— Да, не по мне. Я хоть и бывший мент, но по грязи не шлепаю. Если у тебя есть намерения меня повязать в какие-то свои разборки…

— Согласен, — прервал его Гольцов. — Давай свое второе условие.

— Оно вытекает из первого. Извини, Гольцов, у меня лицензия частного детектива. Там написано, как и в каких случаях я должен контачить с официальной властью. Я нарушать эти правила не намерен.

— Это сложнее, — поморщился Гольцов. — Но в принципе разрешимо. Пообещай мне только, что перед тем, как побежишь докладывать, обязательно сообщишь мне. Чтобы я все-таки был в курсе.

— Хорошо, — кивнул в ответ Славич. — И еще одно. Ты понимаешь, чтобы разобраться, мне нужно будет в твое хозяйство как следует залезть.

— Без проблем, — решительно сказал Гольцов, — Будешь сидеть в моем кабинете и с моими полномочиями.

— Пусть обо мне знают как можно меньше. Работать буду под легендой и под другим именем.

Гольцов встал и протянул Славичу рюмку с коньяком.

— За успех!

* * *

Элка в своей коротенькой кружевной комбинации крутилась по квартире и нудила на свою излюбленную тему. Она, как обычно, ныла о том, что если мужик не в состоянии сегодня достойно содержать семью, то не имеет права ее создавать, что в доме вечно нет денег и ей надоело, как последней нищей, считать копейки от зарплаты до зарплаты. Я отделывался нейтральными успокаивающими замечаниями, но это разжигало Элку еще пуще. Голос ее постепенно поднимался до визга. Я смотрел на ее хорошенькую попку, туго обтянутую полупрозрачным шелком, и испытывал противоречивые чувства — от острого вожделения до желания дать Элке пинка.

Я познакомился с ней год назад во время отпуска в маленьком городке под Ростовом и в кратчайший срок впал в состояние полного любовного идиотизма, расписался и привез ее в Москву. Элка была по-настоящему красива. Она была хороша, словно голливудская кинозвезда — от длинных стройных ног до прекрасного лица с высокими скулами, огромными серыми глазами и удивительно изящной линии алого рта. Элка отлично знала себе цену, и поначалу я не мог взять в толк, каким образом она снизошла до обыкновенного милицейского майора. И лишь когда первый чувственный угар прошел и я начал понемногу шевелить мозгами, то понял, что Элка никогда не совершает необдуманных шагов.

Она была прекрасна и необыкновенно расчетлива. Из своего захолустья она стремилась в Москву, в шумную столичную жизнь, готовая покорять и властвовать, и моя маленькая квартирка была для нее только первой ступенью. Постепенно я начал осознавать, что надолго удержать Элку не сумею. То есть, вероятно, смог бы, бросившись зарабатывать большие деньги, предназначенные для Элкиных туалетов, престижной иномарки, двухэтажной квартиры и прочих свидетельств высокого достатка и положения в обществе. Но заниматься этим я не хотел и не умел, а Элка это отлично понимала. Она была дрянной корыстной девчонкой, но я любил ее до сих пор, и ясное ощущение неизбежности нашего разрыва причиняло мне боль.

Пытаясь как-то притушить ссору, я ласково погладил Элку по атласному плечу, но она раздраженно отбросила прочь мою руку и разразилась очередной тирадой, посвященной моей никчемности и полной неспособности быть мужем красивой женщины. Тогда я замолчал, полностью замкнулся, никак не реагируя больше на Элкины вопли. К счастью, она и сама скоро выдохлась или решила, что на сегодня пока довольно. Хлопнув дверью, удалилась в ванную, так что позавтракать я смог в относительной тишине.

Тягучий холодный дождь, поливавший улицу с самого утра, был неплохим оформлением для нашей семейной сцены. К тому же не завелась машина — давным-давно следовало промыть карбюратор. Дожидаясь автобуса, я вымок, испортил себе настроение окончательно и опоздал на работу.

Утренняя пятиминутка в кабинете Бавыкина была в разгаре, он лишь хмуро посмотрел на меня, когда я вошел и опустился на свободный стул, но так ничего и не сказал. Ничего, за ним не задержится. Так оно и случилось. Объявив, что пятиминутка закончена, он попросил меня остаться. Я приготовился выслушать очередную нотацию, но Бавыкин заговорил о другом.

— Ты про дачу Реваза слышал? — озабоченно спросил он.

— Слышал, — кивнул я. — Спалили дачку. Не повезло Ревазу. Или, скорее всего, повезло.

— Почему? — удивился Бавыкин.

— Могли и его вместе с дачкой спалить. Китаец — человек суровый. Но я по этому поводу не стал бы сильно переживать.

— Почему ты думаешь, что это Китаец?

— А чего же тут думать? Человек двадцать слышали, как Китаец на себе рубаху рвал, клялся, что ничего Ревазу не простит.

Бавыкин уселся за свой стол и озабоченно засопел.

— Опять стрельба будет.

— Это точно, — легкомысленно сказал я. — Если дым идет клубами — жди разборки со стрельбами.

— Поэт хренов, — внезапно разозлился Бавыкин. — Ты когда на работу будешь вовремя приходить? Ты же мой заместитель, какой ты пример показываешь подчиненным!

— Машина сломалась…

— Какая еще машина! Если прозеваем стрельбу, головы покатятся. И твоя будет первая, это я тебе обещаю, — наверное, от волнения Бавыкин сегодня крайне непоследовательно перескакивал с темы на тему. Иной мог бы счесть такую манеру ведения разговора намеренным стремлением сбить собеседника с толку, но я знал, что у Бавыкина это не достоинство, а лишь один из многочисленных недостатков.

— Ничего страшного не случится, если подстрелят еще пару-тройку ублюдков, — пожал я плечами. — Нам меньше работы.

Бавыкин даже затрясся от возмущения.

— О чем ты говоришь! Назавтра все газеты будут трезвонить, что милиция ни хрена не делает. Это тебе нужно? А за опоздания я когда-нибудь рапорт на тебя напишу, честное слово. Иди, работай. Разбейся, а узнай, кто дачу спалил. Откуда ждать неприятностей.

Успешно сдержав улыбку, я вышел в коридор. Бавыкина я не любил и не уважал. Не знаю, уважал ли его кто-нибудь вообще в нашем управлении. Мой начальник был патологический трус от рождения. Единственное, что он умел в совершенстве, — это преподносить наверх результаты работы, проделанной в поте лица его подчиненными, как плоды его личного блестящего руководства. Тем Бавыкин и жил. Такие в милиции были всегда, и никакие перемены изгнать их не могли. Напротив, они в основном и оставались на местах после всяческих чисток и перетрясок. Я не уважал и не боялся Бавыкина, он это знал и отвечал мне тихой ненавистью. Но на это мне было абсолютно наплевать.

Забежав к себе в кабинет и сделав несколько звонков, я отправился на встречу со своим информатором. Кличка у этого агента была «Рамзес», он сам себе ее выбрал, начитавшись, видимо, дурных детективов. Каждый стукач — предатель, но Рамзес был предателем дважды. Он не задумываясь закладывал своих дружков, когда ему это было выгодно или когда я на него особенно нажимал. Но он систематически закладывал своим дружкам и меня. Я давно установил это, но от Рамзеса не избавлялся. Во-первых, потому, что кое-что он мне все же сообщал. Так, ничего конкретного, но общую картину расписывал. Кто на кого наехал, в какой банде появились новые бригадиры, какая крыша у того или иного спекулянта, ныне гордо называющего себя бизнесменом. А во-вторых, я использовал Рамзеса, чтобы запускать в своих интересах информацию на ту сторону. Мне очень нравилось смотреть, как напрягалась узкая крысиная мордочка стукача, когда я как бы ненароком о чем-нибудь «проговаривался».

Когда я пришел к месту встречи в тихом дворике вдалеке от гремящих городских улиц, Рамзес уже ждал меня на мокрой скамейке, подложив под задницу газету. Он был увлечен тем, что надувал пузыри из жевательной резинки. Пузыри громко клокотали, и Рамзес оставался этим весьма доволен.

— Привет, — сказал я, усаживаясь рядом с ним на мокрые доски. — Какие новости?

— Какие сейчас новости, — уклончиво ответил Рамзес. — Лето. Курортный сезон. Все люди в разъезде. Кто на Кипре, кто на Канарах.

— Так уж и все?

— Да почти. Мелочь осталась всякая.

— Китаец тоже собирается уезжать?