— Я тоже помню то славное время, когда Павлик был жив. Мы многое вместе прошли, а без него я уже и не хожу. Как видишь, доченька, и в прямом смысле тоже, — грустный вздох женщины окутал прозрачным горьким шлейфом ее картину.

— Ну что вы, все еще впереди. У всех нас. Дорога вперед никогда не заканчивается, покуда мы не закроем глаза.

— Правильно говоришь, Элечка, правильно. Твоя дорога точно цветет у тебя под ногами головками ярких маков. Павлик любил дарить мне маки, их много цвело у нас в поле, — мягкая улыбка морщинистых губ вмиг омолодила лицо, испещренное морщинками лет и усталости.

Что-то солидарно пробормотав, девушка отошла к окну, пока пациентка измеряла температуру. Столько раз она хотела опустить руки, даже не попытавшись их поднять. Так часто говорила, что этот мир погряз в темноте, хотя даже не пыталась разлепить веки. Что нам стоит хоть на секунду полюбить мир вокруг нас, себя самих, небо и солнце, что порой мы совершенно не заслужили встречать?

— Температуры нет, состояние стабильное, — констатировала Элина, проведя все необходимые манипуляции.

Она не горела своей работой, не тонула в ней с головой, не задыхалась, не жила ей. Это просто устав больницы и список обязанностей медсестры, за которые в конце месяца она получит конкретную сумму в российских рублях. Однако Элина не могла не признать, что улыбка пациентов, которые идут на поправку и которых она сопровождала в этом пути, стоит гораздо дороже месячной зарплаты — она бесценна.

Наверное, это и есть формула успеха, Грааль, который доступен не каждому: полыхай пожаром своего любимого дела — и оно будет опалять тебя самым нежным огнем. Ненавидь свое дело — и оно оставит от тебя лишь дымящиеся черенки.

— Это все твоя забота, Элечка. Не все у вас такие же вдохновляющие, как ты.

Элина вздохнула. Хоть последние дни и не капали ей на темечко каплями ядовитого дождя, разъедая плоть до мяса, вдохновением она бы себя не назвала. Взгляд девушки, словно кузнечик, перескочил с яркого солнца на изумрудные блики мелких травинок. Вдохновение так близко: у нас под ногами, над нашей головой, в нашей душе, но все, что мы делаем с ним — это топчем, сбиваем острыми стрелами, убиваем успокоительными. Элина глянула на свои руки, чувствуя себя убийцей, видя на линиях судьбы кровь. Пассивное прожигание жизни равняется умышленному убийству в сговоре с совестью и разумом.

Грехи не прописаны ни в каких Библиях и Коранах, никакой дядька не давал нам листок с перечнем правонарушений. Злость клубится и вьется свет в душе по мановению нашей и только нашей руки.

— Стриженова, — голос Катерины автоматной очередью разорвал тишину эфира в ее голове.

Радио помехи жалобно застонали и заискрились. Судя по голосу начальницы, намечается война.

— Слушаю вас, — холодно отозвалась Элина, хотя в душе окурки скуренных от нервов сигарет жгли сухую почву ее бунтарства.

— Жду вас в ординаторской через минуту.

Слова Стрельцовой растворились, точно аромат жгучих духов. Пронеслись в воздухе за секунду и умерли, но успели вызвать аллергическую реакцию.

— Валентина Игоревна, поправляйтесь, — улыбнулась пациентке медсестра и сжала ее руку. — Я еще к вам зайду.

У ординаторской она была примерно через полторы минуты, еще десять секунд стаптывала балетки, чтобы сделать шаг вперед. Шаг вперед он всегда такой — трудный. Но если сам его не сделаешь, кто-нибудь обязательно толкнет, и тогда будет больно. Лучше уж самой.

— Заходи, — небрежно крикнула Катерина, будто велела лакею отворить дверь перед Ее величеством.

— У меня нет времени, Катя, на разговоры. У меня там пациенты…

— Эля, — зашипела Стрельцова, точно змея, вырвавшаяся из-под маски нюд мейк-апа и стиля кэжул. — Все твои пациенты — только моя прихоть. Я бросила тебе эти объедки со своего стола, но я могу и вернуть свою щедрость обратно.

— Не смей. Ты все знаешь не хуже меня. Это все мое! Было бы мое…

— Как будто тебя нужно учить, что плевать история хотела на "бы" и прочие смешные словечки. Это свое «бы» ты можешь уже похоронить во дворе: выкопай ямку, сложи туда ворох своих мечтаний и засыпь землей. Все.

Элину била мелкая дрожь, точно морось в лицо. Вроде и не дождь, а неприятно колет щеки. Вот и ей казалось, что вроде и не бьют, а синяки останутся.

— Посмотри, — резко повысила голос Катерина, — что твоя мечта сделала с тобой, с твоей жизнью! Прежде чем выбирать мечту, посмотри внимательно прейскурант. Потянешь ли ты ту или иную мечту? Может, проще сразу от нее отказаться, чем дать ей потом отпилить от тебя по кусочку?

— Прекрати…

— Дать тебе зеркало? Напомнить, что именно твоя мечтала сделала с тобой? — безжалостно давила Стрельцова, словно бы орудуя медицинским лезвием в мягких тканях. — Зачитать тебе условия твоего трудового договора? Напомнить твою должность и зарплату?

Дождь превратился в град и в кровь изрезал ее лицо. Слезы кусали глаза и заставляли часто моргать, чтобы не ударить в грязь лицом окончательно. Пусть ноги подкосились, но лучше стоять согнувшись, чем упасть на колени.

— Лучше себе напомни об интернатуре, — рявкнула Элина, чувствуя себя дворняжкой, из последних сил огрызающейся на породистого пса. Но кем бы ты ни был в этой жизни — не позволяй никому наступать себе на хвост. — И о гранте Песчанского, и о конкурсе, и… Да обо всем!

Пухлые малиновые губы Стрельцовой недовольно поджались, но затем снова зацвели алым рассветом высокомерной улыбки.

— Когда это было, дорогая моя бывшая лучшая подруга. — Малина была раздавлена сапогом и растеклась кровью по гладким губам Катерины. — Теперь я хозяйка этого бала, и все слуги здесь подчиняются мне. Ты — одна из них.

— Что случилось? — всхлипнула Элина. Силы были не равны. — Чего ты взъелась на меня?

— Дима сказал, что ты с ним занимаешься, помогаешь восстановить память.

Упоминание о Диме чуть ли не стало для нее сквозным ранением. Как эта женщина узнала об их занятиях? Насколько далеко простираются ее загребущие пальцы с идеальным маникюром?

— Ты общаешься с ним? Я думала, он живет в изоляции, окруженный призраками прошлого.

— Тебе бы книги писать, — едко усмехнулась Стрельцова; ее усмешка прожгла бы даже металл. — Ставлю все на то, что они бы не продались, даже тираж в три экземпляра себя бы не окупил. Один тебе, другой маме, а третий… Отчего я так убеждена, что Миша бы его не купил?

Пространство в ординаторской сжалось до пульсирующей обиды Элины, которая чувствовала себя пленницей захлопнувшейся мышеловки. Лязг старого железа больно бил ее уставшую душу. А Катерина, в свою очередь, наматывала на кулак железную цепь, изъеденную ржавчиной. Кот и мышка сцепились в углу — и мышка знала, что это ее последний день.

— Мой муж тебя не касается.

— О да, меня он не касается. И слава богу! Он мне никогда не нравился, — вкрадчиво произнесла Катерина и приблизилась к девушке, воздух вокруг которой трещал по швам, делая натужный выдох и вдох, чтобы не взорваться.

— Конечно, все же должны тебе нравиться в первую очередь. Подумай о том, нравишься ли ты кому-нибудь вообще. Или все лебезят перед тобой благодаря трону твоего папочки?

Стрельцова так резко крутанулась, что у Элины закружилась голова. Черный френч указательного пальца Катерины коснулся щеки бывшей подруги. Бывают ли друзья бывшими? Наверное, как и наркоманы — нет. Всегда тянет вернуться к этой дури, наступить заново на те же вековые грабли, поранить себя снова.

— Лучше уж быть принцессой по блату, чем никем, зато при своих принципах, — хохотнула она и надавила на кожу Элины совсем чуть-чуть.

Для нее принципы были не более, чем мелкими камешками на дороге. Есть и есть, пока идти не мешают, пусть будут. А если что — всегда можно переступить через них.

— В общем, подводя итог нашей беседы. Вот, что я хотела тебе сказать, — Катерина отняла палец от лица Элины и показала ей подушечку, всю перепачканную тональным кремом.