И доказывать, что не злится. И сначала, как свернул, Тиктин не знал, куда пойдет, а теперь наверно знал и прибавил шагу, тверже глядел в прохожих. В домах зажигали свет, от этого на улице казалось темней, и звездочками вспыхивали вдали газовые уличные фонари: то справа, то слева. Тиктин шагал по тихой улице - белыми пухлыми подушками лежал снег на подоконниках, мягкие шапки на тротуарных тумбах, спокойным белым горбом стояла крыша подъезда, а на спущенных шторах - тихие тени, и так уютно казалось все за этими шторами: тихий праздник тлеет. Тиктин - в темный подъезд. Направо дверь. Тиктин достал из шубы свежий платок и тщательно вытер усы и мокрую бороду, разгладил, прибрал, потопал, сбил снег и нажал звонок.

- Боже мой, Андрей Степаныч!

Андрей Степаныч в маленькой чистенькой прихожей целовал руку. Марья Брониславна улыбалась довольно и радостно и пожималась в вязаной бугорками накидке. Марье Бронис-лавне сорок лет, она чем-то всегда больна и целый день читает "Вестник иностранной литературы" и "Мир Божий".

Тиктин взглянул, как хорошо на ней, чуть задорно висит на косых плечах вязаная накидка, и умные, умные какие глаза.

"Умная баба!" - подумал Тиктин и с удовольствием стал раздеваться.

"Несомненно неглупая особа", - Тиктину приятно было видеть на стуле у кушетки пепельницу и раскрытый толстый журнал..

"Анна Брониславна глупей, глупей! Это верно про них говорят".

Анна Брониславна подталкивала коленом тяжелое кресло к столу. Тиктин шаркал, - он шаркал замечательно: со старинной кавалерийской грацией.

Круглый стол был накрыт на три прибора. Тиктин знал, что третий для мужа умной Брониславны, и он придет поздно с железной дороги. Умная Марья Брониславна шепнула что-то по-польски сестре, и та стала доставать из буфета еще прибор.

В этой маленькой комнате пахло легким табаком, от натертых полов шел восковой запах мастики, посуда как-то мило и конфузливо бренчала у глупой Брониславны в руках, и глупая Брониславна сразу заходила на цыпочках с припрыжкой и опустила глаза, а умная Брониславна искрила большими зрачками с кушетки прямо в глаза Тиктину, приподняв свое левое плечо. Устроилась, приготовилась и картинно стряхивала пепел в раковину.

- Ну-с, рассказывайте! - И Марья Брониславна на правах больной подобрала ноги, забилась в тень в угол кушетки. Тиктин скорбно нахмурился.

- Да веселого мало.

Марья Брониславна сочувственно сдвинула брови.

- А что случилось?

Глупая Брониславна на цыпочках вышла вон, и слышно было, как затопала на кота в кухне.

- Дети... - вздохнул Тиктин и, подперев подбородок, стал глядеть в угол.

И Тиктину вдруг показалось самому, что именно дети, Наденька и Санька, дети - это и есть его сердечная рана. И он скорбно глядел в угол и краем глаза видел, как Брониславна подалась вперед и, вздохнув дымом, слегка покачала стриженой головой.

Брониславна глядела на папироску.

- Что ж они? - не поднимая глаз, шепотом сказала Брониславна.

И вдруг Тиктин повернулся тяжелым корпусом на кресле и, потряхивая пятерней в воздухе, стал горячо говорить:

- То есть ни секунды покоя, ни единой минуточки, и вот весь буквально как на иголках. Я же совершенно не знаю, то есть вот нистолько, - и Тиктин щелкал, щелкал ногтем большого пальца, - вот ни такой капельки не знаю, что вокруг меня делается. Ни малейшего намека.

Брониславна закинула голову и глядела широкими, возмущенными глазами, чуть встряхивала волосами в такт руки Тиктина.

- Шепоты какие-то, - морщился Тиктин, - таинственные визиты, ночные отсутствия, что-то такое делается... делается... ну, буквально... положительно же... Вот в какое состояние это меня приводит, - и Тиктин, весь красный, судорожно затряс сжатыми кулаками. - Курить можно? - переводя дух, убитым голосом спросил Тиктин и глянул из-под обиженных бровей на Брониславну.

- Что вы ? Ради Бога!

Брониславна тянула ему коробочку с тонкими папиросками. Но Тиктин полез в карман брюк за своим черепаховым портсигаром. Молча скручивал папиросу.

- Что ж это? Александр? - спросила Брониславна вполголоса. Тиктин рассыпал папиросу, набрал воздуха и, весь напрягшись, вертел кулаком у жилета:

- Вот, вот, все переворачивают. Издерган до чертиков.

- А потом у вас дома, - шептала вниз Брониславна, - банк... народная библиотека... заседания... Я уж простое человеческой точки зрения... Не понимаю, - раздумчиво произнесла Брониславна и пожала плечом в накидке. Медленно пустила дым в потолок. - Решительно не понимаю, - она энергично тряхнула всеми волосами и с размаху ткнула папироску в пепельницу.

Тиктин думал: "Сказать, что еще эта травля..." Ему очень бы хотелось сказать хотя б в уме: "жидовская травля", но он и в уме не произносил этого вслух. Сейчас придет этот пошляк железнодорожный, и начнется разговор о вегетарьянстве, печенках и "с какой стати Сарасате за один концерт берет пять тысяч?"

- Э, да тут еще всякое, - махнул рукой Тиктин. Подождал. Брониславна молчала.

"Не читала, - решил Тиктин, - не стоит начинать".

Глупая Брониславна принесла одну тарелку супа и поставила перед Тиктиным.

- Пока до обеда. Пожалуйста. Что имеем.

От тарелки шел горячий пар, жирно пахло клецками и какими-то кореньями, чужим домом, чужим варевом, и так пригласительно вкрадчиво.

- Почему ж я один? Не беспокойтесь, - Тиктин даже приподнялся; шатнул стол, плеснуло на скатерть. Но глупой Брониславны уже не было. А умная сказала:

- Почему вы не отдохнете? Хоть месяц... за границу. Можно ведь и самому когда-нибудь о себе подумать...

- Месяц? - крикнул Тиктин и поднял брови. Брониславна ждала. - Месяц? - А чужой дом обвивал съестным паром, мягким, уступчивым. - Се-кун-ды нет! - И Тиктин повернулся к тарелке, машинально схватил спешной рукой салфетку и засунул за жилет. Он слегка обжигался пахучим супом, а клецки услужливо рассыпались во рту. На полтарелке Тиктин опомнился и уж все равно продолжал спешить. Он торопился доесть, глянул на часы напротив на стене - двадцать минут восьмого.

- Анелю! - крикнула Брониславна. - Нема пепшу?

- Бросьте, бросьте, - замахал свободной рукой Тиктин, - надо идти.

- Але тутен достац, - обиделась из дверей глупая Брониславна и бросилась на звонок в сени.

Тиктин наспех ловил последнюю клецку и слышал, как в прихожей топал калошами хозяин, как шептался с Анелей. Тиктин вытер усы и бросил салфетку на стол.

Вошел хозяин, маленький, в длинном обвисшем пиджаке, видно было, как в пустых брюках шатаются на ходу тонкие ножки. И под обиженными, брезгливыми губами деревянной щепкой заворачивала к кадыку пегая бородка.

- Вы только что со службы? - шагнул к нему Тиктин.

- Да, мы с работы. Нам надо работать, - и хозяин глядел маленькими полинялыми глазками на Тиктина: поглядел и брезгливо и зло.

Про него знали, что он был в ссылке в Минусинске, а потом мостил мостовую. И когда познакомили Тиктина, то шептали ему в углу: "он мостовую мостил", со страхом говорили, как будто этой мостовой ничем не перешибешь.

- Да, нам работать надо, - повторил хозяин.

"Мостил?" - подумал Тиктин. Он слышал, как хозяин мыл в кухне руки и ворчал на Анелю.

Брониславна опустила глаза и грустно поднялась с кушетки.

"Черт! надо было пять минут раньше уйти", - и Тиктин злился на клецки.

- Прошу, что имеем, - сказал хозяин. Все молча стукали вразброд ложками.

- Что слышно? - спросил хозяин, не поднимая глаз от тарелки.

Тиктин поспешил с ложкой в рот.

- А на вас уж написали? - продолжал хозяин, втягивая суп. - Теперь вы кланяться или то прощенья просить будете? Я так говорю?

Тиктин поймал взгляд Брониславны и понял, что читала, читала, наверно.

- То есть почему же кланяться? - И Тиктин откинулся на кресле.

- А они все окручивают, окручивают, - и хозяин покрутил ложкой в тарелке, - сами плачут и всех капиталом окручивают, окручивают, а другие работают.