У большинства цивилизованных народов различные группы населения живут по разным стандартам, и по большому счету можно как-то разделить стандарты существования аристократии и простого народа. Притом что существующие различия абсолютными назвать нельзя, они пронизывают всю общественную жизнь народа. Аристократ и простолюдин обычно подчиняются несколько отличным нравственным нормам, обладают отличающимися наборами ценностей, следуют различным традициям, а иногда даже по-разному смотрят на общую религию. Такого рода различия существовали в Китае, по крайней мере до некоторого предела, в период господства феодальной аристократии до наступления III столетия до н. э. На протяжении последних двух тысячелетий, однако, китайский народ в целом позаимствовал многие особенности, изначально принадлежавшие аристократии. Получается так, что, например, подношения духам предков в древности считались занятием исключительно аристократического сословия, тогда как ближе к нашим временам они стали всеобщим народным обычаем[2]. Множеством путей и по нескольким причинам китайский народ достиг известной степени однородности, при определенных обстоятельствах сразу же бросающейся в глаза иноземцу.
Одной из причин всего этого, способной показаться удивительной, можно назвать распространенное тогда в Китае многоженство. Внешне привлекательных женщин даже самого худородного происхождения брали в знатные семейства в качестве наложниц их хозяев. В результате происходило совершенно очевидное смешение сословий. При этом до высоких кругов общества не только поднимались женщины низшего сословия, но к тому же воззрения и устои жизни простого народа проникали в сферу существования аристократических семей. Иногда поступали жалобы на то, что даже императорский двор подвергался «разлагающему воздействию» точно такого же свойства.
Куда большую важность представляет китайская система испытаний для претендентов на замещение государственных должностей, уже упоминавшаяся выше. Тем, кто выдерживал такие испытания, открывался путь к государственной службе, а государственная служба открывала надежнейший путь, причем чуть ли не единственный, к материальному благосостоянию, высокому положению в обществе и политической власти. Пройти государственные испытания мог практически каждый китаец, если только он овладел каноническим наследием, в котором воплощались традиции китайской нации. Любого приверженца традиции такого рода стимулы воодушевляли на самую добросовестную учебу.
Никто в Китае не отказался бы от высокой государственной должности. Далеко не всем она светила, однако все о ней мечтали. Широчайшей популярностью пользовалась игра под названием «Движение мандарина по служебной лестнице»; ею увлекались даже совершенно неграмотные люди.
Каждому китайцу к тому же хотелось познакомиться с традициями своего народа. Далеко не всем дано было читать произведения китайских классиков, зато все китайцы без исключения имели доступ к ним через народную мудрость в виде пословиц и поговорок. Можно назвать еще кое-какие средства ознакомления с миром мудрецов даже самых бедных и наименее образованных слоев населения. Китайцев безгранично забавляет такой жанр искусства, как драма, а ведь по своему идейному наполнению и содержанию китайские пьесы строятся на принципах национальной классики. Не каждый китаец мог себе позволить посещение театра, однако повсеместно находились рассказчики, за толику малую готовые поведать эпизоды из этих пьес на базарной площади и углу улицы городка. Те, кто победнее, мог просто постоять в сторонке и послушать такие вот рассказы.
Рассказчиков одного из жанров назвали «пересказчиками книг». Они занимались тем, что представляли в устной форме, доступной для восприятия необразованными слушателями, содержание литературных произведений, написанных одними учеными людьми и изучаемых другими. На самом деле существуют основания полагать, что некоторые материалы, использовавшиеся древними рассказчиками, изначально готовились придворными историками для обучения грамоте юных аристократов. Здесь на самом деле прослеживается непосредственная связь между придворными и земледельцами, посещавшими ярмарки.
Все эти особенности придают всему китайскому народу необыкновенное сходство мироощущения. Философской системой ученого на самом деле совершенно естественно предусматривалась сложность построения и языка ее отображения, безнадежно озадачивавшая простого земледельца, однако различия в их умственных способностях сводились в большей степени к уровню, а не к роду осмысления действительности. Исторические события с героическими и мифологическими действующими лицами, приводившимися китайскими мудрецами ради приукрашивания и наглядности своего повествования, должен был знать самый забитый хлебороб Поднебесной не в пример простому народу Европы или Америки, слабо разбиравшемуся в греческой и римской Античности.
При всем этом появляется соблазн для утверждения, будто простой народ в Китае обычно проявлял большое равнодушие к политическим событиям и даже ученые люди зачастую чурались сражений, которыми сопровождалась смена династий. Опять же во времена «милитаристского» периода в XX столетии китайские солдаты шли в бой без большого воодушевления, если вообще их удавалось подвигнуть на ратный подвиг, и без особых на то усилий поддавались на уговоры сдаться, соблазненные весьма умеренным подкупом.
Так оно на самом деле и случалось. Но заключать из этого, как решили многие сторонние наблюдатели, будто китайцы не знают никакого патриотического чувства и знать не хотят, что же происходит с их страной, означает глубочайшее заблуждение. Конфуцианским догматом предусматривается такое положение, что достойный своего титула правитель должен поручать фактическое управление страной своим министрам, подобранным с таким расчетом, чтобы вести дело согласно проверенным временем канонам. Кое-кто из китайцев и даже среди ученых проявляли известную безучастность к тому, кто у них занимал престол. Однако они всегда требовали того, чтобы управление государством осуществлялось в соответствии с традиционным укладом, к которому даже иноземным завоевателям приходилось приспосабливаться.
Если китайцы зачастую проявляли полное равнодушие к политике, их всегда отличала, судя по имеющимся летописям, пламенная и неиссякаемая национальная гордость, далеко превосходившая национальную гордость остальных народов. В Париже, Сан-Франциско или Сингапуре китаец остается китайцем, сколько бы поколений его предков ни жило в этих городах. Даже вдали от родины китаец по своей сути не меняется совершенно.
На протяжении нескольких тысячелетий такая гордость и обособленность от остальных главных центров древнейшей цивилизации послужили для китайцев основанием для того, чтобы считать себя, несомненно, самым культурным и умным, а также во всех отношениях самым способным из всех народов планеты. Такое предположение не подвергалось ни малейшему серьезному сомнению практически до середины XIX века, когда Китай потерпел поражение в войне с Западом, после которой начался процесс попрания его суверенитета через заключение позорных договоров с победителями.
Все происходившие тогда внутри вековечной политической системы Китая, не представлявшей никакого интереса для среднестатистического китайца, события выглядят вполне закономерными. Тем более что они представляли смертельную угрозу государству и даже китайской нации как таковой. Можно себе представить реакцию гордого народа, когда в городских парках Шанхая появились объявления: «Китайцам и собакам вход запрещен!» Любезному читателю представить такое трудно. Тогда предлагаю ему вообразить реакцию американцев или британцев на предупреждения: «Американцам и собакам вход запрещен» в Центральный парк Нью-Йорка или «Британцам и собакам вход запрещен» в Сады Кью (Ботанический сад в Лондоне).
Напрашивается уточнение (вряд ли убедительное для китайца), мол, Шанхай не был китайским городом. Только вот иноземное влияние, если не господство вообще, распространилось до самого сердца Поднебесной. Государственная почтовая служба находилась по большому счету под присмотром иностранцев, а во многих городах Китая стояли гарнизоны иноземных войск. По всему миру люди вполне открыто обсуждали сроки раздела территории Китая между западными державами.
