Примерно в то же время, когда завязалось знакомство с главредом и его семьей, а именно в середине первого десятилетия нового века, профессором овладела новая идея. Завиральная, как и предыдущие – но именно на завиральных мыслях базируются новые научные теории, создаются авторитеты и целые отрасли знания – разве нет? Разве не говаривал великий Нильс Бор, что «эта идея недостаточно безумна, чтобы быть гениальной»? А у Петра Николаевича все задумки последних времен, принесшие ему мировую славу, были, что уж говорить, с определенным прибабахом.

Как раз в тот исторический период прогрессивное человечество открывало радости бесплатного общения на огромные расстоянии – причем зачастую с незнакомыми и никогда не виденными ранее людьми. Пока только с помощью компьютера и Интернета – для смартфонов, планшетов и повсеместного распространения мессенджеров время еще не пришло. Но все равно профессор живо интересовался всевозможными компьютерными чатами, сам участвовал во многих из них (разумеется, под вымышленными никами, то есть псевдонимами) и активно обсуждал разнообразнейшие темы. Сначала идея его была простой: если мы не видим собеседника и не знаем, кто он, какими способами и методами, с помощью каких вопросов и обсуждения каких тем мы можем разоблачить его, привязать бестелесный ник к конкретному товарищу из плоти и крови? Довольно реалистичная (пока) и имеющая практическое значение идея. Однако Остужев воспарял дальше. А если под ником на противоположной стороне линии связи кроется не-человек? Тут обычно его оппоненты спрашивали: «А кто?» И профессор говорил: «Ну, машина, например». Оппоненты кривились: «Это ведь известнейшая вещь! Капча, тест Тьюринга!»[3]Петр Николаевич отмахивался: «А вы представьте: в каком-то секс-чате мужчина начинает флиртовать, ему искусно отвечают, доводят его до кипения – а потом оказывается: то была лишь компьютерная программа!» К слову, подобную «цифровую незнакомку» он поручил создать, в качестве курсовой работы, своим лучшим ученикам – те справились и затем благополучно морочили головы не только собственным сокурсникам, но и всему населению Интернета.

Но флирт-программы оказались лишь побочными продуктами высоких воспарений профессора. Однажды он задался вопросом: «Возможно ли с помощью чатов общаться с людьми несуществующими? Например, с теми, что ушли? Иначе – мертвыми? Может, их электронные поля, их интеллект и даже личности хранятся где-то в пространствах мира и могут быть востребованы с помощью вычислительной машины? Может, с помощью компьютеров с ними можно коммуницировать? Может, не случайны догадки почти всех религий о бессмертных душах?»

Совершенно все коллеги, с кем он делился подобной идеей, кривились из-за ее исключительного сумасшествия. И только Лина, твердо и безоговорочно верившая в мужа, подбодряла супруга: «Блестящая задумка! Давай, работай! На Нобелевку тянет!»

Как ни странно, придумкой Петра Николаевича заинтересовался главред Чуткевич. Остужев обычно не информировал людей, далеких от ученых сфер, о своей деятельности и тем паче творческих планах. Но как-то Борис Аполлинарьевич подпоил его на своей даче вкусненьким вискарем с колой, и профессор разболтался. В итоге издатель уважительно похлопал его по плечу: «Мощный ты мужик! Ишь, чего выдумал! Если бабло на исследования нужно, ты скажи, я подсыплю».

– Ты только не вздумай ничего об этом в своих газетах писать! – испугался ученый.

– Да что ты, я и писать-то не умею, – отшутился главред.

В середине нулевых годов скончалась Линина мамаша. Она оставила ей, единственной и неоспоримой наследнице, квартиру в столице и участок с развалюхой в старом поселке неподалеку от Кольцевой – но не где-нибудь, а на самом Рублево-Успенском шоссе. В пору нефтяного бума и российского подъема земли в тех местах котировались высоко, предложений продать, даже за миллион долларов, хватало. Однако Линочка с присущей ей энергией решила превратить ветхий родительский дом за городом в современное гнездышко для себя и своего благоверного. Вдохновением и стимулом для нее был коттедж, где отдыхали Чуткевичи. Разумеется, такого полета, как они, Лина достичь даже не пыталась – но хотя бы приблизиться! Шнобелевской премии (составлявшей в денежном выражении 10 триллионов зимбабвийских долларов, или, по курсу, всего лишь три бакса американских), равно как заработка профессора на кафедре, на перестройку явно не хватало. Пришлось продать доставшуюся в наследство квартиру в столице. Зато через полтора года интенсивных строительных работ и непрерывной ругани с подрядчиками, мастерами и рабочими (от которых профессор обычно прятался) семья Остужевых получила во владение прекрасный двухэтажный особняк, выполненный в стиле а-ля русская изба, из ошкуренных балансов, но со всеми удобствами внутри, включая джакузи и широкополосный Интернет.

На новоселье Лина Яковлевна Остужева пригласила всю кафедру и, разумеется, Чуткевичей. Гуляли шумно, домом восхищались (даже жена Чуткевича, та еще штучка из моделей), и после того, как все разъехались, женщина вздохнула: жизнь, кажется, удалась. У нее имеется талантливый и известный (причем далеко не только в узких научных кругах) супруг, свой дом в ближнем Подмосковье. Не хватало лишь одного.

Вплоть до сорока с лишним лет у семьи не случилось детей. В какой-то момент, еще в начале нулевых, Лина перестала предохраняться – однако не беременела. Подруги советовали ей идти лечиться (профессор был выше этой суеты, деторождением не интересовался и вопросов не задавал). Однако Остужева решила: нет так нет, раз Бог не дает, значит, не надо. В конце концов, у ее супруга заболевание хроническое; этиология у биполярного расстройства в семидесяти процентах случаев, она читала, – наследственность. А вдруг они своего сыночка или доченьку психической болезнью наградят? Поэтому мечтала: вот встанут они окончательно на ноги – дом доведут до ума, профессор станет завкафедрой, она сама докторскую защитит – и тогда, лет в сорок пять, возьмут из детского дома хорошенькую девочку-отказницу. А потом – мальчика. Усыновят и воспитают как своих.

Не случилось.

Так бывает в современном мире. Утром ты провожаешь человека на работу, небрежно чмокаешь его и просишь купить на обратном пути сосисок.

А через пару часов раздается звонок с самого знакомого мобильного номера, но звучит не родной голос, а чей-то незнакомый, грубый, мужской. И говорит, что с вашей женой произошло несчастье и следует как можно быстрее приехать.

Что дальше происходило в тот день, Остужев старался не вспоминать. В памяти остались жуткие, режущие, как ножи, обрывки:

Лина Яковлевна возвращалась домой из института…

Пустынная вечерняя улица…

Подбежал наркоман, выхватил сумку, ударил ножом…

«Скорая» приехала быстро…

Ранения оказались несовместимы с жизнью…

Примите глубокие соболезнования: она скончалась…

Вы держитесь…

Еще Петр Николаевич запомнил, как где-то в ночном больничном дворе он звонит по мобильнику всем подряд: маме в Австралию, доктору Коняеву, издателю Чуткевичу… Ему хочется, чтобы они ему – хотя бы кто-то из них – сказали: «Это бред, это сон, этого не может быть, ты сейчас проснешься…»

Не сказали.

Сорвался и приехал Коняев – первый, но не единственный случай, когда он побывал у Остужева дома.

Психиатр накачал профессора нейролептиками и антидепрессантами.

Выбралась – в первый и последний раз – из своей Австралии мама.

Чуткевич взял на себя все ужасные хлопоты по организации похорон.

В итоге последовавшие за страшной вестью об убийстве пару недель профессор Остужев провел не то чтобы как во сне. Впоследствии они, эти дни, вовсе изгладились из его памяти – как и не было их. Он не помнил ни тягостного опознания в морге, ни подготовки к похоронам, ни самой церемонии. Забылись допросы, и довольно активные и даже грубые – которые, оказывается, велись в его отношении в полиции: а не он ли, спрашивается, порешил свою женушку? Мотивов хватает – один дом на Рублевке чего стоит. Слава богу, полицейские знать не знали (и так и не проведали) о его диагнозе – а не то точно закатали бы в маньяки. Но вскоре полисмены отстали – о происходившем Остужеву постфактум рассказывали коллеги, сам он ничего не помнил.