— Вам не хватает дисциплины, — сказал шеф. — Всему вашему поколению не хватает дисциплины.

Шеф нервно теребил воротничок рубашки. Потом он вскочил с кресла и горячо заговорил:

— За последние пятнадцать лет я не проболел ни дня, ни одного-единственного дня. Здоровье для меня та же дисциплина, вот так-то, милочка. Я говорю вам это как врач.

Его большая синяя в крапинку «бабочка» съехала набок. Я согласилась и полюбопытствовала, как достичь столь великолепной дисциплины. Я сама сожалею о моей недисциплинированности, но пока ее не прописывают в виде инъекции или, скажем, поливитаминов, дело, пожалуй, безнадежно. Шеф сочувственно посмотрел на меня и произнес:

— Вам будет трудно. Всему вашему поколению будет трудно стареть.

— Скорее всего, — ответила я, — только не знаю, чем тут помочь.

— Дисциплину нужно тренировать, детка, — сказал шеф.

Я возразила, что тогда она будет иллюзией, которая быстро развеется, но шеф стоял на своем: дисциплину необходимо тренировать.

Шеф был недоволен мной, но меня это не волновало. Он пожилой человек, и я признаю за ним право поучать. Вероятно, потому, что он мне симпатичен. Но что толку?

Старик попытался сменить тему и просто поболтать. Но, видимо, педагог был в нем слишком силен, чтобы теперь у нас завязалась непринужденная беседа. Когда он откланивался, я спросила, не было ли у него ко мне какого-нибудь дела, поручения или просьбы. Шеф удивился, неужели мне кажется, будто его визит может иметь только такой смысл, и я сразу же ответила:

— Да!

— Возможно, вы недалеки от истины, но на сей раз я зашел просто так, — сказал шеф с улыбкой, а потом добавил: — Хорошо бы вам проведать нас, вы же знаете, моя жена...

Я сказала, что все понимаю и скоро навещу их.

Для меня осталось загадкой, зачем он приходил. Он милый старик, немного чудной, немного чопорный, но хороший шеф. Я думаю, в нем есть что-то от кавалера старой школы, с тайными рандеву, с маленькими и хорошо продуманными сюрпризами, корректный костюм, подходящий одеколон. Гвоздики для меня он наверняка выбирал сам.

Вытирая посуду, я припомнила, что коллеги отзывались о шефе совсем иначе. Возможно, это были те, кого он особенно недолюбливал, или же в нем действительно уживались две противоположные натуры. А может, его визит был причудой, взбалмошным отступлением от строгой дисциплины.

За день до выхода на работу позвонила мать. Я как раз убиралась, делала кое-какую перестановку, будто от этого можно выиграть место. Мать узнала в поликлинике, что я болею. Как я теперь себя чувствую и почему не появляюсь? Я успокоила ее и пообещала приехать на рождество. Мать спросила, приеду ли я одна. Не получив ответа, она сразу же сказала, что я могу захватить своего знакомого. Я справилась об отце, и мы попрощались. Мать сказала «до свидания», переспросила, не хочу ли я еще что-нибудь сообщить, и опять сказала «до свидания».

Вечером мы пошли с Генри к его приятелям. Кажется, они вместе учились. В гостях было утомительно и скучно. Сказать нам друг другу было нечего, поэтому разговор шел о телепередачах. Вскоре я заявила, что мне пора идти. Генри встал, чтобы проводить, но друзья запротестовали, и я сказала, что доберусь сама. Генри остался. На следующий день он позвонил в поликлинику и пожаловался: после моего ухода стало еще хуже. Приятели были недовольны тем, что я рано ушла, — они столько готовились к вечеру.

В середине декабря мне позвонил Михаэль, муж Шарлотты, и спросил, можно ли зайти. Он говорил очень взволнованно. Жду, ответила я. Придя ко мне, Михаэль рассказал, что его отец попал в дом престарелых. Отец туда не хотел, но пока Михаэль был в командировке, соседи устроили так, чтобы отца забрали. Соседи рассчитывают занять квартиру. Михаэль надеялся теперь на мою помощь. Он назвал мне фамилию врача, подписавшего направление. Я позвонила этому врачу, которого лично не знала, и долго говорила с ним. Врач вспомнил отца Михаэля и объяснил, что его забрали в дом престарелых только на зимний период. Они приехали к старику днем, чтобы проверить заявление соседей. Старик лежал в постели, квартира была не топлена и не убрана. Похоже, в последние дни он не ел горячей пищи. Словом, все основания забрать его на зиму имелись, и врач тут же подписал направление.

Я поинтересовалась, был ли отец Михаэля согласен ехать в дом престарелых. Врач ответил, подчеркивая каждое слово, что если старый человек остается без ухода, как в данном случае, то согласия на отправление в специальное учреждение не требуется.

Михаэль сидел рядом и все слышал. Он шепотом попросил меня сказать врачу, что соседи имели виды на квартиру и, воспользовавшись отсутствием сына, упекли старика в приют. Я сказала об этом врачу. Такое случается подтвердил тот. Заявления бывают порой анонимными или подписаны вымышленными именами, поэтому отдел социального обеспечения строго проверяет каждый конкретный случай. В конце концов, речь идет только о зиме. Весной старик вернется домой, квартира останется за ним.

Потом врач захотел поговорить с Михаэлем, и я передала тому трубку. Врач предложил Михаэлю сейчас же забрать отца. Михаэль заколебался. Наконец он договорился с врачом, что возьмет отца к себе или будет ежедневно заходить к нему домой.

Повесив трубку, Михаэль облегченно вздохнул. Надеюсь, он не пожалеет о своем решении. Не знаю, взяла ли бы я к себе отца или мать. Для меня это было бы тяжело, да и сложно из-за частых ночных дежурств.

Когда Михаэль ушел, я позвонила родителям. К телефону подошел отец, и я растерялась. Привязанность Михаэля к своему старику как-то разбередила мне душу, но не могла же я сказать отцу, что звоню ему только потому, что другие дети любят своих родителей.

Я лишь поинтересовалась, как он поживает. Оказалось что все в порядке, во всяком случае отец так сказал. Новостей у них не было, у меня тоже. На этом мы распрощались.

Через несколько дней похолодало и пошел снег. Но он быстро стаял, на улицах сделалось грязно и скользко. Днем было пасмурно, небо походило на серую вату. В комнате было слишком жарко. Я закрутила вентили батареи, но и это не помогало. В такой жаре недолго и тараканам завестись. Я внимательно осматривала в ванной все уголки и щелки. Три года назад в нашем доме завелись тараканы. Они с невероятной скоростью расползлись по этажам. Тараканов морили газом. С тех пор я их не видела, но все время боюсь, что откуда-нибудь снова выползет таракан.

От матери пришла посылка с рождественской коврижкой собственной выпечки. Мать шлет ее каждый год в это время. Письмо в посылке промаслилось, чернила расплылись. Мать писала, что ждет меня на рождество, обещала приехать и сестра. Отца донимают легкие и нога. Чего мне хотелось бы в подарок? — спрашивала мать. Она исписала одну страничку из школьной тетради. Эта привычка осталась у нее с той поры, когда мы с сестрой ходили в школу. Но ведь прошло уже тридцать лет, а мать все еще покупает школьные тетради и вырывает из них листы для своих коротких беспомощных писем или записок.

В субботу накануне рождества меня разбудил громкий щебет. Я с трудом пришла в себя и никак не могла догадаться, что это птицы. Странно, около нашего дома нет птиц. Я лежала в постели с закрытыми глазами и вяло соображала. Наконец, я поняла, что птицы кричат у фрау Рупрехт, и почувствовала облегчение. Но тут в голове мелькнула мысль, что прежде такого шума никогда не было. Сон будто рукой сняло. Я быстро встала, умылась, оделась и пошла к фрау Рупрехт. Позвонила. За дверью слышались только птичьи голоса. Я позвонила еще и еще, затем начала стучать. За моей спиной открыли дверь. Кто-то из соседей спросил, что произошло. Я ответила что-то невразумительное и вернулась к себе. Я попыталась успокоиться, но птичий гам продолжался. Мне даже показалось, что теперь они кричат еще громче. «Что-то случилось», — эта мысль настойчиво крутилась в мозгу, как жернов, который нельзя остановить. «Что-то случилось», — повторяла я про себя, кипятя воду для кофе.