что Васька избрал Озерко ради легкого пути, то сейчас оно исчезло без следа. Длинный челнок не мог повернуться на крутых излучинах. Перед очередным поворотом Васька изо всех сил отталкивался веслом, заменявшим ему шест, и челнок с разгону влетал на отмель. Васька спрыгивал в воду, подымал тяжелую корму и заводил ее в другое колено поворота, после чего спихивал в воду нос. Челнок был очень тяжел, но когда Воронов хотел помочь Ваське, тот не позволил.
Все же перед самым выходом в Пру, где узкая протока разливалась вольной и мелкой водой по заболоченному берегу, челнок так прочно сел на мель, что Воронову пришлось выйти и приложить свою силу.
— Кабы жена видела, ох и досталось бы мне! — доверительно сказал Васька.
— Что так?
— Не может она терпеть, коли я с чем не справляюсь.
Васька засмеялся, а Воронов спросил:
— Любишь?
— Ну как же не любить? — сказал Васька радостно и удивленно. — Вы же видели, какая она!.. Кто я перед ней есть?.. — И он развел руками.
Он стоял по колено в воде, в тельняшке с засученными рукавами: молодой, горячий пот тек по его смуглому лицу, загорелой, в черноту, шее и мускулистым рукам; кожа казалась налакированной. Васька был так хорош собой, так чист и наивен в своем чувстве, что Воронову подумалось: «Эх, парень, ты куда большего стоишь!». Он, конечно, не сказал этого, и они двинулись вдоль лесистого берега Пры.
Здесь Пра совсем не походила на реку. Она разлилась широченным озерком с плоскими зелеными островками, с поросшими тростником заводями, где чернели челноки рыболовов. Чайки носились над водой, в вышине тянули утки, стайками и в одиночку. Коршун, паривший под самым облаком, стремительно плавно спикировал на воду и, коснувшись ее крючковатыми лапами, взмыл с плотичкой в когтях. И тут же с маковки сосны сорвалась в погоню за ним ворона. Она быстро догнала коршуна и вырвала у него добычу. Вернувшись на свой сторожевой пост, ворона быстро склевала плотичку и стала ждать, когда трудяга-коршун выловит для нее другую.
Они вновь свернули в протоку, в отличие от первой прямую как стрела. Порой узкий коридор расширялся, вода разливалась пятаками — протока шла от одного болотного озерца к другому. Берега и здесь были низкими, но высокая, выше человеческого роста, осочная поросль, подступавшая вперемежку с кустарником к самой воде, заключала протоку в сумрачный, темно-зеленый тоннель. Казалось, будто разом посмерклось, и Воронов забеспокоился, как бы им не опоздать к вечерней зорьке.
