Немой вопрос застыл на лице Анны. В другой комнате, рядом с кухней, Леонид отложил книгу и с любопытством прислушивался к удивительным беседам на кухне.

Тихим голосом Валентина продолжила:

– И вспоминать стыдно! Словом… Ну, мы к новому священнику с расспросами: что, как, почему? От благости ли смог отец Василий усмирить и на цепь врага рода человеческого посадить… или?.. Каюсь, что и я грешная – такого человека подозревать стала! Ну, не то чтобы подозревать, а сомневаться начала. Да и не я одна!

– Ну, заладила – все о себе любимой! – перебила ее бабка Маня. – Мы отца Анатолия, что заступил в наш храм после кончины отца Василия, спрашивали. Но он ответил нам неясно, что это вопрос высших сил. Нужно ждать чуда или иных свидетельств, подтверждающих благость отца Василия.

– Да… И мы стали ждать знака какого-то, знамения! Чуда!

Анна в растерянности от всего услышанного, переспросила почти шепотом:

– И как, явилось чудо?

Старушки уже сложили всю покраску и принялись пить чай, который им подавала Анна. Воспоминания продолжились после первой чашки чая с конфетами.

– Не сразу чудо объявилось! Каждое утро мы друг у дружки спрашивали: «Не видал ли чуда, а, сосед?» Как кто кого встретит – первым делом вопрос не про здоровье, не «как живете-можете?», а «чуда не видали, а?»

А дни так и летели! И все без чудес! Ну, сама, Ань, понимаешь, что всякое нехорошее в голову лезло. Нет чуда! Ну хоть ты лопни! Уже и Страстная накатила. И Пасха вот-вот! А чуда-то нет!

Анна почувствовала, что от напряжения у нее начинается головокружение, и села, так и не поставив себе чашку с чаем. Но когда Валентина продолжила, Анна почувствовала, что ей стало легче.

– Но все же явилось! Под Пасху это было. В субботу утром. Первыми чудо увидали детки в детском садике. Пасха-то в тот год была поздняя. Птицы уже гнезда свили. И нашли детишки во дворе детского сада гнездо. А в нем три яйца. Два – обычные. А третье – крашеное и расписное! Тонехонько, красиво расписано. А буковки «Х.В.», точно наросты на скорлупе, так аккуратненько, словно выточенные, на боку яичка красуются. Отнесли нянечке. Та побежала с этим яичком к подружке. Той, которая за кассой сидит в хозмаге, что рядом с почтой. Вышла она за ворота детского сада… а там-то что делается! Как демонстрация на Первое мая! И все бегут, друг дружке показывают такие же найденные в гнездах яички.

Допив свою чашку чая, припомнила и баба Маня:

– У старушки-учительницы, пенсионерки, даже старенькие канарейки, они уж и не пели, а яички снесли в тот день! Три яичка, и одно – красненькое, расписное! И на птицефабрике в Доршеве то же самое приключилось! В тот день расписные яйца куры каждое третье несли! И с таким же рельефчиком на боку – буквы «Х.В.». Так стыдно стало, что сомневались в том, что отец Василий от чистоты своей силу получил тогда, чтобы ворога укротить. Очень каялись. Да! Сколько времени прошло с того дня! Может, у кого и сохранилось то яичко… Да…

– Сколько же мы яиц расписали! Красотища-то какая! Ну все, пора хозяевам отдыхать! – чинно, но лукаво произнесла баба Маня. – А то, как говорится, дорогие гости, а не надоели ли вам хозяева? Ну все! Девушки, давайте яйца раскладывать!

Соседки, явно довольные тем, как прошли посиделки, разложили по корзинам готовые яйца, яркие, красивые. А у Анны остались, как полагается, покрашенные луковой шелухой, которую принесли ей соседки. Анна проводила соседок до двери. Попрощались в коридоре. В кухню вошел Леонид. Его очень развеселило все услышанное:

– Да! Какая фантазия!

Убирая со стола, Анна ответила, подражая старушкам:

– Сие нам не ведомо. Чудо! Поди проверь. Слушай, Лень, что-то голова заболела.

– И я хотел тебе предложить прогуляться, – обрадовался Леонид.

– Сейчас резиновые сапоги натяну – и вперед!

Они вышли и прогулялись по старой пасеке, обсуждая впечатления от услышанного. Все вокруг – сад, кусты, остатки липовой аллеи, сросшиеся с темнеющим перелеском, – утопало в туманных сиреневых сумерках. Тут вдруг Анна краем глаза заметила что-то. Резко обернулась. И, раздвинув колючие лапы елки, заглянула в густые ветви. Там было гнездо птички. И Анна с восторгом и изумлением увидела, что среди буровато-серых с пятнышками яиц птички лежит и чудесное расписное яйцо. Анна взяла его. Это крупное, яркое яйцо, лежащее у Анны на ладони, потрясло и Леонида.

***

Утро пасхального воскресенья, даже если день в целом пасмурный, всегда, непременно украшено сияющим, или, как это принято говорить в Ругачеве, «играющим» солнышком. Так было и в эту Пасху. Утром в церкви прихожане раскладывали перед освящением вокруг куличей расписные и крашеные яйца. Украшенные свечами и цветами куличи от соседства с яркими расписными яичками радовали всех своим видом.

Анна тоже была среди всех занята подготовкой принесенного ею для освящения. И между расписанных ею яиц положила и то, загадочное, взятое из гнезда.

К ней подошли ее недавние гостьи, с которыми она расписывала яйца в чистый четверг.

Баба Маня сразу заметила то удивительное яйцо. Она крайне озадаченно и встревоженно посмотрела на Анну. Отошла в смятении к подружкам-соседкам. И шепотом стала обсуждать увиденное. Они с обеспокоенными лицами шептались между собой, поглядывая в сторону Анны. Потом подошли к ней и, пристально рассматривая то яичко, сказали:

– Аня! Так ведь это точь-в-точь как то яйцо! Помнишь, мы тебе рассказывали? Из тех, что явились в гнездах после смерти отца Василия! – ахали и причитали соседки, покачивая головой.

А баба Маня повернулась к Анне и, с укором глядя в ее лицо, произнесла:

– Ох! Анна, Анна! Так, значит, не поверила ты нам! Значит, и ты засомневалась, раз и тебе это чудо было послано!

Муж

Над Ругачевом расстилался рассвет. Его лучи пробивались сквозь моросящий дождь летнего утра, мутно просвечивая лучами, как сквозь пропыленный тюль. Не останавливаясь и не превращаясь в дождь, моросил мелкий, колкий дождичек. И казалось, так теперь всегда, что бы ни случилось, будет моросить.

Стены пятиэтажки на одной из улиц Ругачева стали пятнисто-темно-серыми вместо обычных серых, словно сменили породу. Но женщина не уходила, она упорно стояла, не двигаясь, на балконе третьего этажа, одетая в ночную рубашку, с наброшенным на ее полные плечи плащом. Нина пристально смотрела вдаль, ожидая кого-то. Она смотрела на ту улочку, что выходила на дворик и детскую площадку, которая протянулась сюда от самого вокзала.

Нина устала кого-то ждать и окаменела от этой усталости, от всего пережитого на прошлой неделе, застыв на балконе. Но пристально смотрела, словно это сейчас было самым главным делом в ее жизни.

Положив голову на скрещенные на перилах балкона руки, почувствовала, что задремывает.

Но, услышав сквозь морок сна и шелест моросящего дождя шорох шагов, она встрепенулась. Выпрямилась, всматриваясь еще пристальнее. И обрадовалась, увидев кого-то вдали.

Сверху ей был виден только черный зонт, большой черный зонт. Но она сразу узнала того, невидимого ей, идущего под зонтом человека. И тихо заплакала…

Михаил, лет пятидесяти восьми мужчина, изрядно потрепанный жизнью, шел не торопясь, останавливаясь, словно в сомнениях, задумываясь о чем-то. Он останавливался и оглядывался назад. Подойдя поближе к дому, он приподнял зонт и посмотрел на окна и балкон верхнего этажа. Увидев женщину на балконе, Михаил замер. И они пристально смотрели друг на друга.

И тут женщина, как включенная сирена, начала поносить этого мужчину. Точно бездонную бочку брани изливала она на него, теперь уже опущенный черный зонт, под которым он пытался скрыться и от нее, и от камнепада ее брани, и от моросящего дождя. Из ее яростного монолога становится ясно, что это ее муж.

– Явился, бесстыжие твои глаза! Что, нагастролировался, урод?! Теперь домой?! Видно, не приняли тебя там!