Прокурор, конечно, усвоил официальную интерпретацию роли Азефа, обвиняя Лопухина не только в преступном разглашении и выдаче революционерам государственной тайны, но еще отягощая это преступление курьезным утверждением, что бывший директор департамента полиции состоял "активным приверженцем" террористической партии!

Защитник Лопухина попутно с убийственной критикой - политической полиции и ярким выявлением роли Азефа доказывал, что его клиент не может быть обвиняем ни в сообщничестве, ни даже в пособничестве революции, что его действия диктовались высшими интересами государства и что единственно, что может быть ему поставлено в вину с формальной стороны, это нарушение профессиональной тайны, проступок, караемый специальным законом. Сам Лопухин в коротенькой и сильной речи подробно остановился на побуждениях, которые заставили его действовать.

"Я не мог не поверить Бурцеву,- воскликнул он в заключение,- и, поверив ему, я не мог молчать, потому что тогда всякое новое террористическое покушение лежало бы на моей совести. Но я никогда ничего общего не имел с революционерами". Это было очевидно. Многочисленные свидетели, в том числе бывший непосредственный начальник Лопухина, бывший министр внутренних дел князь Святополк-Мирский, в своих показаниях единодушно утверждали, что обвиняемый всегда отличался "крайне умеренным либерализмом", и все же, несмотря на блестящую защиту, на очевидную нелепость обвинения и на обнаружившуюся бесспорную лояльность действий Лопухина, суд после двухчасового совещания вынес приговор, осуждавший "бывшего действительного статского советника Лопухина на пять лет каторжных работ".

Почти вся русская печать единодушно выразила свое возмущение этим чудовищным судебным преступлением.

Единственный свидетель, показания которого могли бы иметь решающее значение для суда, не был вызван. Напрасно Бурцев хлопотал о пропуске в Россию для того, чтоб явиться на суд Лопухина. Правительство не сочло даже нужным чем-нибудь мотивировать свой молчаливый отказ.

Через некоторое время дело Лопухина разбиралось в новой инстанции: перед сенатом. Суд оказался и на этот раз жалкой пародией правосудия. Но особенно гнетущее впечатление произвел сам обвиняемый, которого, видно, сломило многомесячное заключение и который держал себя далеко не c той независимостью и достоинством, как на первом процессе. Приговор был смягчен до трех лет административной ссылки в Сибирь.

Осуждение Лопухина еще менее чем позорное решение Государственной думы замять дело Азефа способствовало успокоению общественного мнения. Возмущение общества достигло крайних пределов, когда было обнаружено сообщничество царской полиции в преступлениях "черной сотни", в частности в деле убийства Герценштейна и Иоллоса, в котором руководящая роль принадлежала председателю "союза русского народа" доктору Дубровину. Дело Гартинга послужило, так сказать, достойным завершением этого удивительного цикла полицейских скандалов. Раскрытие предательства таких многолетних сотрудников, как Зинаида Жученко и Серебрякова, десятки лет работавших в революции и в охранке, точно так же как дело Петрова (убившего полковника Карпова) и Богрова (убившего Столыпина), ничего не могли уже прибавить к общей характеристике нравов и приемов русского политического сыска. Некоторую оторопелость вызвало впоследствии разоблачение Малиновского, но в /этом кошмарном деле поражали не столько методы царского правительства, достаточно известные всем, сколько то, что оно осмелилось применять их даже в народном представительстве и ввести "сотрудника" в Государственную думу.

Наряду с общеполитическими последствиями азефщины следует отметить тот глубокий внутрипартийный кризис, который был вызван разоблачением главы "боевой организации". Перед партией социалистов-революционеров встал в крайне острой форме вопрос о пересмотре всей ее тактики. Со времени Дегаева не было еще в истории русского террора примера более яркого, более убедительного, который с такой очевидностью подтвердил бы всю основательность нападок и всю правильность критики противников "непосредственного действия". Отрицательные стороны террора стали понятны и ясны для многих прежних сторонников индивидуального начала в политической борьбе, а для тех, кто и раньше не склонен был преувеличивать роли террора, кто и раньше понимал, что устранением отдельных вредных лиц система нисколько не ослабляется, азефщина выявила еще и положительный вред, приносимый теорией и практикой политических убийств.

Если для русских социал-демократов, не перестававших со дня основания партии социалистов-революционеров усиленно бороться против отвлечения молодых революционных сил на бесплодные, самоличные атаки царизма, крушение террористической практики в азефщине было очевидным и совершившимся фактом, то сами обанкротившиеся террористы продолжали цепляться за жалкие отжившие формулы, бессильные в последовавший затем период (1909-1914) возродить или, вернее, воскресить умерший террор. Правда, в самой партии с.-р. возникло сильное течение против террора, и значительная часть руководящих органов требовала отказа от этой традиционной тактики и посвящения всех сил партии делу пропаганды и организации революционных масс для коллективных действий. Но на специальной конференции, созванной в мае 1909 г., большинство делегатов высказалось за сохранение террористической деятельности как наиболее необходимого средства борьбы против самодержавия. По делу Азефа конференция вынесла следующую резолюцию.

Конференция постановила реорганизовать все центральные партийные учреждения. Она хотя и выразила доверие старому центральному комитету, но высказала при этом свое сожаление, что в деле ликвидации азефщины он не проявил той энергии, которой от него требовали обстоятельства. Конференция приняла также решение об образовании "судебно-следственной комиссии", на которую возлагались обязанности окончательно ликвидировать положение, созданное раскрытием предательства Азефа и которой присваивалось право вызывать "в качестве обвиняемых или свидетелей" всех без исключения членов партии, имевших отношение к провокатору.

Судебно-следственная комиссия вызвала около двадцати своих свидетелей. Она издала довольно богатый материал своих работ. К сожалению, она не сумела всегда оставаться в роли холодных и бесстрастных судей, и на ее работах лежит печать известной тенденциозности, предубежденности, пристрастия, указывающих на ее близкую связь с центром...1

ЛАНДЕЗЕН-ГАРТИНГ

Не заглохли еще последние отголоски азефской бури, как разыгрался новый скандал, вновь взбудораживший всю Европу. Снова Бурцев выступил обвинителем, и спешно опубликованная новая одиссея Ландезен-Гартинга заполнила прессу всего мира и возбудила лихорадочные толки в коридорах Palais-Bourbon, в министерских канцеляриях и среди русских эмигрантов. Переполошились тайные русские шпионы, которых особенно много было в Париже. Более тяжелого удара не приходилось еще испытать преемникам Рачковского. Французское правительство по требованию Жореса вынуждено было, наконец, серьезно приняться за "тайны" русской тайной полиции и положить им конец.

Для того чтобы ясно понять ландезенскую одиссею, необходимо углубиться в историю русского революционного движения за четверть века до этого времени.

В 1887 г. готовилось покушение на Александра III, руководимое Ульяновым, братом Владимира Ильича Ленина. Покушение не удалось; большинство участников было арестовано; Ульянов и товарищи - казнены. Избежавшие же ареста спаслись в Цюрихе, где образовали революционный кружок, посвятивший себя, главным образом, изучению взрывчатых веществ.

22 февраля 1889 г. руководители кружка Дембо и Дембский, производя в окрестностях Цюриха опыты с изобретенными Дембо бомбами, были ранены упавшим к ногам снарядом. У Дембо были оторваны ноги, Дембский же, хотя и раненый, добрался до города и послал несколько товарищей перенести в госпиталь Дембо. Последний прожил еще несколько часов и перед смертью рассказал следователю, что он русский революционер, занимавшийся изготовлением снарядов с целью политических убийств. Происшествие заставило швейцарские власти произвести расследование, результатом которого 19 человек, находившихся в ближайших сношениях с Дембо и Дембским, были высланы из Швейцарии. Кружок перебрался в Париж, где вновь сорганизовался и принялся опять за старое дело.