— А они мне спасибо скажут? – усмехнулся старик, — Как тебя–то звать, тоже, поди, княжич?
— Младояр, младший сын княжий, — представился паренек.
— Добр молодец Младояр, на два шага вперед думает, коль дарит то, чем я отдариться смогу?
— Не на два, а на три!
— Отчего?
— А много ль радости в пещере сидеть, да просьбы принимать? – смело высказался Младояр, — А детишки, небось, с таким приходят, что ты и сам, богов не просимши, исполнишь! И радость детская твоей станет?
— Кабы я так наперед думал, да считал, сидел бы на троне, — продолжал улыбаться пещерник.
— На всех умниц тронов не напасешься! – кинул Крутомил насмешливо.
Старец посмотрел на рослого княжича ясным взглядом, потом вновь обратил очи на Младояра. Неожиданно пещерник присел у входа, прямо на душистую травку, жестом пригласив княжичей сделать то же самое.
— Рассказать, что ли? – улыбнулся старец.
— Да, расскажи, расскажи! – хором откликнулись юноши, присаживаясь рядом.
Как хорошо было б, кабы боги, человеками неким Даром одаримши, рассказали, каков Дар, что с ним делать можно, а что – нельзя? Или, на худой конец, сказали б – смотри, дали мы тебе!
У меня с детства такое началось. Как скажу чего, брякну по глупости – так и случается. Не всегда, конечно, сбывалось, но – частенько. Причем – все больше худое сходилось. А доброе чего – реже. Себе – никогда не бывало, сколько не желал в детстве сластей, отроком – первым быть, юношей – любви девчонки–красы… Так ни разу ничего и не сбылось. Зато брякну со злости: «Что б тебе ноги переломать» – так и случиться, и дня не пройдет! Ну, приметили это мои товарищи малолетние, да пару раз так отделали, что больше и язык не поворачивался Слово злое произнести. И, поскольку лет с семи никому я более зла не пророчил, а добрые пожелания время от времени сбывались, поверили селяне, что Дар у меня, к возрасту юношескому зауважали, ублажить старались. А я другого хотел. Первым мечтал стать везде, сильным, ловким… А вырос самым хилым, и борец из меня никакой, и в кулачном бою, хоть за грудки – последним из последних был… И девчушки смотреть не хотели, а не то, чтобы губки подставить! Ну, не буду всего рассказывать, пошел бродить по свету. Удачу искать, ту, которой мне Судьба повелела другим одарять…
Пробовал в дружину княжью пойти – в первой же стычке живого места не осталось. Пошел в подручные к купцу – без портков уполз! Долго ли, коротко ли, носила меня судьбы по свету, носила… И вот однажды попал я, хуже не придумаешь – в плен к людям лихим, разбойным, да посреди синего моря, вдали от родных берегов.
Выкупа с меня, голого да безродного, понятное дело, не получишь, решили в рабство продать. Ну, а я все одно строптив оставался. Били меня нещадно, послушанию выучить решили, да я не ломался! И вот, однажды, не выдержал я после плетей, нарушил клятву самому себе в детстве даденую, да пожелал разбойникам морским, да во всеуслышанье: «Что б ладья ваша потонула, в щепки разбилась, что б вас всех волны поглотили, да рыбы поели! Пусть вас, морских людей, ваша же вода и сгубит!».
Осерчал атаман разбойников за такие слова, да велел меня к мачте привязать, да повыше, покрепче, приговаривая: «Может, нас рыбы когда и съедят, а вот тебя – птицы, и не когда–нибудь, а сейчас! Глазки повыедят!». Привязали меня, любуются, смехом надсмехаются. Вдруг – вижу, идет со стороны южной, солнечной, с безбрежных далей волна одна, высокая–превысокая! С гору! Засуетились моряки, забегали, кто–то привязаться пытался. А волна скоро пришла, птицы быстрей! Чую – лечу, потом – весь в воде, под волной, затем – опять полет. Так со всего размаху кораблик разбойный о скалу и ударился, борта – в щепы, лиходеи, которых до того волна не смыла – в воду… А я… Мачта моя, к которой мои ручки–ножки привязали, за верхушку скалы зацепилась, да так и застряла. Потом вода схлынула, остался я один на маленьком острове, безлюдном. А из моряков не спасся ни один, никто на берег не выбрался…
Прожил я на том островке не один лунный месяц. Помогло то, что в детстве нырять наловчился, дыханье держать. Другие мальчишки все больше кто быстрей по воде припускались, а я, худосочный, нашел себе развлечение — под водой сиживать. Потом наловчился – голыми руками рыбку ловил. Вот и пригодилось уже взрослому. Нырял я в то море, доставал раковины, рачков ловил, иногда – и рыбешку удавалось. С голоду не умирал. Да, раковины… В некоторых жемчужинки попадались, я их в кучку складывал, потом из кучки горка образовалась…
Случилось однажды средь бела дня, солнце вдруг меркнуть начало, хоть на небе – не то, что тучки, не облачка! Знать – Змей Небесный Светило заглотал. Ну, оно дело известное – Змей Солнышко Ясное проглотит, а оно ему брюхо–то прожжет и на волю вновь вырвется. Но вот пока Солнце в брюхе змеевом сидело, тьма кромешная настала, хоть глаза выколи, потом, правда, звезды зажглись, но – все одно темно. Вдруг, вижу – возле меня старуха вся седа, ростом – с дерево…
— Пошли, — молвит, — пока время есть, я поговорю, а ты – послушаешь.
Сделал я шаг за ней – и в каком–то тереме оказался. Чувствую, что в палатах, хоть ни потолка, ни стен и не видно. А кругом – полотна да пряжи, много–много, и все само собой прядется да ткется… Смекнул я, что сама Пряха меня приметила.
— Смотри, — говорит, — какое полотно красное распускать приходится!
Гляжу – а на полотне чего только и нет. И люди в одеждах красных, и воины, и терема высокие… А в центре – ну, вылитый я, как в отраженье, да на голове корона княжеская!
— Это я, что ли? – спрашиваю.
— Был бы ты, да вот – распустить пришлось, — отвечает мне Пряха.
Смотрю – распущено уж то полотно, последние нити тянутся, красные да голубые, сами собой поодаль укладываются. Не то, чтобы мне обидно стало, но удивительно!
— Что, не Судьба мне покняжить? – спрашиваю великую богиню.
— Была Судьба, да на все пряжи не хватило, вот, смотри, сколько ушло, — и показывает мне другие полотна.
На одном полотне, высоком да широком, волна в синем море преогромная, смотрю – как живая, вот и бежит, и шипит вся в пене… А на другом полотне – ладья разбойничья о скалу разбивается. Маленькие человечки из волн выныривают, темно–коричневые спины средь сиреневых вод мелькают, пеной покрываются, тоненькие ручонки хватаются за что попало – и на дно уходят…
— Вот, пришлось по Слову твоему прясть да ткать, — говорит мне Пряха укоризненно, — а на все да на всех пряжи не напасешься. Вот и распустила ту Судьбу твою, что наперед соткана была!
— А что за Судьба меня ждала? – спрашиваю.
— Кабы ты Слова Заветные не сказал, а просто б все стерпел, оценили бы люди разбойные твою стойкость, взяли бы себе во товарищи. В боях отличился бы вскоре – не силой, а наскоком да удалью. И двух лет не прошло б – стал атаманом. А тут городок приморский пограбить решили, не зная, не ведая — град тот захвачен намедни врагом лютым, кочевым, к оседлым людям беспощадным. Твои разбойники напали б, с пришлыми нечаянно схлестнувшись, да прогнали врагов, градские жители так тому обрадовались, что тебя князем провозгласили. Через день враги снова нахлынули бы, ты ж – дружину собрав, тех нападавших разбил бы, да погнал восвояси, другие городки освобождая. И охнуть не успел – глянь – уже повелитель обширного каганата, спаситель народа и степняков победитель …
— И всего этого уже не будет?
— Не из чего ткать! – отвечает мне Макошь, — Ты весь свой запас извел…
— А на что осталось? – спрашиваю.
— Ничего не осталось, так, токмо ниток обрывки валяются… Если собрать… Да вот, разве что на маленькую пещерку, — махнула рукой Пряха, — да мы уж и так разболтались слишком, пошли, сейчас Солнце ясное выглянет!
Я и моргнуть не успел – чую, вновь стою на берегу моря. А тут и первый луч Солнышка, из чрева Змея вырвавшегося, меня осветил, согрел. Оглядываюсь – вижу, ладья огромадная, о трех мачтах, да одних весел в два яруса, и совсем близко. Паруса – алые, ладья – золотистая. Все моряки – в одеждах голубых. Сбились, что ли, с дороги, пока темень стояла?!
