Сообщал ли Азеф о готовящемся убийстве Гапона Рачковскому? Вряд ли. Против этого говорит слишком искреннее желание Азефа отделаться одновременно от своего "вдохновителя и учителя". И не его была вина, если "двойной удар, который его особенно удовлетворил бы", не удался. Он мог по крайней мере утешаться тем, что хоть часть плана выполнена и опасный конкурент навсегда устранен.
Возможно, что Рачковский сам предвидел кровавую развязку в Озерках. Он был слишком опытный совратитель и знаток, чтоб понимать, куда заведет Гапона его опасная игра. Ведь он должен был знать, что Рутенберг не принадлежал к "боевой организации" (через Азефа или Татарова), и, вероятно, догадывался, что тем руководят иные побуждения, чем желание продаться в провокаторы. К тому же Рутенберг вопреки инструкциям Азефа ничего не сделал для симуляции убийства Дурново, что Рачковскому нетрудно было установить и сделать надлежащий вывод.
Сам Гапон как "сотрудник" не представлял никакой ценности, так как он был слишком скомпрометирован. Но он представлял известную опасность для правительства своим влиянием на рабочих и возможностью повторения 9 января. Рачковский, кажется, разгадал Гапона, способного на падения, но способного также наделать и большие неприятности в будущем. И он решил толкнуть его на "вешалку".
6. РАЗГУЛ ПРЕДАТЕЛЬСТВА
Систематический и всесторонний обман, основанный на тонком, почти безошибочном, математическом расчете, проходит красной нитью через всю деятельность Азефа, вплоть до 1906 г. Вся эта деятельность- искусная, двойная игра, сложная и замысловатая интрига, соединение предательства, холодного и бессердечного, с "упорным, безупречным служением революции", постоянного расстраивания одних покушений с умелым ведением и доведением до конца других, и притом таких смелых, как предприятие против Плеве и великого князя Сергея. Однако уже за этот, самый продолжительный, период его деятельности, легко установить, что предательский, полицейский элемент постоянно, последовательно нарастал... Но с 1906 г. в "тактике" Азефа произошел неожиданный и резкий перелом. Почти все террористические покушения стали неизменно проваливаться, и если некоторые удавались, то только благодаря необыкновенным стечениям обстоятельств, совершенно ускользающим от человеческого предвидения и против которых оказывались бессильными все полицейские ухищрения.
Вместе с провалом предприятий, которым, казалось, был обеспечен верный успех, погибали целые организации. Когда дело касалось "боевой организации", то есть непосредственных сотрудников Азефа, то всегда как-то так выходило, что в последнюю минуту, при, казалось, безвыходном положении, она ускользала от окончательной гибели. Азеф "спасал" ее, заставляя "всех удивляться своей ловкости". Щадили ли эту центральную группу ради ее главы, или действительно Азеф искусным ходом ее выводил из опасного тупика, куда сам толкнул ее,-трудно сказать. Но так или иначе, а все попытки террористов кончались для них полным посрамлением; Работа "боевой организации" превращалась в бесплодное и деморализующее топтание на одном месте.
Судьба независимых и автономных организаций была гораздо плачевнее. Азефу и полиции незачем было их сохранять. И каждый раз, когда Азефу попадали в руки какие-нибудь тайные сведения о готовившихся покушениях, он не только старался расстраивать их, но выдавал головою их организаторов. Вот эти-то повторные и частые провалы, эти катастрофические бедствия, разражавшиеся над целыми коллективами, это упорное, методическое разрушение, вносимое опытной рукой в спаянные железной дисциплиной и непроницаемой конспиративностью боевые группы и отряды, и привели многих к убеждению в центральной провокации: мало-помалу все подозрения концентрировались на Азефе. Эти подозрения встречали, конечно, резкий, негодующий отпор со стороны центра, который помимо "славного прошлого" был еще ослеплен фактом сохранности "боевой организации", то есть непосредственных помощников, сотрудников и подчиненных Азефа, как вообще всех близко с ним соприкасавшихся работников. Обвинения, помимо всего остального, не находили реальной почвы и отвергались с омерзением и угрозами.
Последний фазис полного, безудержного разгула предательства в деятельности Азефа совпадает с моментом его ареста в марте 1906 г. в Петрограде. В своем показании на процессе Лопухина генерал Герасимов рассказал, при каких обстоятельствах произошло это странное событие. Агенты охраны в результате слежки арестовали какого-то неизвестного, предъявившего бумаги на имя Черкасова. Через два дня после его задержания он объявил, что он раньше служил в департаменте полиции, под именем Виноградова. По словам Герасимова, Азеф с некоторого времени порвал свои сношения с полицией. Но это заявление также, "вероятно", соответствовало истине, как другое утверждение генерала-охранника, что Виноградов-Черкасов-Раскин-Азеф только к этому времени вступил в "боевую организацию".
По мнению Бориса Савинкова, этот арест имел целью заставить Азефа с большим усердием и добросовестностью относиться к своим полицейским обязанностям. Его упрекали в том, что он скрыл от департамента полиции много известных ему фактов, и предостерегали от подобной забывчивости в будущем, намекая на неприятные последствия, которые это может повлечь. Во всяком случае, с этой минуты Азеф больше не подавал политическому сыску поводов к недовольству...
Первый ряд крупных террористических неудач относится к концу января и началу мая 1906 г., то есть ко времени открытия Государственной думы. Многочисленные покушения, направленные против Дурново, которыми Азеф сам руководил на месте (с Савинковым, в качестве главного помощника), все без исключения проваливаются или вследствие постоянных изменений маршрута (предупреждений) министра, или же вследствие усиленной слежки (по счастью), вовремя обнаруживаемой Азефом. Затем следуют бесплодные попытки, кончающиеся неуспехом по аналогичным же причинам, против великого князя Николая Николаевича, министров Акимова и Редигера, генералов Римана и Минна, которые совместно с русским Галиффе-Дубасовым - поработали над кровавым подавлением московского вооруженного восстания. Против адмирала Дубасова было организовано, по крайне мере, 9 покушений. Все эти покушения постигает одна и та же жалкая участь. В последнем из них роль Азефа была более двусмысленной.
Это покушение (23 апреля 1906 г.) отличалось чрезвычайной драматичностью. Азеф лично расставлял террористов по улицам, по которым должен был проезжать Дубасов. Кровавый адмирал мог выбрать один из трех имевшихся путей, а между тем в динамитной лаборатории успели изготовить только две бомбы, с которыми метальщики заняли два господствующих пункта. Но, видно, сама судьба преследовала террористов. Дубасов "выбрал" третий путь... Борис Мищенко-Вноровский, один из участников этого дела - он в предыдущих попытках участвовал то одетый кучером богатого аристократического дома, то корнетом, то мичманом Черноморского флота, - вдруг заметил Дубасова, проезжавшего по другой улице. С бомбой в руках - он с нею не расставался в продолжение последних нескольких недель - он бросился вперед на эту улицу, на которой не было метальщика, и, добежав на десяток шагов от кареты Дубасова, размахнулся и с силою кинул в нее свой снаряд. Бомба легко ранила самого Дубасова, убив наповал его адъютанта, графа Коновницына, и виновника взрыва, самоотверженного Мищенко-Вноровского.
В этом деле (и в деле Дурново) Азеф круто изменил свои личные приемы. Обыкновенно, даже при самых крупных покушениях, организованных, им, он в последнюю минуту удалялся, стараясь находиться как можно дальше от театра террористических действий. На этот раз он сам на месте руководил всем заговором: Он все время находился поблизости, в кофейной Филиппова, следя за ходом развертывающихся событий и готовый в любую минуту отдавать необходимые приказания. Когда после взрыва полиция стала хватать и арестовывать всех, казавшихся ей подозрительными, Азеф попался вместе с другими. Само собой разумеется, что дело замяли, и Азефа скоро отпустили... Товарищам он рассказал, что его задержали, но что в участке он сумел так импонировать своим видом и своими прекрасными бумагами, что полиция, извинившись, его немедленно освободила. Нетрудно догадаться; какого рода были эти "бумаги".
