В переполненном бараке вонь и духота, храп. Сижу на лавке, читаю.

Открывается дверь, входят двое блатных из соседнего отряда – через локалку перелезли.

Один подходит к спящему пидору Мари-не и дергает одеяло, из-под которого торчат грязные босые ступни.

Блатной молча манит татуированной ру-кой проснувшуюся Марину и вместе с товари-щем выходит.

- Пидор одевается и выходит за ними. Возвращается через полчаса. Не глядя на меня, прячет что-то в свою тумбочку и, согнув голову, лезет на шконку.

- Пидоры – истинная каста отверженных. С ними нельзя разговаривать, к ним нельзя при-касаться. Если пидор каким-то образом коснулся принадлежащей тебе вещи, эта вещь выбрасы-вается. Так же поступают с ложкой, если она упала на землю.

Едят они отдельно, моются отдельно.

В соседнем отряде пидоров трое: Оля, Машка и Анжела.

У нас двое: Марина и Наташа.

Они теряют даже право на то, чтобы к ним обращались в мужском роде.

В этом девичьем коллективе есть своя бандерша – Оля. Если возникают вопросы, тре-бующие обсуждения с пидорами, разговор ве-дется с Олей – это не западло.

У пидоров есть свой уголок в локалке, куда больше никто не заходит.

Иногда ночью от скуки блатные натрав-ливают пидоров друг на друга, устраивая бои гладиаторов.

- Ну-ка, Наташа, врежь Анжеле! -

Наташа мнется. В глазах страх.

- Я кому, сука, блядь, сказал? -

Бьет с размаху.

- Анжелка, блядь, мочи′! -

Пидоры дерутся, толпа смотрит, под-бадривая их криками.

Дальше пидора человеку опускаться не-куда. Это самый край, за которым нет ничего.

Кстати, для меня полная загадка, как эти грязные, забитые и униженные существа могли возбуждать какие-то сексуальные желания. Впрочем, психология сексуальных меньшинств вообще дело темное и непостижимое.

В принципе пидоры должны пробуждать сострадание, но, честно говоря, кроме брезгли-вого презрения я ничего к ним не испытываю. Прежде всего потому, что это джунгли и здесь каждый сам за себя. Они проиграли и заняли самую низшую ступеньку, которая есть в чело-веческом обществе вообще. И когда они выйдут на волю, все равно останутся пидорами на веки-вечные. Не представляю себе, чтобы можно бы-ло вновь подняться до человека, опустившись до такого.

Наш отряд, в общем-то, жестокостью нравов не отличается. В соседнем же, например, бандиты из совета отряда практикуют поголов-ные избиения. Выстраивают по ночам всех в проходе и бьют подряд, никого не пропуская и очень жестоко. Ведешь дело с клиентом из дру-гого отряда, который у тебя покупает пряжу. Раз, а его нету. Потом узнаешь – на больничке.

- А что так? -

- Да, два ребра сломаны – со шконки скинули. -

У нас, естественно, тоже иногда драки, но не часто.

Ну было, что у мужика сердце прихвати-ло – под утро. Пока ходили, пока сообщили в медчасть, мужик умер и часа полтора лежал в проходе, а через него переступали.

А куда его девать? Не вызовусь же я добровольцем вытаскивать его! Да и, куда? В локалку, под дождь?

Говоря о своем отряде, я имею в виду только свое отделение, потому что "воровским" не интересовался и делать мне там совершенно нечего. Несколько раз после прихода очередной партии новичков у нас в отделении появляется очередной избитый. Он выбрал идти в воров-ское, а там его не приняли.

Однажды в силу каких-то неведомых мне причин было решено отправить ночного шныря дежурить на несколько ночей в воровское отде-ление.

Москвич Дима из совета отряда сообщает эту новость и с любопытством ждет, что я ска-жу.

А что я скажу? Ясно и понятно, что меня капитально изобьют в первую же ночь. Я из "му-жицкого" отделения и в "воровском" мне делать нечего.

Но я согласно киваю головой. Не потому что такой смелый или рассчитываю защитить себя, нет.

Честное слово, даже не знаю, почему не отказался. Может быть, не хотел доставлять ра-дость москвичам.

Вечером иду в воровское и сажусь на лавку у входа.

После первого вопроса и моего объясне-ния никто со мной не заговаривает. Блатные только коротко поглядывают на меня.

Незадолго до отбоя меня отзывают в свое отделение.

Кто-то где-то передумал.

Через несколько месяцев Коля Петров уходит на химию. Киномехаником становится его помощник, Саша, мой земляк с Кубани. В первый год на зоне с голодухи у него повылеза-ли волосы. Причем странно, круглыми пропле-шинами. Сашу это весьма беспокоит, потому что через год ему выходить, а он женат.

Теперь можно сказать, что я наладил для себя относительно благополучное житьё. Ни в чьи дела не лезу, ни к кому не примыкаю, ни под кем не хожу.

Человек вообще такой. Вот, Робинзон Крузо, например, – побегал по берегу в мокрых подштаниках, погоревал, повыл, а потом щепоч-ка за щепочкой, досочка за досочкой, и поти-хоньку обустроился. Так и я.

Миннесота.

2001 г.

Аэродром

З

имой восемьдесят третьего года я переехал из Москвы в Краснодар, обменяв комнату на Варшавке на однокомнатную квартиру. Впервые в жизни живу в отдельной квартире. Только представьте себе - комната семнадцать квадратных метров, кухня, ванная, балкон... ошалеть можно. Одно слово - хоромы.

И все мое!

Никаких соседей. Хочешь в трусах хо-дить целый день, ходи в трусах; как хошь, так и ходи - вот она, свобода-то! И холодильник на кухне стоит, "Саратов". Мы с Мишей Чевским его купили с рук спьяну во время отгулов, чтобы было, куда пиво ставить. По-моему, за пятнад-цать рублей купили, а может за двадцать. С ши-ком, на пролётке провезли этот обшарпанный агрегат по городу, восседая рядом с ним, как бу-деновцы в тачанке.

И, представьте себе, работает, как зверь - было бы что холодить!

А, вообще, обстановка осталась спар-таной, те же дрова, доставленные из Москвы. Моя заслуженная тахта, шкаф с оторванной дверцей, ободранный стол, купленный зимой 1973 года и почему-то до сих пор не пропитый приемник ВЭФ (этот непорядок я исправлю че-рез год)...

Квартира находится на Славянской. Так называется один из самых отдаленных районов Краснодара. Из центра туда удобнее всего доби-раться на трамвае, который около сорока минут неторопливо ползет по длинным кварталам ста-рой краснодарской окраины. Проплывают защи-щенные крепкими заборами кирпичные ухожен-ные частные дома. Вдоль тротуара деревья: то-поля, алыча, слива, шелковица.

В самом конце пути неожиданно возни-кает небольшой микрорайон. Прямо у трамвай-ной остановки базарчик. Здесь торгуют вяленой рыбой, семечками, овощами, зеленью, аджи-кой....

За пятиэтажными хрущевками гаражи. Дальше раскинулось гигантское городское клад-бище. Сразу за ним военный аэродром Красно-дарского летного училища.

Аэродром отделяет от кладбища невысо-кая насыпь, поросшая травой и кустами. За ней колючая проволока - для проформы, потому что через нее проходят многочисленные тропки, протоптанные солдатами и работающими на аэродроме гражданскими. Сразу за проволокой рулежная полоса. Чуть подальше - вышка управ-ления полетами и взлетная полоса.

Я подолгу, часами сижу здесь и смотрю, как летают самолеты. Когда есть, что выпить, прихожу с выпивкой. Часто провожу здесь пох-мельные дни, когда дома невмоготу, а идти не-куда да и незачем.

С аэродрома летают истребители. В этом училище не учат летать новичков, здесь пере-учивают иностранных летчиков на наши боевые самолеты. Их стоянку смутно видно с моего места на насыпи. Сначала доносится раскатис-тый грохот турбин, переходящий через какое-то время в свист. По-том на полосе один за другим возникают неясные силуэты самолетов.

Мягкий свист нарастает. Уже видно, что первый - МиГ-21, а за ним две "сушки", истре-бители-бомбардировщики Су-20.

МиГ старенький, обшарпанный, сереб-ристого цвета.

Чуть правее от меня, рядом с рулежкой небольшая будка, из которой возникает солдат в шапке и черной куртке.