Мало сказать, что Канцлер был ошарашен и убит. В свои худшие годы он не помышлял о том, чтобы покинуть страну, а уж сейчас, когда у него есть Таисия и Шурочка… Он собрал свою волю в кулак и попробовал переубедить жену. Он рисовал перед ней картины безрадостной жизни в чужой стране, неопределенность их будущего, возможность тоски по России. Но Мара всегда отличалась упорством, достойным лучшего применения. Она воззвала к отцовским чувствам Давида, имеющего двух талантливых сыновей.

–Что они могут иметь здесь? Средний вуз и работу за мизерную зарплату?—кричала Мара.—В свободном мире у них будут другие перспективы! Если ты этого не понимаешь, ты кретин, Давид!

Лева и Арсений встали на сторону матери. Подарки, которые присылали им сестры, их рассказы о том, как можно устроиться, имея голову на плечах, лучше всего убеждали развитых не по годам мальчиков.

Давид встал перед выбором. Даже в страшном сне ему не могла присниться разлука с Таисией и Шурочкой, а тут наяву! Сгоряча он решился на развод с женой и даже сказал ей об этом. Но его чадолюбивая душа не дала ему сделать это. Значит, придется расстаться с Таисией и Шурочкой.

Именно об этом и рассказал Давид Михеевич Пановым, собравшимся на день рождения его дочери. Шурочка, не понимающая, почему беззвучно плачет её мама, почему схватилась за сердце бабушка и почему так недовольно морщит лоб дед, тихо как мышка сидела за занавеской, прижимая к себе котенка, и переводила испуганные взгляды с одного взрослого на другого. Никто не ругался, не ссорился, но выглядели так, словно сейчас разойдутся и никогда больше не встретятся. Хотелось заплакать, но появившийся в груди комок не давал. Девочка бессильно прислонилась головой к оконному стеклу, закрыла глаза и постаралась заснуть. Может, когда она проснется, все будет по-другому, все снова развеселятся, и не будет этой страшной тишины в доме.

Но тишина в доме Таисии поселилась надолго. Потекли недели и месяцы без Давида. Таисии не хотелось ни есть, ни спать, ни работать. Только Шурочка на какое-то время могла вырвать женщину из оков апатии и безмерной тоски. Девочка давно не видела отца и первое время часто спрашивала о нем. Но каждый раз у мамы кривилось лицо, краснели глаза, а потом целый вечер дома пахло лекарством, которое мама капала из темного пузырька. Постепенно Шурочка поняла, что о папе спрашивать не надо. Она подолгу сидела у окна, смотрела в сторону автобусной остановки и ждала, что папа придет.

Наступил еще один день рождения Шурочки. Она получила подарки от дедушки с бабушкой, от мамы и соседки, с которой иногда оставалась, когда Таисия задерживалась на работе. Снова накрыли стол, но не было того веселья, с которым год назад они ждали прихода Давида Канцлера.

А на следующий день почтальон принес извещение на посылку.

На лицевой стороне посылки красовались иностранные марки, стояли черные и красные штемпели. В коробке, обвязанной розовым бантом, лежала огромная кукла, чем-то неуловимо похожая на Шурочку: те же легкие рыженькие волосики, те же глубокие темные глазки, тот же ротик, приоткрытый в улыбке. Но больше всего присутствующих поразил одна деталь—в кукольных ручках пригрелся рыжий котенок, совсем как живой! Он и сделан, наверное был из шкурки настоящего котенка, имел кожаный носик, глазки из крупного бисера и пластмассовые коготки. Именно таким был котенок в тот злосчастный день, когда Давид сказал, что уезжает навсегда. Сейчас-то котенок сильно вырос и оказался не котом, а кошкой, которую Шурочка назвала Ружей.

Дрожащими руками Таисия вынула куклу из коробки, потрогала её волосики, шелковое кремовое платье, спинку котенка, потом взглянула на замершую у стола Шурочку и снова, как тогда беззвучно заплакала. Соседка, присутствующая при вскрытии посылки, осторожно забрала куклу из рук женщины, передала Шурочке, а сама начала обыскивать коробку в поисках записки или письма. Письмо нашлось. Большой голубоватый конверт был не заклеен. Соседка вытащила из него отпечатанный на машинке лист, а следом плотный глянцевый листок, сложенный вчетверо, исписанный мелким, кудрявым почерком Давида Канцлера. Увидев письмо, Таисия так и подскочила.

–Дай мне!—вскрикнула она, а заполучив письмо, кинулась в соседнюю комнату.

Шурочка смотрела на невиданной красоты куклу, на игрушечного котенка, и ей казалось, что кукла сейчас оживет, превратится в девочку, а котенок спрыгнет с маленьких ручек и начнет гоняться за собственным хвостиком, как это любила делать их Ружа, когда была маленькой.

Но кукла не ожила, и котенок не ожил. Каким-то образом девочка поняла, что это подарок от отца и вместе с тем к ней пришло ощущение, что никогда она не увидит папочку, хотя тот и обещал, что приедет к ней.

Соседка сосредоточенно складывала и уминала руками оберточную почтовую бумагу, коробку из-под куклы, белый шпагат, а сама все прислушивалась к тому, что происходит в соседней комнате. Послышался стон, потом тяжелый вздох, потом какие-то жалостливые причитания, потом все стихло. Женщина не знала, что ей делать: то ли уйти, то ли остаться и присмотреть за Шурочкой, которая пригорюнившись сидела на своем излюбленном месте на подоконнике за занавеской. От нечего делать соседка запихнула бумагу в печь, придавила её поленом и стала смотреть, как разгоревшееся из угольков пламя жадно пожирает внеурочную добычу. Чтобы жар не пропал даром, соседка поставила на плиту остывший чайник.

Прошло не менее получаса, как вдруг в комнате, куда скрылась Таисия, что-то грохнуло, словно человек запнулся о коврик и рухнул на пол.

–Тая,—позвала соседка.—Тая!– Никакого ответа.

Тогда женщина, осторожно ступая по скрипящим половицам, двинулась к закрытой двери, потянула её на себя, зашла в комнату.

–А-а-а-а-а!

Таисия полусидела, полулежала на полу у кровати, и крепкий пояс от теплого халата сжимал её шею. Конец пояса был привязан к железной спинке. Лицо Таисии побурело, язык вывалился наружу, а вместо глаз на мир смотрели белые глазные яблоки.

Соседке хватило нескольких секунд, чтобы метнуться к столу за ножом, каким перед тем резали шпагат на посылке, резануть по поясу, просунуть нож под узел на шее и, придерживая голову Таисии, опустить её на пол. Упав на колени перед удавленницей, соседка ударила её несколько раз по щекам, чтобы привести в чувство, и только после того, как Таисия со всхлипом втянула в себя первый глоток воздуха, позволила себе облегченно выдохнуть.

–Ну, Тайка, ты зараза!—ткнула она кулаком распростертое тело хрипящей, но уже приходящей в себя женщины.—Башку бы тебе разбить за такие дела! Ты что же, зараза,надумала! Ты о ребенке подумала?!

А Шурочка, испуганная криком соседки и тем, что она схватила нож, тихонько подобралась к двери и увидела лежащую на полу мать, которая с хрипом дышала и отплевывалась и рядом сидящую тетю Маню, рука который все еще сжимала нож. Шурочка задохнулась от ужаса, шагнула назад, но запнулась и рухнула на пол.

Соседка поздно сообразила, что нужно было закрыть дверь, чтобы не травмировать девочку зрелищем матери-самоубийцы. Теперь пришлось отхаживать обеих. Шурочка быстро пришла в себя, умоляюще глянула на соседку:

–Тетя Маня, ты мою мамочку не зарезала? Пожалуйста, не надо!– плакал бедный ребенок.

–Что ты, деточка, что тебе в головушку пришло!—обняла девочку соседка.—Я только поясок разрезала, в котором…мамка твоя…головой…шеей запуталась. Вот!

–Это правда, тетя Маня?—все еще не верила Шурочка.

–Правда, конечно правда! Пойдем к мамке, сама посмотришь.

Она подняла Шурочку и придерживая её за спинку, повела в соседнюю комнату. Таисия сидела на полу, прислонившись к кровати. Она постепенно приходила в себя, старательно растирала шею и громко дышала. Шурочка медленно подошла к матери, опустилась на корточки. Тут она увидела обрывок пояса, привязанный к спинке, и другой, валяющийся рядом. В её голове сложилась страшная картина, и она бросилась на грудь матери, заколотила её кулачками:

–Ты повесилась!—кричала девочка.—Ты повесилась! Ты плохая! Я тебя не люблю! Мамочка!