— Да, он болен, это я мог сказать, не покидая своей кельи, и незачем было тащить меня в несусветную даль.

Боярин Артемий по прозвищу Сухой побагровел и рявкнул на дерзкого:

— Порассуждай у меня! Шкуру спущу!

— Работа у меня такая, чтобы рассуждать, — предерзко ответил лекарь. — Иначе, зачем звал?

— Рассуждай, но меру знай. Что ребёнок болен, я и сам вижу. Отвечай, чем его лечить?

— Ничем, государь. Бледную немочь я бы вылечил, а против чёрной врачебная наука бессильна. Тут чудо требуется.

— Так за чем дело стало? Твори чудо. Даром, что ли о тебе молва идёт?

— Молва молвой, а чудеса во власти колдунов, а не лекарей.

— Придётся тебе постараться. Пойми, дуралей, у меня сын помирает, а ты мудрствовать вздумал. Так учти, если Роман умрёт, ты его переживёшь ровно на один день, и это будет худший день в твоей жизни.

— Что изволит приказать государь?

— Чудо, нет ли, но чтобы мой сын был жив и здоров.

Знахарь надолго задумался. Потом спросил:

— Сколько лет ребёнку?

— Три года сравняется к травню.

— Многовато. А впрочем, можно попытаться, время ещё позволяет. Слушай, боярин. Лекарств против этой хвори нет. Злоба чёрной немочи столь велика, что никоторое лекарство должной силы не имеет, чтобы её побороть. Но можно прибегнуть к живой воде, она и мёртвого способна к жизни вернуть. Только сможешь ли её добыть, боярин?

— Надо, добуду. Лучших гридней пошлю, только скажи куда.

— Идти недалеко, но слуги тебе не помогут, сам добывать должен. Гридень если и принесёт живую воду, то это его вода будет, твоего сына она не поднимет.

— Что значит, его вода? Мой холоп, значит, то, что он по моему приказу раздобыл, тоже моё!

— Это, государь, закон человеческий, а воды, что живая, что мёртвая, по своим законам живут и людских установлений не слушают. Они не разбирают, кто чей холоп, и знают только прямое родство.

— Пусть так, — хмуро произнёс Артемий. — Пойду сам. Дальше говори.

— Всякая вода чудесна, уставясь в потолок произнёс травник. — Потому и баня лечит, и купание в крещенской проруби, но настоящая сила только у живой и мёртвой воды. А если их вместе слить, то получится вода простая, что в любой луже плещется. Разделить простую воду на живую и мёртвую, человеческих сил нет. Сделать это может только луна. В ночь полной луны, а это как раз нынешняя ночь, нужно прийти на берег родникового ручья. Думаю, в ближайшей пуще найдётся такой, из которого на людской памяти никто не черпал воду. Из него пили звери и даже люди, но его не касался ковш водовоза или ведро хозяйки. Там надо лечь у самого кипеня, погрузив лицо в воду так, чтобы один глаз смотрел в подводный мир, а другой на белый свет…

— Погоди! Ты ври, да не завирайся, — осадил лекаря боярин Артемий. — Я свою ухожу, как пять пальцев знаю. Кабаны там водятся преизрядные, и ручьёв с криницами полно, но лес там болотистый, берега у ручьёв вязкие. Так что же, в грязь ложиться? И это ты мне предлагаешь?

— Да, государь. Князья да бояре считают себя чистыми, а прочих называют чёрной костью, но забывают, что праотец Адам, от которого мы все род ведём, создан был из грязи. Кто испачкан в земле, тот чист, ему от матери-земли всё дастся. А кто дородство своё превыше неба ставит, тому от земли только могила преглубокая.

— Не пойму, ты лекарь или проповедник? Чешешь, словно поп с амвона.

— Так одно без другого не бывает. Мне дальше говорить ли?

— Говори, — мрачно произнёс боярин.

— Так вот, ляжешь ты, боярин, в грязь, из коей вышел, и будешь лежать долго. А вода ледяная, родниковая, но надо терпеть. А как вытерпишь, то увидишь, что вода в ручье разделилась сама с собой. Русло у ручья одно, а потока — два. В одном вода живая, в другом — мёртвая. Где какая — не скажу — вопрос гадательный. Коли повезёт, то знак тебе будет, а нет — наугад выбирай, только не слишком долго раздумывай. Как выберешь, зачёрпывай из того потока и домой иди, больше тебе в лесу делать нечего.

— А из двух сразу воды набрать? — ревниво спросил Артемий. — В сказках всегда обе воды набирают.

— Так на то они и сказки: намёк есть, правды нету. А в жизни за двумя зайцами погонишься, сам знаешь, с каким ягдташем домой воротишься.

— И что с той водой?

— Дадим младенцу испить, тут и узнаем, какую ты воду принёс. Ежели живую, дитя мирно уснёт и здоровым проснётся. Ну, а мёртвую, то и сон будет вечный.

— Смотри у меня! — пригрозил боярин. — Не та вода окажется, скорой смерти не жди.

— То не от меня зависит, — постно ответил лекарь.

— А отвечать будешь ты.

Лекарь, молча, поклонился, потом напомнил:

— Дело к вечеру, а подходящий ручей ещё не найден.

— Успею. А ты, пока я не вернусь, посидишь под замком.

— Воля ваша, — лекарь ещё раз поклонился.

Ручей выбирали егеря, и протекал он в самой лесной чащобе, куда ни водовоз с бочкой, ни кухарка с вёдрами при всём желании добраться не могли.

Егерей Артемий отослал, запретив появляться, пока не услышат звук рога. Совершенно не хотелось, чтобы кто-либо увидел, как боярин валяется в грязи.

Ручей медленно цедил ледяную воду. Дно было покрыто палым листом, по нему, волоча свои домики, ползали ручейники. Не верилось, что в таком месте может твориться нечто чудесное.

«Кожу со знахаря сдеру с живого и солью присыплю…» — подумал Артемий, с трудом укладываясь на вязкую почву. Кафтан мгновенно промок, липкая стылость проникла к телу.

Боярин Артемий Сухой был трижды женат, но первые две жены так и не смогли принести ему сына. Полный дом девок на выданье, а наследника нет. И знатностью, и богатством Артемий Сухой мог потягаться с иными князьями, домочадцы звали его государем, как не всякого князя зовут, а вотчину и многочисленные дачи, полученные от великого князя за верную службу, оставить некому.

И вот, наконец, у третьей по счёту жены родился долгожданный наследник, и уже ходить начал, и лепетать не по годам разумно, как чёрная немочь свалила мальца.

Ради наследника боярин готов был пойти на любые жертвы, но за лежание в грязи знахарь должен ответить в любом случае, даже если его лечение окажется удачным.

Ночь тем временем наступила, августовская, тёмная, лишь восходящая луна чуть редила мрак. Под водой не было видно вовсе ничего, хотя, какой интерес наблюдать копошение ручейников? Благо, хоть пиявок в холодном ручье нет. Щека, опущенная в воду, застыла, зубы ныли. Другую щёку, оставшуюся на воле, обсели комары, и согнать их не удавалось никакими силами. Взмахнёшь рукой — замутишь воду — и пиши пропало.

«Вот, что имел в виду шарлатан, говоря, что не вытерплю, ожидая луну. Врёшь! И не такое вытерпливал! А вот как ты пытки будешь терпеть, я ещё полюбуюсь».

То-то скользкое шлёпнулось на щеку, завозилось, устраиваясь.

«Тьфу, погань! Лягуха! А и то, нет худа без добра: комаров пораспугала».

Совсем прилежался Артемий на мягкой болотине, как вдруг заметил, что тот глаз, что под водой, плотно зажмурен. Старательно заморгал, и перед взором просветлелось. Косые лунные лучи проникали в воду, открывая глубинный мир, всей глубины в котором было три вершка.

Кто из живых людей видал лунный луч? Солнечный — сколько угодно, а от луны лишь обманное сияние да порой ореол с небесах. А тут лучи, косые, каких допрежь лишь от солнца видеть доводилось. И в этом небывалом свете чётко видно, что ручей один, а струи в нём две. Обе чистые, светлые, прозрачные, неотличимые друг от друга.

Артемия как огнём ожгло, ровно в прорубь после бани окунулся. Вот он где, искус — которую воду выбрать? Одна струя жизнь дарует, другая смерть несёт, и кабы себе, так нет же, единственному сыну — Роману Сухому. Ошибёшься — уже ничего не исправишь.

Артемий медлил, а время шло.

И тут лягушка, по-хозяйски рассевшаяся на щеке, сползла в воду и, в то же мгновение, растопырив лапки, бессильно поплыла по течению. Сдохла, родимая! В мёртвую воду попала и указала боярину, чего брать не след. Спасибо тебе, квакунья, век благодарить буду!