— У меня к тебе несколько вопросов, Роберт Федосеевич.

— Я знаю, знаю, вы — подполковник из Москвы. Спрашивайте.

— Тут еще один Роберт имеется. Роберт Евангелиевич. Ты его знаешь?

— А где он работает?

— На Жоркином хуторе.

— Нет, не знаю. Я там отродясь не бывал. Что мне там делать?

— А в Нахте давно живешь?

— Да уже семнадцать лет, — Жабко поднял глаза вверх — точно подсчитывал. — Так и есть, семнадцать, восемнадцатый. Как зимой пятьдесят первого из техникума распределили, так я и тут, все время тут.

— А армия?

— Не взяли. Левый глаз у меня ничего не видит.

— Вон сколько лет здесь вкалываешь, а собственным домом не обзавелся.

— Собственный больших денег стоит.

— А другие строятся!

— Я за других не ответчик.

— А за кого ты ответчик? За семью, за жену?

— Семьи у меня нет, а с женой я развожусь, — признался Жабко и глянул на Матильду.

— Из-за чего разводишься? Из-за пьянства твоего, небось?

— Я не люблю свою жену, — твердо сказал Жабко.

— Сколько таких, что не любят друг друга, а живут.

— Зачем? — горестно воскликнул Жабко.

— Для порядка. Для общественного спокойствия.

— Какое тут спокойствие? — резонно возразил Жабко. — Ругаются, дерутся.

— И ты со своей?

— Я ухожу, если что. Из дома ухожу.

— Выпивать?

— Почему? Гулять, вот здесь, в закусочной, культурно посидеть.

— А как же вчера? С Арефьевым?

— Петро уговорил.

— Когда же он тебя уговаривал?

— Когда из дома шли. Он на дежурство, я на работу.

— Уговаривают одномоментно, Роберт. Уговорил, и сразу пошли и врезали. А вы вожделенного процесса десять часов ждали.

— Вышло так. Так решили.

— Кто водку покупал?

— Я. Петро попросил, ему в форме неудобно.

— Он что, когда выпить захочет, всегда кого-нибудь за водкой посылает?

— И в форме, и без формы, не стесняясь, берет, — подала насмешливый голос Матильда. — Не один раз сама видела. И сюда в форме заходит, не боится.

— Так зачем же он тебя за водкой посылал? Ему удобнее и ближе, — спросил Смирнов.

— Я знаю? Попросил и попросил. А я купил.

— Доза непонятная. Слегка заземлиться — пол-литра достаточно. Врезать, выпить по-настоящему — и литра не хватит.

— Петро сказал: пол-литра с четвертинкой. Я так и купил.

— Где водку покупал?

— У нас одно место, где ее продают. Первый магазин.

— В нем, Роберт, — назидательно заметил Смирнов, — уже месяц как четвертинок нет. Не завозят.

— А я с одним ханыгой разлил пол-литра на двоих.

— У тебя что, с собой пустая четвертинка была?

— Продавец дал.

— Ладно, проверим. Но ведь четвертинку-то открытую закупорить чем-то надо.

— Я бумажку туго скрутил и как пробкой…

— А откуда на месте вашей пьянки две жестяных бескозырки оказались?

— Не знаю, — испуганно сказал Жабко.

— Закусь в магазине покупал?

— Какая там закусь? Одни сырки «Новость».

— Сырками и закусывали?

— А чем же еще?

— Значит, больше ничем не закусывали?

— Да нечем же было!

— Ну, уговорили вы семьсот пятьдесят на двоих и что? Жабко опять посмотрел на Матильду. Виновато.

— Потом поссорились.

— Из-за чего?

— Он о женщинах стал нехорошо говорить. Я встал и ушел.

— Куда?

— Да к себе в мастерскую.

— Оттуда что-нибудь слышал?

Жабко сжал челюсти, от напряжения до невозможности уменьшил рот — думал, думал, думал. Или версию вспоминал?

— Петро вроде крикнул, — решился наконец.

— Вроде или крикнул?

— Крикнул.

— Что?

— Вроде: «Стой, Ратничкин!»

— Вроде или «Стой, Ратничкин!»?

— Стой, Ратничкин, — упавшим голосом повторил Жабко.

— Все с тобой ясно, Роберт, — решил Смирнов и встал из-за стола. Глянув на него снизу, Жабко в панике поинтересовался:

— А что со мной ясно?

— Я же сказал — все, — Смирнов демонстративно потянулся и зевнул.

— Иди домой, Роберт, — посоветовала Матильда.

— А что ясно, а что ясно? — уже на ходу, как бы рассуждая сам с собой, бормотал Жабко, покорно идя к выходу. Ушел.

— Хорошо, когда у тебя никого нет! — оглядывая пустой зал, выразил удовлетворение Смирнов.

— Вы их нарочно дразните и пугаете, да? — спросила вдруг Матильда.

Смирнов подошел к стройке, серьезно посмотрел на нее и убежденно сказал:

— Ты — умная, Тилли.

Она не услышала комплимент, она предвидела будущее:

— Они захотят вас убить.

— Вот тут-то я их и накрою, Тилли!

— Они жестокие и хитрые!

— На кое-что хитрое есть кое-что с винтом! — весело откликнулся Смирнов.

— Ничего не поняла! — честно призналась Матильда.

— Похабная поговорка это! — признался Смирнов. — Только похабные слова заменены.

Вот только когда прорезалась чистопородная немка. Матильда непримиримо раздула ноздри и сказала возмущенно-короткое:

— Фуй! — не понимая, дурочка, что немецкий звук неприятия в данном случае воспринимался собеседником несколько по-иному. Смирнов захохотал. Матильда обиделась и сообщила холодно: — В подсобке вас Валерий Евсеевич ждет.

— Так что же ты молчала? — азартно закричал Смирнов.

— Вы Жабко пытали, — невинно объяснила чертовка-немка. Пойди пойми — выпытывал он что-то у Жабко или просто пытал. Она торжествующе смотрела на него. Но Смирнов-то знал, как с ней бороться и побеждать: открыв крышку стойки и проходя в подсобку мимо Матильды, он молниеносно поцеловал ее в щеку.

И столик, накрытый большой салфеткой, в подсобке был, и два выкрашенных белой эмалевой краской табурета, и пол подметен, и мешки с коробками разложены в полном порядке, и не воняло ничем.

Не здороваясь, Валерий Евсеевич Межаков, когда-то, в блатном миру, Коммерция, видимо, после длительных размышлений задал риторический вопрос:

— Вот заезжаю я сюда, Александр, когда дежурит, к примеру, Любка, и перед глазами полный бардак. Все разбросано, все рассыпано, дым валит, потому что котлеты горят, вонища — топор вешай. Заезжаю я, когда Матильда дежурит, не как сейчас, не по вызову, неожиданно заезжаю: чистота, порядок, полная санитария и гигиена. Неужто русского человека к чистоте и порядку нельзя приучить?

— Ну, а у тебя, в твоей столовой, как дела в подсобке обстоят?

— Теперь порядок, как в операционной. Перед Матильдой стыдно.

— Вот и выходит, что русского человека к порядку и чистоте приучить очень даже можно. Если постараться, конечно. И даже к честности. Вот тебя, Коммерция, приучили к честности?

— Приучили, — обреченно согласился Валерий Евсеевич. — Ты из меня сейчас жилы тянуть будешь, Александр?

— По необходимости. Самую малость.

— Тогда поскорей. Чтобы до темноты до дому добраться.

— Коммерция, как на духу, как перед Богом, как на очной ставке — откровенно и с достоинством: ты действительно завязал?

— Век свободы не видать. В лагере еще по полному закону.

— Значит, просто так к тебе не ходят, — слегка огорчился Смирнов. — Ну, а в леспромхозе из моих клиентов-законников никого нет?

— Есть, Александр, есть. Да и ты его должен знать. Правда, он сейчас при отсутствии блатарей под ссученного косит, на лесоповале вкалывает, деньги на дорогу и московское первое обустройство зарабатывает. Не хочет с ходу нырять по пути.

— Ты мне кликуху давай, психолог!

— Ящик.

— Витенька! — умилился Смирнов. — Клиент с младых его ногтей! Что-то давно о нем ничего не слыхал.

— Он, Александр, старался в Москве не работать. Да и жанр поменял: сначала в маршрутники подался, а потом на гостиничные гастроли вышел.

— И больше блатных, кроме Каина на пристани, в леспромхозе никого?

— Никого, Александр. Шелупонь: тунеядцы, проститутки, административно высланные.

— Сегодня, как стемнеет, я должен повидать Витеньку, Евсеевич.

— Ну, а я-то здесь причем?

— Припусти, припусти хвостик, Коммерция, и не забывай, с кем разговариваешь. Ты на чем сюда приехал?