6 февраля 1906 г. Гапон явился к нему в Москву и, если верить его заявлению, в грубой циничной форме предложил ему вступить в сношения с Рачковским, обещавшим 100 000 рублей за выдачу "боевой организации". В то же самое время Гапон рассказал ему о своих сношениях с министрами Витте и Дурново и с высшими чинами департамента полиции Рачковским, Лопухиным, Мануйловым и Герасимовым. Он также сообщил, что получил от правительства 30 000 рублей для организации рабочих и фальшивый паспорт для проживания за границей.

Рутенберг немедленно решил известить обо всем центральный комитет. Для этого он выехал в Петербург, но так никого не застал. Узнав, что Иван Николаевич (Азеф) находится в Выборге, он направился туда и передал ему со всеми подробностями свой разговор с Гапоном. Азеф был возмущен и ошеломлен рассказом Рутенберга и заявил, что с Гапоном нужно покончить, как с гадиной. Первоначально он предложил вызвать его на свидание в Крестовский сад, остаться там ужинать поздно ночью и, когда все разъедутся, поехать на лихаче "боевой организации" в лес и там "ткнуть его ножом и выбросить из саней". Но Азеф сам отказался от этого плана. Посоветовавшись с приехавшим членом центрального комитета Красновым, который указал на то, что при слепой вере в попа значительной части рабочих может создаться легенда, что он убит из-за зависти революционерами, которым он мешал и которые выдумали, что он предатель. Азеф пришел к выводу, что ввиду отсутствия всяких существенных доказательств виновности Гапона лучшим решением вопроса следует признать его убийство на месте преступления, во время его свидания с Рачковским. Рутенберг должен был согласиться на предложение Гапона, пойти вместе с ним в условленный ресторан для личных переговоров с Рачковским и там, в отдельном кабинете, убить их обоих. Азеф при этом заявил, что его особенно удовлетворит двойной удар: Гапон и Рачковский, так как давно уже думал о покушении на Рачковского... План был целиком выработан Азефом. Предполагалось симулировать убийство Дурново, чтоб поднять ценность Рутенберга в глазах Рачковского и заставить его вопреки своей обычной подозрительности искать свидания с Рутенбергом. Азеф дал этому последнему детальные инструкции: где, на каких улицах, в какие часы ставить извозчиков, где, в каких ресторанах бывать, как сноситься с ним, как получить разрывной снаряд и т. д. Рутенберг должен был порвать все связи с партийными организациями, не имел права ни с кем видеться, ни с кем сноситься. В случае неудачи Рутенберг должен был убить одного Гапона. Азеф, предвидевший возможность этой неудачи, все подготовил для убийства одного Гапона, которое по его настойчивому требованию должно было совершиться в Финляндии, между Петербургом и Выборгом... Но в последнюю минуту Рутенберг отступил от данных ему инструкций, увидя всю неуместность этого акта на финляндской территории, и нанял дачу в Озерках...

Рачковский назначил Рутенбергу свидание на 17 марта, в 10 час. вечера в отдельном кабинете у Контана. Но это, видно, был только пробный камень. Мастер сыска на свидание не явился. В начавшихся затем переговорах искусившийся в уловлении душ сыщик дал понять, что на свидание он согласится только в том случае, если Рутенберг докажет свои искренние намерения предварительной выдачей через посредство Гапона кое-каких ценных и секретных сведений.

Против Гапона начался как раз в это время жестокий поход в большой печати. Его обвиняли в присвоении рабочих денег, истраченных им на личные нужды, и в подозрительных сношениях с правительством1. Над Гапоном, отчасти по его собственной инициативе, должен

1 Сношения Витте с Гапоном до сих пор недостаточно выяснены. В своих воспоминаниях Витте отрицает их вовсе. Вот что пишет Витте:

"Через несколько дней после того, как Мануйлов-Манусевич был прикомандирован к канцелярии, он явился ко мне и от имени князя Мещерского просил меня принять Гапона, который ввиду того, что громадное большинство рабочих находится в руках анархистов-революционеров, искренне раскаивается в своем поступке, приведшем рабочих к расстрелу 9 января 1905 г., желает теперь спасти рабочих и ввиду дарованной 17 октября конституции помочь правительству успокоить смуту. Я был очень удивлен, что Гапон в Петербурге, и спросил, неужели Гапон здесь и с каких пор? Мануйлов мне ответил, что он в Петербурге еще с августа месяца, т. е. последние месяцы диктаторства Трепова он был уже в Петербурге. Я Гапона в жизни ни ранее, ни после не видел и никогда не имел с ним никаких сношений. Когда Плеве вздумал распространять в Петербурге Зубатовщину, то я, уже узнавши об этом от фабричной инспекции, против этого протестовал, и при мне, т. е. покуда я был министром финансов, Зубатовщину в Петербурге старались скрыть. С моим уходом с поста министра в августе 1903 г., когда Плеве стал хозяином положения, Зубатовщина в Петербурге расцвела, явился Гапон, и затем вся эта полицейская организация привела к

9 января 1905 г. я ответил Мануйлову, что никаких сношений с Гапоном иметь не желаю и что, если он в течение суток не покинет Петербург и не уедет за границу, то он будет арестован и судим за 9 января. Вечером того же дня я видел Дурново и спросил его, знает ли он, что Гапон в Петербурге. Он был очень удивлен этой новости и спросил меня, не могу ли я сообщить ему его адрес. Я адреса не знал, а потому и не мог его сообщить. На другой день ко мне явился Мануйлов и передал, что Гапон хочет ехать за границу, но не имеет денег, я дал Мануйлову 500 руб., сказав, что я даю ему эти деньги с тем, чтобы он довез Гапона до Вержболова и убедился, что Гапон покинул Россию. Затем, дня через два, ко мне явился Мануйлов и доложил, что Гапон переехал в Вержболове границу и обещал, что он в Россию не возвратится. Может быть, тогда было бы правильнее его арестовать и судить, но ввиду того, что тогда все рабочие были в экстазе и Гапон пользовался еще между ними большой популярностью, я не хотел сейчас после 17 октября и амнистии усложнять положение вещей. Через некоторое время ко мне пришел князь Мещерский и убеждал меня разрешить Гапону вернуться в Петербург и принять его, говоря, что Гапон теперь принесет громадную пользу в борьбе с анархистами и революционерами ввиду его влияния на рабочих и полного отчуждения от революционеров-анархистов, после того как он с ними познакомился за границею. Я просил Мещерского оставить меня в покое и сказал, что Гапону не доверяю, никогда его не приму и ни в какие сношения с ним не вступлю. Затем в течение нескольких месяцев о Гапоне я ни слова не слыхал. В марте месяце мне как-то Дурново сказал, что Гапон в Финляндии и хочет выдать всю боевую организацию центрального революционного комитета и что за это просит сто тысяч рублей. Я его спросил: "А вы что же полагаете делать?" На это мне Дурново ответил, что он с Гапоном ни в какие сношения не вступает и не желает вступать, что с ним ведет переговоры Рачковский, и на предложение Гапона он ответил, что готов за выдачу боевой дружины дать 25 тысяч рублей. На это я заметил, что я Гапону не верю, но, по-моему мнению, в данном случае 25 или 100 тысяч не составляют сути дела.

Затем я узнал, что Гапон убит в Финляндии.

Около 10 ноября, уже после того, как я отверг ходатайство Гапона через князя Мещерского (Мануйлов его воспитанник или, как он его называет,-духовный сын) и выпроводил Гапона за границу, управляющий моей канцелярией А. Н. Вуич, докладывая мне о лицах, желающих мне представиться, доложил, что, между прочим, представятся журналисты Матюшенский и Пильский. Уже в это время я не принимал без доклада по делам не экстренным лиц, совсем неизвестных. Он доложил мне, что оба эти журналиста работают в "Новостях", по тому времени газете либеральной, но умеренной, и, по сведениям департамента полиции, это люди не опасные, что они желают меня видеть по делам профессиональных организаций рабочих с целью отвлечения их от анархических союзов. Через несколько дней я принял Матюшенского; в это время уже Гапон, по сведениям Мануйлова-Манусевича, был за границею. Матюшенский мне докладывал о том, что необходимо восстановить те библиотеки и читальни, которые были основаны до катастрофы 9 января и которые были после закрыты и опечатаны полицией, так как эти учреждения теперь могут оказать громадное содействие к отвлечению рабочих от революционных обществ анархического характера. Я сказал Матюшенскому, что против этого ничего принципиально не имею, но что он должен обратиться к министру торговли, который должен войти в детали этого дела, мне не известные. Затем он заговорил о том, что следовало бы помиловать Гапона, что я категорически отверг.