- Да пошёл ты на хер!

Саске всё-таки удалось скинуть Нагато с себя. Кое-как поднявшись, парень добавил пинком под рёбра и ухватился за стол. Шатало, в голове звенело, а рот то и дело наполнялся кровавой слюной.

Учиха застыл над сжавшимся на полу телом, разглядывая скорчившееся в гримасе боли лицо.

Такие, как Нагато верят в жертвенность любви.

Если любишь - отпусти.

Бред. Чёртов бред подростков, страдающих максимализмом. На самом деле в этом чувстве нет ничего пафосного, великого. Оно разъедает, превращает в слабого, боящегося остаться наедине с самим собой.

Хотелось сказать что-то. Наверное, нужно было поставить точку в этом разговоре, но язык словно присох к нёбу. Если бы Саске заговорил, то изо рта полилась бы кислота вместо крови из разбитой губы. Если бы Нагато ответил, то одним придурком этим вечером стало бы меньше.

Но красноволосый был умнее или же просто никак не мог справиться с охватившей его болью.

Лучше бы второе.

Шикнув, Саске раздражённо толкнул двери кухни, пропуская мимо юркнувшего к хозяину Пэйна.

И из пропитавшейся горечью и болью квартиры Саске вышел удивительно спокойно. Лишь дверь раскатом грома хлопнула за его спиной, и эхо разнесло звук по тёмному подъезду.

Саске пошатнуло, и он остановился, приваливаясь спиной к стене и прижимая слабо подрагивающую руку к холодному лбу. За черепом не было ни одной цельной мысли: все они дробились, словно разноцветные стекляшки некогда чистого разума. Теперь же всё слилось перед глазами в сплошную мешанину, наполненную синими, рыжими и красноватыми бликами.

Нагато знал, куда бить. Он будто видел его насквозь.

Кулаки вновь сжались, и Саске, чувствуя, что вот-вот вернётся в квартиру красноволосого, чтобы совершить очередную глупость, спешно спустился по лестнице и вылетел на улицу.

Холодный дождь ударил в лицо так сильно, что на миг выбил из головы все глупые желания, все погребённые под злостью мысли. Грудную клетку будто спазмом сводило - обливалось ли там треклятое сердце или же удары у Нагато были слишком точными…

«Я устал».

Руки пошарили по карманам, но наткнулись лишь на мелочь и обёртку из-под мятной конфеты. Хотелось курить, а ещё сильнее: напиться. Горло, как и душа, требовали спиртовой горечи, которая способна хотя бы до утра унести мысли прочь, забрать чувства или же довести их до пика, за которым уже ничего. За которым Пустота и спокойствие, похожее на смерть.

И шанс жить дальше.

Усталость оседала на плечи, тянула вниз и хотелось просто скорчиться под первым же деревом, надеясь, что тело превратится в кусок камня или просто исчезнет вместе со всем этим…

Со всеми этими чувствами.

Саске зло пнул кусок кирпича, и тот, врезавшись в стену, отлетел обратно, едва не попав по ноге. Злость. Горечь.

Всё это охватило его плотной сетью, что резала и без ножа.

Схватив камень, Учиха со всей злости запустил его в стену, и тот разлетелся мелкими осколками.

Эгоист. Чёртов эгоист, Учиха.

Следом за камнем в стену ударил кулак. Боль раздирающей волной ободрала тело, сняла с него кожу, оставив голое мясо с воспалёнными нервами.

«Ты никогда не умел любить».

«Просто оставь его».

Кулак второй, третий раз впечатался в стену. Наверное, завтра рука опухнет…

Обессилив, Саске ткнулся лбом в шершавые кирпичи, тяжело дыша и позволяя каплям дождя скользить по изуродованному, искорёженному болью телу.

«Наруто болен из-за тебя».

И всё-таки он заглянул в свои собственные глаза. Увидел там ответ на терзающий вопрос, который боялся задать вслух, которого боялся, словно за ним нет больше жизнь.

Плевать на эту жизнь, в которой не знаешь: где правда, где ложь. В ней не разобраться. Саске чувствовал, что начинал увязать в странной, непонятной паутине из тонких серебряных струн. Это была та самая жизнь, ради которой Наруто отдал половину своего огня. Стоила ли она того? Стоило ли жертвовать половиной себя, ради того, кто разучился быть живым, Узумаки?

Тихий рык сорвался с губ, Саске сжал зубы едва ли не до скрипа, впился пальцами в стену. Если дать волю своим чувствам, то можно вернуться обратно. Разбить лицо того, кто больно бил по самому сокрытому.

Но возвращаться было нельзя.

Единственный выход - позволить разорванной в лоскуты шкуре соскользнуть с тела вместе с холодными струями. Позволить себе быть собой под этим серым куполом из дождя и ночного воздуха.

Потому что, когда сумеречного укрытия не будет, придётся вновь стать тем, кем тебя все хотят видеть. Спрятать свою слабость поглубже, натянуть лоскуты и продолжать пытаться вписаться в жизнь.

Саске с трудом оттолкнулся от стены. Пришлось несколько минут простоять, привыкая к грохочущему сердцу, к трещащим от его напора рёбрам.

Рука в очередной раз зарылась в карман, но сигарет не было.

Ничего не было.

***

Люди в последней электричке смотрели на забившегося в самый угол парня. Мокрая чёрная футболка облепила стройное тело, правая рука окрасилась в синеватый, и с неё то и дело капала кровь, но черноволосый, кажется, не обращал на ту никакого внимания, свесив вниз. Он смотрел в тёмное окно, и хотя за ним из-за горящего в вагоне света, ничего видно не было, его глаза неотрывно следили за чем-то.

К такому бы никто не подошёл, и лишь контролёр проверила билет, держась на безопасном расстоянии. Кто знает эту молодежь: обкурятся или оборжутся чего, а потом кидаются на людей.

Мрази.

И куда только родители смотрят.

***

Когда электричка остановилась на нужной станции, Саске, пошатываясь, вывалился из вагона и остановился, прислонившись спиной к хлипкому ограждению.

Электричка, вздрогнув, загудела и вскоре вновь побежала по рельсам, оставляя после себя странный гул в пропитанном сыростью воздухе.

Саске проводил её поблескивающие золотым окна странным взглядом человека, который начал путать сон с реальностью.

Сейчас, когда на мир опустилась темнота, спутать было не мудрено. Грань истончилась до шёлковой нити, и перешагнуть её стало легче лёгкого. Саске знал, что будет за ней, знал, что его там ждут, но отчего-то до сих пор шёл лишь по острому краю.

Тело начало бить ознобом, и это был верный знак того, что завтра можно проснуться с температурой.

Взгляд был устремлён на тёмный лес. Ни огонька, ни звука. Только ветер чуть шелестит листвой, да путается в траве, пугая притихших после грозы и неуверенно оживающих сверчков.

Нужно было возвращаться.

Изодранная шкура никак не хотела ложиться обратно на плечи.

Первый шаг было сделать труднее всего, но затем Саске всё быстрее и быстрее начал приближаться к лесу.

Завтра всё будет по-другому.

Может, этого самого завтра не будет вовсе.

Под ногами хрустели мелкие веточки. Иногда ночной лес можно принять за устрашающую декорацию к фильму ужасов, но сейчас он для Саске был лишь картонными декорациями плохого спектакля в средней школе. Страшнее было то, что сидело внутри него. Это нечто, заевшей пластинкой, то и дело повторяло слова Нагато.

***

Наруто проспал до обеда и, проснувшись, чувствовал себя чуть живее, чем ночью. Не было бреда, озноб не бил и состояние было расценено как приемлемое. Скорее всего большую часть неприятных ощущений добавляло накатившее похмелье. Всё-таки пить настойку Джирайи на пустой желудок под палящим солнцем было не очень умно.

Пройдясь по дому, Наруто не нашёл Саске, выхватив взглядом лишь брошенную брюнетом на стул куртку. Машинально взял её в руки, сжимая и расправляя, поглядывая за окно, где совсем потемнело от набежавших тучек.

Повесив куртку на вбитый в стену гвоздь, Наруто зачерпнул воды и шаркающей походкой ещё толком не проснувшегося человека направился обратно в спальню. Саске ещё не вернулся. Оно и понятно: время едва перевалило за полдень, а электрички иногда имеют свойство задерживаться.