А перед мысленным взором всплывает ухмыляющаяся рожа Леона, который словно говорит кому-то с притворным сожалением: опозорился наш старичок.
***
— Знаешь, майор, была бы моя воля, просто снял с тебя штаны и выпорол ремнём перед строем твоих парней. Чтобы неповадно было. Мальчишеская выходка. За каким хреном нужно было устраивать этот балаган? Ты должен был только встретить генерала и сопроводить в апартаменты.
Дресслер погасил окурок в бронзовой пепельнице на львиных лапах, вытащил новую сигарету из пачки, помял её сильными пальцами и сунул в угол рта. Щёлкнув зажигалкой, закурил. Откинувшись на спинку кресло, выпустил дымное облако. На его широком мясистом лице застыло отрешённое выражение. Но в маленьких утопленных глубоко под надбровными дугами глазах светилась мучительная усталость.
— Я хотел продемонстрировать высокому гостю наши достижения…
— Да ладно валять дурака, — хмуро перебил меня Дресслер, не вынимая сигареты из угла рта. — Мне-то хоть не ври.
После того, как я всё-таки справился с иллюзией, которая внезапно одолела вчера в полёте, я посадил джет. Отрапортовал с превеликой радостью высокому гостю о благополучном завершении учений, с удовольствием наблюдая, что нос Шмидта по цвету уже не отличался от запорошенного снегом воротника его роскошной дохи.
Спустя пару минут я услышал жуткий скрип полозьев снегохода. Взметнув высоким веером снежную пыль, он остановился поодаль, из него выбрался полковник. Проходя мимо меня, прожёг таким злобным взглядом, что я должен был расплавиться на месте. Если бы был сделан из металла.
Но на следующее утро полковник явно остыл, растеряв весь гнев и «порку» затеял для проформы. Может быть, ещё и потому, что ощущал себя виноватым?
— А зачем Шмидт приехал? — спросил я.
— Не знаю, какое-то важное дело, — Дресслер тяжело выдохнул и затушил только что зажжённую сигарету в пепельнице. — Настолько секретное, что я не получил никаких разъяснений на этот счёт. Но касается это и тебя тоже.
Повисло тягостное молчание, только слышалось тяжёлое дыхание Дресслера, да гудение электронагревателя.
— Да, — наконец он очнулся, зашёлся в застарелом кашле курильщика. — Зайди на склад, разберись с гуманитарной помощью, которую они привезли от Красного креста. Там этим занимается их представитель — Эдит Чемберс. Дочь учёного Карла Чемберса. Привезла какие-то новые экспериментальные лётные костюмы. Иди, подбери себе что-нибудь.
Я вышел в коридор, в лицо пахнуло промозглой сыростью и затхлостью могильного склепа. И чуть не угодил под платформу с каким-то здоровенным, укрытым брезентом, агрегатом, которую по рельсам, выложенным в центре коридора, тащили двое парней в тёмно-синих комбинезонах. На миг остановились, отдали мне честь и поволокли дальше, оставляя на стене длинную уродливую тень, похожую на какое-то сказочное чудовище.
Свисавшие с потолка лампы под жестяным абажуром, мерцали, качаясь от сквозняка, их неровный свет ложился на необработанный темно-серый камень стен и потолка галереи.
Быстро дошагал до конца коридора, где находилась круглая шахта, освещённая встроенными в стены плоскими лампами. По кругу стояли невысокие столбики с панелями, куда нужно было приложить ладонь для опознания сканером, но эта шутка давно уже не работала. Я просто ударил кулаком по панели и услышал, как с подозрительным скрипом и скрежетом начала подниматься грузовая платформа. Машинально бросил взгляд вниз — в глубокую тёмную бездну, и сжалось сердце от тоски — представил, что наступит день и нам всем придётся уйти под землю, как кротам.
Клеть — стальная плита с ограждениями из сварных стальных труб, остановилась, и я сделал шаг внутрь. И тут же начал подниматься.
Шлёп! Под ноги свалилась большая многоножка розовато-белого цвета с круглыми бугорками вместо глаз — большая часть подземных существ были слепы. Извиваясь, обвила мой ботинок. Укусить она не могла, но с каким-то злобным отвращением я спихнул её вниз.
Клеть остановилась на самом верху в бетонной коробке с вившимися по стенам толстыми кабелями. Как только распахнул дверь, ветер зло швырнул в лицо ледяной крупы, я поёжился, и, запахнувшись воротником, побрёл к сереющему сквозь снежную кисею приземистому зданию.
Большая часть склада находилась под землёй. Сверху располагались только подъёмники, и мне пришлось опять нырять в промозглую тьму, спускаться по склизким ступеням тускло освещённой аварийными лампами лестницы в основную часть склада. Я распахнул дверь и стал пробираться между высокими металлическими стеллажами, заваленными барахлом: деревянными ящиками, тюками, коробками.
— … его бы выкинули бы, — услышал я издалека голос Леона Хаббарда. — Терпят его, потому что он особые услуги оказывает нашему шефу. Ну, вы понимаете, мисс Чемберс, — Леон мерзко захихикал и я понял, что говорит он обо мне.
Постоял немного за стеллажами, прислушиваясь к тому, что несла эта мразь, и шагнул из полутьмы. Между двумя высокими стеллажами стоял стол, рядом с которым маячила массивная фигура Хаббарда. Он противно трясся от смеха, рассказывая теперь какой-то сальный анекдот. Я не стал больше слушать и подошёл ближе.
Леон обернулся на шум шагов и замер, лицо вытянулось, пугливо заморгал, проступили красные пятна на толстых щеках. Едва не выронив объёмистый пакет, он отдал мне честь и, втянув башку в плечи, протиснулся в простенок между стеллажей.
— Мисс Чемберс, я — майор Алан Тар… То есть Алан Макнайт, — я протянул ей через стол руку.
Грациозным движением она поправила волнистые темно-каштановые волосы с медным оттенком и мягко сжала мне руку. Сверкнула живым блеском глаз цвета тёмного шоколада. Вся её тоненькая фигурка с узкими бёдрами, затянутая в красный комбинезон, короткая до пояса куртка с меховым воротником, и даже алый платочек на шее, словно излучали солнечный искрящийся свет, впитанный на Экваторе.
Девушка отошла к стеллажу и принесла мне запакованный в пакет костюм песочного цвета с нашивкой «Алан Макнайт». И я с иронией подумал, что теперь смогу протирать узлы джета индивидуальной тряпкой. Поблагодарил, и собрался уйти.
— Майор, а вы не собираетесь извиниться? — хрипловатый, пробирающий до самых фибр души, голос Эдит Чемберс прозвучал раздражённо.
— Извиниться? — я повернулся, положил на стол пакет и оперся, вглядываясь со злым прищуром в лицо Эдит. — За что интересно?
Я прекрасно знал, что она скажет, и уже готовился дать отпор.
— За то, что вы продержали нас на морозе почти час!
Изящно вырезанные крылья её носа начали раздуваться, пунцовый рот полуоткрылся, обнажив зубы с острыми клычками. Не дать — не взять, волчица, вцепится в горло. Это только раззадорило меня.
— Мисс Чемберс, я показывал достижения пилотов подразделения, которым имею честь командовать, — отчеканил я прямо ей в лицо.
Тёмный румянец выступил на её скулах, усилился блеск в глазах, но теперь недобрый, ледяной.
— Это нужно было показывать именно в тот момент, когда мы прибыли? Усталые, измученные! Вы хоть представляете, сколько мы летели сюда? Почти четырнадцать часов! Несколько пересадок! Мы почти не спали.
— А вас, дорогая моя, никто сюда не звал. Если вы решили приехать, значит, знали на что шли. Мороз… Разве это мороз? Мороз, мисс Чемберс, это когда эмаль на зубах лопается. Носы, руки, ноги мгновенно замерзают. И начинается гангрена. Знаете, сколько здесь безногих, безруких инвалидов? Нет?
— Почему вы так ненавидите нас? — почти неслышно выдохнула она.
— А за что мне вас любить? — я распалял себя все больше, не в силах остановиться. — Вы живете там, в тепле, при ярком солнце. Купаетесь в море, нежитесь на песчаных пляжах. А мы здесь умираем от холода и голода.
— Не всем же жить на Экваторе, — с безнадёжной тоской произнесла Эдит, и мне стало вдруг жалко её, не себя.
— Не всем, правда. Да только по какому праву кто-то теперь живёт там, а кто-то выживает тут? А? У кого есть бабло, тот смог купить себе тёпленькое местечко. А для нищих туда путь заказан.
