…Анна была непосредственной, непоседливой и ребячливой. Щебетала, как птичка, вспыхивала, как дети. Как часто бывает у людей глубоко одаренных и ищущих, она жила в своих, никому не ведомых ритмах, и порой беспричинная смена настроений приводила даже близких ей людей в недоумение. Легко переходя от слез к смеху, быстро забывая и то и другое, не обременяя себя тягостными воспоминаниями и грузом прошлого, она словно бежала по жизни, отталкиваясь от всех ее событий и препятствий, словно от крохотных холмиков на пути ее загадочного путешествия.

Порой она казалась простым, милым и добрым человеком, чтобы через минуту стать капризной, вздорной и невыносимой. Тогда это могло показаться странным, но сейчас, когда большинство людей имеют доступ к биографиям самых ярких личностей за всю историю человечества, можно с уверенностью сказать, что подобные или очень схожие черты наблюдались практически у всех, кто привнес в искусство нечто большее, чем свою собственную «драгоценную» личность.

Возможно, это уникальное качество сочетать в себе такие полярные и совершенно «не монтирующиеся» друг с другом черты и является настоящим признаком таланта. Грехи и добродетели героев множества эпох так тесно переплетены в судьбах этих избранников богов, словно не одна, а сразу несколько личностей могли жить в их непостижимом сознании, делая их столь невыносимыми в быту, но в то же время столь фантастически неповторимыми, когда искусство перевоплощения порой превращалось в настоящую творческую мистерию. И Анна полностью соответствовала своему искрометному дарованию. Источая абсолютную на первый взгляд искренность, простоту и доверчивость, она могла страдать от собственных предубеждений, порой впадая в крайности и доходя до суеверий. Боялась черных кошек, женщин с пустыми ведрами, забытой на кровати черной шляпы. Была чистой, бесхитростной, можно сказать, примитивной. И очень упрямой. Как ни старался Сергей Дягилев просветить это, как он выражался, «темное божество», ничего не удавалось, что приводило его, величайшего эрудита, в отчаяние. Как он, человек свободных и прогрессивных по тем временам взглядов, привыкший ломать стереотипы и даже в традиционные ценности привносить свою толику творческих революционных порывов, проживавший свою жизнь во имя торжества искусства, как мог он предположить, что некто столь одаренный и возлюбленный Богом может быть столь негибким в суждениях, столь незаурядный в жизни и на сцене – столь зацикленным на своем крохотном эго. Анна всегда оставалась при своем мнении, намертво засевшем в ее маленькой упрямой головке, и давала всем желающим ее просветить, хотя часто нелепый, непоколебимый отпор.

А. Павлова в юности, 1899

Последнее слово всегда было за ней. По словам ее подруги, балерины Натальи Трухановой, «она, обладавшая абсолютным слухом», предпочитала всем прекраснейшим музыкальным произведениям – музыку Минкуса, Дриго и Пуни, дорожила «старободенской» вариацией «Рыбка», считала па-де-де из «Спящей красавицы» верхом искусства, дальше Шопена не шла и даже гримировалась как-то особенно нелепо и старомодно – «под румяна и сурьму».

Было ли это попыткой сохранить некие традиции, которые сама Анна считала важными и значимыми? Или то, что другие считали проявлением консерватизма или даже сомнительной попыткой пройти по тонкому водоразделу между вкусом и вкусовщиной, было ничем иным, как желанием поймать так мимолетно натуру и так быстро ускользающую красоту жизни? Кто знает, возможно, цепкий и упрямый ум Анны цеплялся за эту энергию молодости, за те эмоции, которые когда-то зажгли в ней страсть к танцу, и она пыталась растянуть каждую минуту своей насыщенной событиями жизни… Остановись, мгновенье! Ты прекрасно…

И в тот же самый миг, Анна, всего минуту назад завораживавшая своими чарами, как танцующая Саломея, могла низвергнуть любого восторженного обожателя на грешную землю, снова став простой земной женщиной со всеми присущими представительницам прекрасного пола особенностями. Говорила сумбурно, бестолково, скороговоркой, перескакивая с одной мысли на другую. Логика ее была чисто женской, а подчас и детской. Понять что-либо из ее бессвязных объяснений было решительно невозможно.

Вот как Анна репетировала с Трухановой. «Подождите! Почему вы это делаете так? – вопрошала она Наталью. – А я бы сделала это вот как!» Тут она вскакивала, с головокружительной быстротой что-либо исполняла и, не довершив движения, бухалась без сил на стул: «Вот!» – «Не поняла, – отвечала ей озадаченная Труханова. – Слишком быстро. Разложитека движения по четвертям». Анна вновь столь же стремительно проделывала совершенно другую легацию, но объяснить, что она делала, была не в состоянии. Она всегда импровизировала на ходу. И на сцене, и в жизни. Окружающим оставалось только замирать в ошеломлении…

Попытки современников и даже историков балета понять и разгадать тайну спонтанного мастерства и неосознаваемого гения Павловой, к сожалению, не увенчались успехом. Возможно, Анна относилась к категории тех творцов, которые живут и совершают свои открытия словно по велению некой Высшей Силы. Таких людей еще называют проводниками. Они, как правило, живут по наитию и творят согласно своей нетронутой цивилизацией внутренней природе, идут на зов своего Божественного начала и просто отдаются потоку эмоций, будто в этот момент сама Вселенная говорит через них. Их дарование настолько непостижимо и проявляется с такой легкостью, словно нет в этом торжестве красоты никакой их собственной заслуги и они являются лишь пустыми сосудами, куда Господь вложил свой волшебный свет. Возможно, Анна боялась осознать в себе собственную пустоту и в то же время такую невероятную наполненность, и, наверное, поэтому ее собственная органическая неспособность преподавать или ставить танцы вызывала в ней подлинные приступы бешенства.

«Возмутительно, понимаете, возмутительно! – кричала Анна. – Я ведь вынуждена нанимать всяких идиотов-балетмейстеров, чтобы для себя же самой поставить какой-нибудь номер. Это обходится безумно дорого! И потом, у меня ведь на руках труппа. Я перед ней теряю всякий авторитет!» После такой тирады она могла расплакаться, но слезы высыхали очень быстро, уступая место детской непосредственности. Смахнув слезинки, она вновь продолжала щебетать…

Что ни говори, но даже если женщина решила, что может завоевать весь мир, если она уверенно совершает свое шествие по городам и странам, если к ее ногам не только падают розы, но и склоняются поверженные короли, если сотни людей, вздымающие в восторге к небу руки, обрушивают на нее настоящий цветочный дождь, если даже она сама почти призналась себе в том, что для нее нет ничего невозможного, даже в этом случае в любой женщине иногда просыпается маленькая девочка, которая просто радуется каждому новому солнечному дню, ведь в жизни всегда есть повод для смеха, радость и игры. Разве это не великое счастье – жить на свете и быть самой собой? Не страстно бороться за свои права, а получать их легко, по праву женского превосходства, потому что ты – неповторима, головокружительна, божественна!