– Не знаю, о чем ты, – ответил я. – И понятия не имею, на что смотрю.

То есть я смотрел на остров – не сам Борнео, а к востоку от него. У острова имелось название: Гуландио, с горой посередине и множеством деревень с глинобитными домиками на нижних склонах. Вершину горы скрывали облака. Я хотел сказать другое: что не знаю, на что именно смотреть.

– У горы то же название, что и у острова. Гуландио. На местном наречии это означает «милость», или «судьба», или «рок», выбирай сам. Но Дюк Роджер говорит, что в действительности это самая большая на земле мина с часовым механизмом… и взорваться она должна к октябрю следующего года. Если не раньше.

Самое безумное состоит в следующем: история эта кажется безумной, только если излагать ее наспех, что я сейчас и делаю. Бобби хотел, чтобы я помог ему собрать от шестисот тысяч до полутора миллионов долларов. На что их потратить, он уже знал: первое, наработать от пятидесяти до семидесяти тысяч галлонов этого, как он выражался, «первосортного» дистиллята; второе, по воздуху переправить дистиллят на Борнео, где имелись аэродромы для приема тяжелых транспортных самолетов (на Гуландио мог совершить посадку только дельтаплан); третье, кораблями доставить дистиллят на остров, называющийся Судьба, или Рок, или Милость; четвертое, на грузовиках поднять дистиллят по склону вулкана, который спал (если не считать нескольких выбросов дыма в 1938 году) с 1804 года, а потом вылить в кратер вулкана. Дюк Роджерс, вернее Джон Пол Роджерс, профессор геологии, заявлял, что на Гуландио не просто начнется извержение. По его расчетам, вулкану предстояло взорваться, как в девятнадцатом веке взорвался Кракатау, и вызвать катастрофу, в сравнении с которой взрыв «грязной бомбы», отравившей Лондон, покажется детской шалостью.

По словам Бобби, вулканический пепел после извержения Кракатау облетел буквально весь земной шар. Результаты этого извержения легли в основу теории «ядерной зимы», сформулированной группой Сагана. Три месяца после извержения жители другой половины Земли наслаждались ярчайшими рассветами и закатами из-за частичек, которые несли с собой струйные потоки и течения Ван Аллена, находящиеся в сорока милях ниже радиационного пояса того же Ван Аллена. Произошли глобальные изменения климата, которые продолжались пять лет, и пальмы, что прежде росли только в восточной Африке и Микронезии, внезапно появились в Северной и Южной Америках.

– В Северной Америке все пальмы нипа вымерли к тысяча девятисотому году, – добавил Бобби, – но они прижились и прекрасно себя чувствуют по другую сторону экватора. Их посадил Кракатау, Говард… точно так же, как я хочу посадить воду Ла-Платы по всей Земле. Я хочу, чтобы вода из Ла-Платы падала на людей, когда будет идти дождь… а после взрыва Гуландио дождь будет идти часто. Я хочу, чтобы они пили воду Ла-Платы, которая будет попадать в их хранилища пресной воды, я хочу, чтобы они мыли в ней волосы, купались в ней, промывали контактные линзы. Я хочу, чтобы проститутки подмывались ею.

– Бобби, ты свихнулся, – ответил я, понимая, что это не так.

Усталая улыбка искривила его губы.

– Я не свихнулся. Хочешь посмотреть на безумцев? Включи Си-эн-эн, Бау… Говард. Увидишь безумие в цвете.

Но я мог и не включать новости (один мой друг взял в привычку называть их «Шарманкой рока»), чтобы понять, о чем говорил Бобби. Индия и Пакистан балансировали на грани войны. Китай и Афганистан тоже. Половина Африки голодала, другая умирала от СПИДа. Последние пять лет, после того, как в Мексике пришли к власти коммунисты, на границе с Техасом не прекращались стычки. Пограничный переход в Тихуане, штат Калифорния, называли Маленьким Берлином из-за возведенной там стены. Бряцание оружием стало оглушительным. В последний день ушедшего года общественная организация «Ученые за ядерную ответственность» перевела свои черные часы на пятнадцать секунд до полуночи[15].

– Бобби, давай предположим, что все сделано и прошло согласно намеченному плану, – ответил я. – Вероятно, это невозможно и ничего не получится, но давай предположим. Ты понятия не имеешь, какими будут долговременные последствия. – Он начал что-то говорить, но я остановил его взмахом руки. – Даже не говори, что имеешь. Потому что это не так. Ты сумел найти эпицентр штилетрясения и определить причину феномена, это я признаю. Но ты слышал о талидомиде? О том, как, казалось бы, безобидное средство от угрей и бессонницы приводило к раку и инфарктам у тридцатилетних? Ты помнишь вакцину против СПИДа, разработанную в девяносто седьмом году?

– Говард?..

– Она останавливала развитие болезни, зато превращала испытуемых в неизлечимых эпилептиков, которые жили не дольше восемнадцати месяцев.

– Говард?..

– А еще…

– Говард?.. – Я посмотрел на него. – Общество, – начал он и замолчал. Я видел, что у него перехватило дыхание, что он борется со слезами. – Общество нуждается в радикальных мерах, брат. Я ничего не знаю о долговременных последствиях, и изучать их нет времени, потому что у нас нет долговременной перспективы. Может, нам удастся излечиться от этой мерзости. А может…

Он пожал плечами, попытался улыбнуться, посмотрел на меня блестящими глазами, и по его щекам медленно сползли две слезы.

– А может, мы даем героин пациенту, умирающему от рака. В любом случае, это остановит то, что происходит сейчас. Положит колец вселенской боли. – Он вскинул руки, ладонями вверх, чтобы я увидел на них следы укусов. – Помоги мне, Бау-Вау. Пожалуйста, помоги.

Я ему помог.

И мы облажались. Если на то пошло, можно сказать, что облажались по-крупному. Но хотите знать правду? Мне плевать. Мы уничтожили всю растительность, но спасли оранжерею. Что-то вырастет снова. Я надеюсь.

Вы это читаете?

Мои шестеренки начинают залипать. Впервые за долгие годы приходится думать над тем, что я делаю. Какие клавиши нажимать. Следовало прибавить ходу в самом начале.

Впрочем, не важно. Все равно уже ничего не изменишь.

Разумеется, мы это сделали. Перегнали воду, самолетами доставили на Борнео, перевезли на Гуландио, построили на склоне вулкана примитивный подъемник – грубый гибрид подвесной дороги и фуникулера – и вылили более двенадцати тысяч пятигаллоновых контейнеров ла-платовской воды – промывающей мозги – в темные, дымящиеся глубины кратера. Справились за восемь месяцев. Обошлось нам это не в шестьсот тысяч долларов и не в полтора миллиона – более чем в четыре, но все же меньше одной шестнадцатой процента денег, которые Америка потратила на оборону в том году. Вы хотите знать, где мы их взяли? Я бы вам рассказал, будь у меня больше времини, но голова раскалывается, да и не имеет значенея. Если для вас это имеет какое-то значение, большую часть добыл я. Мытьем, катаньем. По правде говоря, не представлял себе, что смогу это сделать, пока не сделал. Но мы справились, и мир не развалился, и этот вулкан – как его там, точно не помню, а возвращатся к началу рукаписи времени нету – взорвался в положенный рок.

Подождите.

Ладно. Чуть лучше. Дигиталин. Знал, что у Бобби есть. Сердце колотится как бешеное но я вновь могу соображать.

Вулкан – гора Милости, как мы ее называли – взорвался, как и предсказал Дук Роджерс. Гора рванула так што мало никому не паказалось, на какое-то время все атвлеклись от своих дел и посмотрели на нево. Какая ерунда, сказала Скалретт.

Все праизошло очень быстро вам бам пардон мадам и все выздоровели. Я серьезно.

Подождите.

Иисус, пожалуйста, позволь мне закончить.

Я хочу сказать, все как-то притормозили. Все начали более обективно оценивать ситуацию. Обсчество повело себе как осы в гнезде которое Бобби мне показал. Они не шалили. Наступили три года бабьего лета. Люди собирались вместе как в старой песне Янгблада они все собирались вместе, как и хотели хипписы, мир, любовь и Сто