Как следствие, воздух был спёртый, с кислым дыханием стариков и непрекращающимся ароматом баранины, оливок, свиных отбивных и мясных фрикаделек, на которых паслась вся паства Муниципалитета. День стоял теплый, и они были вынуждены укладывать проглоченные кусочки при помощи кувшинов вина-дорогого гиппокраса с пряностями, которое не менее ловко укладывало и некоторых участников собрания. Трое из них положили руку себе на глаза, притворяясь сосредоточенными, в то время как четвёртый сидел с открытым ртом и, словно соревновался в громком и храпе и выпускании газов с гончей, спящей у его ног.

Роберт разнузданно любил гиппокрас, но сегодня решил воздержаться, зная, что также будет спать на ходу. Он мучительно осознавал ту тяжёлую ответственность, которую взял на себя, как новоизбранный мастер Гильдии купцов, самой могущественной гильдии в Линкольншире и, по-прежнему, самой богатой, хоть она уже и не была такой процветающей, как некогда.

Роберт был торговцем тканями в Линкольне, довольно уважаемым, по крайне мере теми, кто привык измерять ценность человека толщиной его кошелька и влиянием. Он сделал состояние, продавая шерсть, а так же красную и зеленую ткань, которой Линкольн справедливо славился. Будучи недавно назначенным на должность в Муниципалитете, он был одним из его младших членов ещё в начале пятидесятых.

Он значительно приумножил свои богатства за последние годы, компенсируя собственную безграмотность в вопросах любви деловой хваткой. Он приобрёл участок земли на берегу реки Уитем у недавно овдовевшей владелицы, уверив её, будто земля ничего не стоит, что было отчасти и правда: болотистая почва была непригодна даже для выпаса овец. Но купец в Линкольне должен иметь собственные лодки, чтобы сплавлять свои товары по реке до большого порта в Бостоне, а у лодочников-должно быть жильё на берегу. Роберт построил несколько коттеджей на пустыре и неплохо заработал, сдавая их в аренду доставщикам своих грузов. Если «заработал» - правильное слово для денег, которые один человек получает от других за их же собственный труд. И, поверьте мне, было много мужчин в Англии в те годы, у которых была причина негодовать по поводу таких вот дельцов.

Роберт ударил оловянным стаканчиком из под эля о длинный стол. Спящие дернулись и резко выпрямились, гневно взирая на него. Что этот новичок себе позволяет, не даст людям поспать спокойно?

«-Я повторяю»,- объявил Роберт, - «Мы должны просить короля Ричарда выдать нам разрешение на дополнительный налог в Линкольне, для восстановления гильдии.», - он указал на зловещие трещины в каменной стене, достаточно широкие, чтобы просунуть палец. «Если одна из повозок врежется в несущую сваю, мы все превратимся в уличный сор, вместе с обломками этого здания».

«- Но горожане никогда это не поддержат»,- Возразил Хью де Гарвелл.,- «Благодаря Джону Гонту и его нашёптываниям в уши юного короля, народ уже обобрали до нитки, чтобы наскрести ещё денег для этих бессмысленных войн во Франции и Шотландии.»

Несколько членов совета неуверенно посмотрели друг на друга. Трудно было сразу прикинуть, какой объём публичной критики в адрес мальчишки-короля тянет на обвинение в государственной измене? И, если король Ричард мог простить многое, то у его дяди Джона Гонта были уши повсюду, и он жестоко расправлялся с любым, осмелившимся сболтнуть лишнего даже во сне. А поскольку Джон Гонт был констеблем Линкольн-Касла, то никто в этом зале не был уверен, что один из его коллег-членов Муниципалитета не продал свою душу этому дьяволу.

Роберт посмотрел на Хью и горько усмехнулся. Они были, скорее, хорошими друзьями, но это ещё больше раздражало его. Хью, видимо полагает, что сложный аппарат Муниципального управления сможет исправно функционировать на медных грошах и свином пойле. Он поднялся со стула, шагнул к маленькому окну, пытаясь размять затёкшие ноги, и рассматривал, суетящуюся внизу толпу.

«- Смотрите! Три телеги пытаются одновременно проехать через арку, и никто из них не хочет уступить дорогу другому. Люди, может, и не захотят платить но если это здание рухнет на них, десятки погибнут под развалинами. Тогда они потребуют от нас ответа, почему мы ничего не предприняли, чтобы это предотвратить?»

«- Так обложите налогом гильдии, а не бедных ремесленников и калек»,- возразил Хью,- «Гильдия купцов достаточно богата, чтобы построить целую дюжину новых ратуш, если продаст часть золота и серебра из своих закромов. Они жируют, словно паразиты на теле этого города, так пусть они…»

Но Роберт уже не слушал. Его внимание привлекла женщина, стоявшая среди суетящейся толпы, глядя вверх на окно. Она была одета в тёмно-синее платье, поверх которого она надела сюртук без рукавов ярко красного цвета, расшитый серебряными нитями. Даже на таком расстоянии Роберт мог сделать вывод, судя по тому как сидела ткань, подчёркивая стройность фигуры, по сочным качественным краскам, что она была из самых лучших. Его большой палец вместе с другими пальцами ладони нервно задергались, словно нащупывая переплетение волокон.

Как истинный торговец, Роберт всегда обращал больше внимание на ткань, в которую одета женщина, чем на её лицо, он бы, наверное и глаз не поднял, за исключением случаев, когда его самого пристально рассматривали. Он присмотрелся. Её черты было сложно разглядеть в подробностях, чтобы точно определить возраст, хотя её блестящие чёрные волосы, убранные под сетку, предполагали молодость.

Она, видимо, приняла какое-то решение и, кивнув в его сторону, направилась к дверям ратуши, расталкивая торговцев, прежде чем исчезнуть из виду.

Купец, гордящийся своим спокойным и расчётливым суждением-не из тех, кто действуют импульсивно, но, к собственному удивлению, Роберт быстро шагнул к двери и вышел на лестницу, оставив Хью, с открытым от удивления ртом смотреть ему вслед.

Роберт спускался по винтовой лестнице с осторожностью, предполагающей встречу с дамой, поднимающейся на верх. Но спустившись, он застал внизу лишь караульного, что сидел в дверном проёме, ковыряясь в зубах кончиком ножа. Почувствовав Роберта за спиной, он поднялся и сделал неуклюжий полупоклон.

Роберт посмотрел на него с отвращением. Его туника, покрытая пятнами от прошлогодних блюд, была распахнута, а огромный волосатый живот угрожающе нависал над бриджами. Роберт тоже был не из худых, но его положение обязывало выглядеть гладким и откормленным. Караульный же, наоборот, должен выглядеть, как закалённый в битвах солдат, готовый в любой момент броситься на защиту своих нанимателей. А эту жирную задницу хватит удар при попытке поднять копье, не говоря уже о том, чтобы им сражаться.

«- К этим дверям, случайно, не подходила женщина несколько минут тому назад?», - спросил Роберт.

«- Женщина говорите?» –караульный поскрёб пупок, рассеянно глядя на проходящую публику,- «Да, была женщина. Вообще-то она спрашивала вас, Мастер Роберт. Но я сказал ей, что Мастер Роберт-важный человек, он на Совете и будет недоволен, если я потревожу его и других джентльменов.

Роберт нахмурился. Неслыханно, что бы женщины занимались торговлей тканями, да ещё и без мужа, но почему она пришла в ратушу, а не прямиком в его контору? Сын Роберта-Жан, который был по совместительству и его управляющим, должен был трудиться на складе в этот час, поэтому Роберт мог позволить себе потратить этот день на нужды города.

«- Разве эта женщина ничего больше не сообщила? Своё имя? Где её найти?»

Он задал сразу три вопроса, погрузив караульного в раздумья, словно пуделя, которому бросили одновременно три палки и скомандовали «Апорт!».

«- Ты должен был поинтересоваться, по какому она делу», - рявкнул Роберт.

Караульный посмотрел на него обиженным взглядом. «Мне платят за то, чтобы я не пропускал посторонних в ратушу, а не интересовался поводом их посещения. Это их личное дело».

Разочарованный Роберт направился обратно к лестнице, заставив себя снова войти в душную комнату.

За время его отсутствия дебаты не продвинулись ни на йоту. Он даже подумал, что это, пожалуй, единственное, в чём члены Муниципалитета были солидарны. Он представил, как внезапно минуло сто лет, а они всё ещё сидят кружком за столом с бородами, отросшими до пола, с паутиной, свисающей с ушей и грозят заскорузлыми пальцами, повторяя в стотысячный раз то, что было сказано совсем не пять минут назад.