Поспешай, поспешай, не теряй из виду друзей. Но успевай зыркать по сторонам и созерцать, как дар судьбы, как милость, оказанную бедному родственнику, все эти вывешенные из окон ковры с роскошным шитьем, гирлянды бумажных фонариков, яркие щиты с рыцарскими гербами, цепочки воздушных змеев над головой, исполненных в виде серебряных драконов, проплывающие мимо них воздушные шары с золотыми грифонами и орлами на боках. И цветы, цветы, повсюду цветы, море цветов по всему Алгурийскому проспекту.
Но вот, наконец, дворцовая площадь, куда по широкой Алгури стремится людской поток. И видны уже и ратуша, и дворец герцога, и высокие шпили терракотового храма Митры-вседержателя. Но нам не туда, лавка Тесфайи находится как раз на углу Алгури и площади, и сам Тесфайи на высоком крыльце прощается с приказчиками, озабоченно глядит на площадь - надо успеть все запереть до начала главной церемонии - и собирается уже податься внутрь. Все точно рассчитал старый Хэм Питч. Веселящаяся толпа смотрит на храмы и дворец, никто не обращает внимания на двух паяцев, быстро поднявшихся к ювелиру, никто не видит тусклого блеска револьверов, никто не замечает, как бледнеет Тесфайи и как все трое исчезают в полумраке лавки.
Как было договорено, Нихад взбирается на крыльцо, приваливается спиной к двери, чувствуя, как в поясницу впивается бронзовая ручка. Он стоит на стреме, сжимая в потной ладони рукоять игрушечного револьвера, и созерцает проплывающую мимо людскую реку. Он уже может более внимательно рассмотреть наряды и драгоценности дам, их маски и прически, костюмы мужчин. Баядерки, цыганки, средневековые владычицы и пастушки-простушки; рыцари, пажи, оруженосцы, бедуины и сарацины; шафранные плащи, синие накидки, бледно-лиловые шелка и лилейно-белые тоги с пурпурной каймой... Попадаются и господа без масок, считающие, видать, карнавал делом простонародья. Они идут неторопливо; приветствуя друг друга, снимают цилиндры и раскланиваются; белые манишки, белые галстуки-бабочки, белые манжеты и перчатки. Дорогие сюртуки и замшевые туфли. Трости и сигары.
Нихад мучительно гадает, что он будет делать и говорить, если кому-нибудь из них придет в голову заглянуть в лавку. Из лавки доносится какой-то невнятный шум. Там что-то сдвигают, что-то роняют или бросают на пол. Но, к счастью, толпа отвлечена зрелищем, которое и Нихада захватывает полностью, он даже забывает о своих обязанностях часового. По проспекту Алгури к площади движется чудо нового века - автомобиль, один из первых в городе. Нихад слышал про него, но никогда еще не видел. Он с восторгом глядит на карету из красного и черного дерева, на блестящие спицы и никелированные ручки. Взгляд отмечает, что кучер держит в руках вместо вожжей какое-то колесо, перед ним что-то вроде жестяного сундука, окрашенного красным, а дальше все внезапно и резко обрывается - ни оглобель, ни постромков, ни лошадей. Но едет эта штука, сама едет. В карете за полуопущенными шторками угадываются лица двух дам и какого-то господина; несомненно, это семья миллионщика Рвезара, но на них, кажется, никто не смотрит, толпа восторженно приветствует кучера... нет, как-то по-другому его называют. На нем кожаная куртка, кожаные перчатки с раструбами, кожаный шлем и огромные, закрывающие пол-лица очки. Он знает, что он в центре внимания, но невозмутимо смотрит перед собой, не снисходя до восторгов толпы...
Дверь лавки распахивается, наподдав Нихаду в спину так, что он чуть не слетает с крыльца. Один из двух выскочивших на крыльцо тащит его за плечо и шипит на ухо: "Быстро! За нами!"
Троица сбегает с крыльца, сворачивает за угол, пробегает какой-то аркой в безлюдный дворик. Нихад еще успевает удивиться: "Оказывается, и тут есть помойки!" - "Быстро, быстро", шипит Хэм Питч, срывая маску и балахон. Все поспешно выворачивают наизнанку произведения его портняжного искусства, снова надевают, и вот уже нет трех веселых паяцев, а есть три палача в кроваво-красных длинных балахонах с капюшонами и в масках черного цвета.
"Быстро!" Они снова выбегают на проспект Алгури, и дальнейшее вспоминается как сплошное мелькание домов и улиц. В какой-то момент троица разделяется, и каждый спешит к условленному месту сам по себе. Потом Хэм Питч долго ведет их кривыми переулками, среди мрачных закопченных домов с облезлыми стенами, проводит через внутренние дворы, лабиринты служб и сараев. По дороге он срывает свою маску и забирает маски парней и топит в каком-то сортире, но накидки пока что не велит снимать.
И вот, наконец, они сидят на небольшом пятачке между сараями и поленницами, используя толстые обрубки в качестве табуреток, и на земле расстелена накидка Йоната.
"Ну, давай, - говорит Хэм Питч, - выкладывай, здесь нас никто не застучит", и они, положив фальшивые револьверы на землю, начинают извлекать содержимое из карманов, и Нихад, завороженный, смотрит, как растет на пурпурной подкладке куча золотых монет, колец, сережек, подвесок, браслетов, ожерелий, диадем, как тускло отливают жемчуга и как непереносимо ярко сверкает и переливается солнечный свет в острых гранях бриллиантов, как бегут по темным деревянным стенам сараев тысячи веселых, радужных бликов. Сияние пронизывает воздух в темном закутке, насыщая его играющим волшебством.
- Наличными мало, - озабоченно говорит Хэм Питч, - немного наторговал сегодня, боров жирный.
- А... что с ним? - спрашивает Нихад.
- Ничего, связали бельевой веревкой да кляп в зубы, чтобы не шумел, это уже Йонат.
- Значит, так, парни, - говорит Хэм Питч, разделяя монеты и немногочисленные банкноты на три равных кучки, - берите свою долю шуршиков и звонкого и дуйте веселиться. А камушки и рыжье я несу нужному человеку. Я место знаю - там и сегодня обслужат. Вечером встречаемся и делим капусту.
Йонат издает короткий, очень неприятный смешок.
- Да ты у нас умник, старина, ба-альшой умник. Мелочевку нам сбросил, а с камушками слинять надумал?
Он подскакивает к Хэму Питчу и сгребает в кулак балахон у самого старческого горла.
- Вместе дело делали, вместе и туда пойдем. Понял, старый козел?
У Йоната очень злобный тон.
Старик вцепляется в его руку костлявыми пальцами, и, брызгая слюной, визжит:
- Ты что - сдвинулся?! Да если я туда чужих приведу, то и вас пришьют, и мне перо в бок засадят! Нельзя туда всем идти.
- А одному я тебе не позволю, гад. Нашел дураков!
- Ну так иди и попробуй сам товар пристроить. Да тебя, щенка, первый же фраер лягавым сдаст. А серьезный человек тебе же глотку перережет и все заберет. Усек? Ну? Отпусти, паскуда, кому говорят!
Нихад переводит глаза с одного на другого.
- Ребята, кончайте, не надо. Идите вдвоем, а я вас во дворе ждать буду.
Оба замирают, потом смотрят друг другу в глаза, старик отводит взгляд в сторону, секунду что-то прикидывает и бурчит:
- Вдвоем можно.
Йонат отпускает старика, тот поправляет накидку у горла, откашливается и говорит.
- Ты всегда был воспитанным и очень разумным мальчиком, Нихад. В отличие, - быстрый, злобный взгляд на Йоната, - от некоторых... Приятно иметь дело с благовоспитанным юношей. Мы должны доверять друг другу. Бери, Нихад, и мою денежную долю, и Йоната - это знак того, что мы верим тебе, мальчик, и вечером принесем выручку за стекляшки и все будет поделено честно, как и положено среди благородных людей...
И они быстренько сгребают все монеты и бумажки в одну кучу и запихивают ее в карманы Нихада, а куча драгоценностей перекочевывает в карманы Хэма Питча и Квеси Йоната, и Йонат еще раз переглядывается с Хэмом, и они исчезают с такой скоростью, что Нихаду остается только гадать - а не приснилось ли все это, и только через пару минут он соображает, что не спросил даже, где находится это место и как отсюда выбраться".
В конце концов он трогается в путь - не торчать же здесь вечно, но тут же и останавливается, ослепленный острым лучиком, идущим снизу. Нихад нагибается и подбирает бриллиант, оброненный впопыхах отошедшей парой.
