— Сирано был вольнодумцем и влюбленным безумцем, уверенный, что ни одна богиня или ангел не могут быть выше, совершеннее его возлюбленной. И в отличие от современников, не сравнивал свой идеал с мифическими божествами.

— Ну и ну! В каком мире страстей вы живете, друг мой. Завидую вам черной завистью.

— Разве вы не живете жизнью своих героев?

— Не в такой степени, чтобы, воплотясь в них, писать за них стихи, требующие вызова пожарной команды.

Званцев пожал плечами и сказал:

— Но трагедий за кардинала Ришелье я не писал.

— Ладно, читайте, что вами, а не Ришелье, написано.

— Должен вам кое-что объяснить, Владим, чтобы вы поняли меня.

— Чтобы понял, откуда ноги растут? Ну-ну!

— Чтобы увидеть, как волшебно перерождаются люди. По этому поводу я написал стишки:

Есть в каждом по два существа:

Сын Света, сын Мрака, два брата.

И борются в жизни всегда.

Один всё ж возьмёт верх когда-то.

— Философский трактат в четырех строчках. Вы заразились от своего героя. Но это уже по моей части, готов слушать, что бы вы там еще ни написали.

— Я должен предварить чтение воспоминанием об обычном вечернем разговоре писателей в гостиной Дома творчества в Малеевке.

— Спасибо Серафимовичу, который безвозмездно передал свое имение Литературному фонду при его создании в прошлом веке.

— Вы знаете, Владим, как “именитые” собираются вечерами поговорить… ни о чем? Отдыхают.

— Ну, как ни о чем? О погоде, кто на бильярде выиграл. Кто у кого жену увел…

— Я рискнул их развлечь, и рассказал о своем замысле написать ”об энергетической трубе до неба”.

— Проще было, сняв брюки, сесть в муравейник.

И я услышал от одного из корифеев такую сентенцию: “Молодой, по сравнению с нами, человек! Вам, кому мы симпатизируем, пора понять, что писатель — это живописец. Он живописует жизнь, как она есть, проникая вглубь людской психологии, и не имеет права подменять это Вавилонской башней или трубой, хотя бы поднебесной. Читатель не хочет таких псевдовысот. Жизнь до краев полна неразделенной любовью, супружеской неверностью, ошибками, даже преступлениями, нарушениями заповедей Господних, словом, всем тем, что вокруг нас происходит, а не тем, что, будто бы, может произойти. Писатель — не инженер немыслимых конструкций, а инженер человеческих душ. Пишите о душах человеческих, а не о выдуманных ситуациях, все равно, из будущего или из прошлого. И мы за то, чтобы наши ведущие журналы отказались в принципе от подобных публикаций, от кого бы они ни исходили”.

— Не знаю, кто вам это сказал, но это вполне мог сказать я. А как остальные? — заметил Владим.

— Они согласно кивали, а я, честно говоря, ощутил вокруг себя пустоту. Мне казалось, что она клокочет, наступает…

— И вы, как петушок, ринулись в бой?

— Нет, смолчал. Из уважения. Но решил отыграться в романе, когда мой Сирано попадает в высший свет и, слушая там салонную болтовню, тоже ощущает вокруг себя пустоту.

— Во-первых, это малодушно, а во-вторых, неправомерно. Вы слушали отнюдь не болтовню, а дружеское наставление мастера слова.

— Я и сам так думаю, но это послужило мне толчком.

— Куда же это вас толкнуло? Надеюсь, не в пропасть?

— В пропасть находок. Если хотите, я вам прочитаю.

— Да что проделаешь. Я уже назвался груздем, придется лезть в кузов.

“Чем дольше находился Сирано де Бержерак в великосветском салоне, тем сильнее в нем зрело чувство протеста…

…Он был крайне раздражен…, бессодержательной, выводящей его из себя, болтовней, надменным, оскорбительным отношением… и полным равнодушием к нему (если не брезгливостью!) прекрасных дам, о которых он так пылко мечтал, ощущая теперь, вместо изящества и красоты, холодную пустоту.

И когда ему предложили прочесть поэтический экспромт, он, очертя голову, ринулся в бой с тут же придуманным сонетом:

ОДА О ПУСТОТЕ

сонет

Конечно, это очень плохо,

Когда в кармане пустота.

Но стоит ли вздыхать и охать?

Ведь пустота всегда свята!

Она меж звёзд, светил небесных,

В пустообыденных словах,

В салонах дам пустопрелестных

И пустознатных головах!

Она вещественна бы вроде,

Стоит со шпагою в руке

И по пустой последней моде

Приподнялась на каблуке.

Она и плачет и хохочет,

Хоть пустота, а все ж клокочет“.

— О пустоте — это вы здорово! Еще такое слово есть, как “пустозвонство”. В общем, заставляете себя слушать дальше.

— Хорошо. Я продолжу. Я пропускаю его первую дуэль, вызванную этим оскорбительным сонетом. К поединку его подготовил знаменитый учитель фехтования, открывший в нем гениального шпажиста, и научил ловкому приему обезоруживания противника. Слух о Сирано прошел по Парижу, и он был приглашен в блестящий салон графини де Ла Морвинер, которая любила поражать гостей очередным сюрпризом или скандалом. Участником такого развлечения на этот раз был избран Сирано де Бержерак с его отменным носом:

“Среди всего выставленного здесь богатства, изящества и царящей скуки, грубым пнем в пышном благоухающем саду выглядел армейский капитан в столь неуместных в шелках гостиной тяжелых ботфортах, неуклюжий со своими солдатскими манерами и мешающей ему же самому слишком длинной шпагой.

Капитан де Ловелет мучительно ждал сигнала от маркиза де Шампань, который увивался среди дам, рассказывая каждой какую-нибудь пикантную историю. Старый солдат чувствовал себя здесь неуютно и мечтал поскорее поссориться с каким-то носатым молокососом, чтобы “отработать” угощение в трактире и приглашение на этот слишком уж утонченный вечер, где не с кем перекинуться словом о славных походах, боях, лошадях и поединках.”

Наконец, де Шампань сделал капитану условный знак, направился к Сирано де Бержераку и с изысканно вежливым поклоном произнес:

— Почтенный господин поэт! Наши прелестные дамы поручили мне передать их просьбу прочитать какие-нибудь стихи о красоте и любви.

Сирано, немного смущаясь, встал, застенчиво оглядываясь, направился на середину гостиной, обдумывая, что бы прочесть столь избранному обществу.

Но дорогу ему внезапно преградил армейский капитан в ботфортах:

— Вы, сударь, намеревались толкнуть меня, торопясь, как юный петушок, прокукарекать свои стишки с помощью вашего носа, который заменил бы в полку призывную трубу, а еще лучше им пахать в поле, что делали, надо думать, не так уж давно, ваши близкие предки из числа грязных крестьян.

Сирано вспыхнул. Присутствующие с интересом следили за тем, что произойдет. Однако “поэтической дуэли”, как у баронессы де Невильет, здесь не состоялось. Савиньон с непостижимой ни для капитана, ни для гостей графини ловкостью выбросил вперед руку и схватил обидчика за нос, притом так сжал его своими железными пальцами, что старый солдат не удержался от возгласа, получившегося, надо сказать, довольно гнусавым.

И Сирано стал водить капитана за нос по великосветской гостиной, уверяя блистательных гостей, что не отпустит почтенного воина до тех пор, пока нос того не сравняется с его собственным.