Со стыдом он получил эти деньги по почте обратно с запиской Сыркина:

“Такой договоренности не было. Я консультировал больную по просьбе Литфонда, а за книгу спасибо”.

Званцевы узнали, что в институте под руководством профессора Бураковского есть доктор Григоров, специально занимающийся блокадой сердца.

Попали к нему на прием по рекомендации доктора Люде, работающего там же.

— Ну, вы еще ничего. Своим ходом, не на носилках прибыли, — ободрил профессор пациентку. — Тут или гормональное лечение, или операция на сердце с подключением к нему электрического стимулятора. В приемной сидит в прошлом худощавый молодой человек, он прошел курс лечения. Посмотрите на него. И скажете мне ваше решение.

Выйдя из кабинета профессора, Званцевы поняли Григорова. При одном взгляде на молодого человека Таня пришла в ужас, представив себя в таком состоянии.

Молодой парень превратился в груду мяса и жира. Несколько подбородков подпирали голову, распухшие руки и ноги не вмещались в рукавах и штанинах, выпирая из них. Былая ладная одежда лопалась на нем.

Званцевы вернулись в кабинет.

— Я не могу стать таким чудищем. Согласна на любую операцию, — сказала Таня.

— Побочное действие гормонального лечения. Я потому и попросил вас взглянуть на пациента. Значит, поставим вам кардиостимулятор, — пообещал профессор.

И Таня легла в клинику. Она занимала боковой корпус старинной Первой Градской больницы, куда Саша попал после первого припадка эпилепсии.

Но операцию назначали не сразу. Проводили предварительные исследования. Тревожно тянулись дни ожидания.

Званцев бывал у жены каждый день. Он не мог иначе.

Да и она нуждалась в нем, хотя и была поразительно стойкой, не раз удивляя врачей. Так, при двух родах акушерки и доктора вместо крика роженицы, слышали от нее шутки и слова ободрения, хотя, казалось бы, страдалица сама нуждалась в этом…

Супруги сидели в холле, рассказывая друг другу, он о скучных издательских делах, а она о том, чем была взволнована.

— Не могу забыть прелестной девушки из нашей палаты. У нее был врожденный порок сердца. Должны были поставить искусственный сердечный клапан. Она все прихорашивалась перед операцией, словно в театр собралась, попросила у меня губную помаду, свою в волнении не могла найти. И такую красивую повезли на каталке в операционную. А оттуда в такой же каталке — в морг. У нас вся палата была в шоке. До сих пор в себя прийти не можем.

— Разве Григоров занимается и клапанами?

— Нет. Из шести коек палаты только две за ним. Я и мясник с рынка.

— Мясник? У вас же женская палата.

— Женщина-мясник. Здоровенная такая. Ей мясо рубить надо, и блокада сердца для нее — катастрофа. На Григорова вся надежда.

— И для нас тоже.

— Ты знаешь, — со смехом перевела Таня разговор, — здесь нравы более, чем свободные.

— Как тебя понять?

— Разговорились мы с одним больным из мужской палаты. Вечером. Идем по коридору. Из дверей процедурной выскользнула сестра, а за нею вышел дежурный врач, и при виде нас, приглашает: “Можете заходить. Кушетка освободилась”. Я рассмеялась и говорю: “Спасибо. Это не для нас!”

— А что твой спутник?

— А он на полном серьезе: “А почему? Ведь операции у нас у обоих будут на сердце…” Остальное я понять была должна. Я поняла, и пожелала ему спокойной ночи.

— Вряд ли он спал спокойно.

— Я тоже плохо спала. Все чудилась мне девушка с накрашенными губами на операционном столе.

Пребывание Танюши в клинике задерживалось.

— Григоров сказал мне, — объясняла она, — что поставит мне один из шести, посланных ему из-за границы аппаратов типа “Деманд”, поскольку блокада у меня неполная, и сердце порой начинает само биться нормально, а эти аппараты при этом сами выключаются.

Но высланные самолетом умные аппараты где-то застряли, и заинтересованные родственники ждущих операцию пациентов, предпринимали отчаянные поиски пропавших в пути стимуляторов.

Званцев по-прежнему ежедневно приезжал на свидание в клинику. Танюша тяжело переносила бесплодное ожидание. Выписаться домой было нельзя. Потеряешь место в палате, и обратно не попадешь. Сашины посещения скрашивали больничные будни.

На беду началась эпидемия гриппа, и в клинике объявили карантин.

Но Званцев не привык отступать.

Недавно с ним произошел курьезный случай, который подсказал ему необычный план действий.

По телевидению регулярно шла популярная юмористическая передача “Кабачок тринадцать стульев”, и один из актеров, играющий роль “Пана профессора”, гримировался прямо под Званцева. Та же бородка, те же очки, и лицом схож.

И вот однажды при спуске по метромосту Званцева обгоняет автомашина ГАИ и делает знак остановиться. Удивленный, ничего не нарушивший Званцев, съехав с моста, затормозил у Лужников.

Машина ГАИ остановилась впереди. Из нее вышел инспектор и подошел к открывшему окно Званцеву. Взял под козырек, отрекомендовался:

— Я давно за вами еду, все жду, когда вы что-нибудь нарушите. Ан нет! Образцовое соблюдение правил! Скрупулезное! Даже не верилось. Захотел посмотреть, что за водитель такой собранный? Перегоняю, гляжу, а за рулем сам “Пан-профессор” сидит. Ну, я не выдержал, решил остановить. Благодарность Пану-профессору объявить за образцовую езду.

— Я вовсе не Пан-профессор. Это актер под меня гримировался. Я писатель Александр Званцев, фантаст.

— Так это еще лучше! — восхищенно воскликнул инспектор. — Скажите, как дела с тунгусским метеоритом? Очень вы меня своей гипотезой заинтересовали.

— Пока только она объясняет все аномалии тунгусского взрыва.

— Вот это здорово! Попрошусь туда, в экспедицию. Спасибо, товарищ профессор. Спасибо, товарищ Званцев.

И теперь Саша вспомнил этот забавный эпизод и с былым мальчишеским озорством решил использовать свой профессорский облик, чтобы не прерывать свиданий с изнемогающей в ожидании женой.

В доме были белый халат и белая операционная шапочка. И он облачился в это одеяние, надев на шею еще и фонендоскоп от прибора для измерения давления.

В таком виде сел в машину и поехал в Институт Бураковского. На площади Гагарина, объезжая стоящие перед светофором машины, заехал колесом за разделяющую полосу. Инспектор на этот раз за ним не ехал, а стоял на посту. Раздался свисток. Званцев, как был в халате, с фоноскопом на груди, вышел из машины и направился к строгому стражу дорог. Тот при виде его, издали закричал:

— Можете ехать, товарищ профессор.

Так он прошел первую проверку.

В вестибюле, где по случаю карантина задерживали всех посетителей, он спокойно прошел мимо них, бросив на ходу дежурной с повязкой на рукаве:

— На консультацию.

Услышав вслед:

— Проходите, товарищ профессор.

Ладно, хоть “Пан-профессор” не сказала!

И в таком виде предстал перед сидящей в палате на койке женой, никак его не ждавшей.

Ежедневные визиты Званцева в клинику, несмотря на карантин, продолжались.

Ударили морозы. Но это не остановило Званцева. Он надевал пальто поверх халата, и, раздевшись в машине, спокойно проходил привычным путем через вестибюль.

Но, “Сколько бы веревочка не вилась…” И однажды встретились “Пану-профессору” в коридоре два почтенных медика в белых халатах. Они остановили Званцева, и один из них сказал:

— Давайте знакомиться. Это директор института профессор Буракуовский, а я — главный врач.

— Я — писатель Александр Званцев. Только в таком виде могу пройти к жене, которая второй месяц ждет у Григорова стимулятор сердца.

— Так что же не взяли у Григорова постоянный пропуск? — спросил Бураковский.

— Не рискнул к нему обратиться.

— Что-то не похоже на вас, чтобы не рискнуть, — заметил главный врач.

— Направляйтесь сейчас к Григорову, мы идем от него, и передайте ему, что я, как директор института, разрешил выдать вам постоянный пропуск, а мне в следующий раз через него передайте свою книжку с авторской надписью. Может быть, “Фаэты” или что другое.