Но только начни выяснять и разбираться, и окажется, что главные, кто мутит воду, – это греки. Они ссорят между собою светлых князей, ссорят отца и сына, брата и брата; подкупают тысяцких, их жён, их детей, стравливают друг с другом, как стравливают собак или петухов. Греки везде – и рядом с дружиной, и рядом с хазарами, и рядом с норманнами, и между всеми светлыми князьями.

Когда Олег был с Рюриком, так же были греки и бархатными руками перебирали золото, каменья, шелестели шелками, расстилали аксамиты, держали в прохладных подвалах глиняные амфоры с винами, а в тёмных склянках растёртые порошки, которыми можно было и вылечить, и убить. Греки были всюду, тихие приятели на все случаи.

Хуже всего, что их любили жёны. Своих жён у них не было, точнее – были, но далеко, в Царьграде. А здесь их любили жёны князей и дружинников, но не так, чтобы до измены, хотя всяко говаривали…

А греки вот они – всегда о́бок и могли помочь, если заболел кто – дитя ли, жена ли, или надо к аксамиту подобрать соболя в тон. Греки это умели, и за это им платили все.

Кроме Ольги.

Она в Киеве отвела их от себя и тем была им не любезна, а любезна Олегу. Поэтому он с лёгким сердцем оставил Киев не на Игоря, а на Ольгу.

Об этом после разговора с Радомыслом думал князь.

Он потянулся, Василиса не шелохнулась, она сидела и гладила его по волосам и молчала.

Олег чувствовал, что Василиса молчит, но не потому, что ей нечего сказать, и он забыл о чуди.

– А сильно хитрые греки? – спросил он и глянул, она смотрела на него и согласно кивнула. – Сам знаю, – сказал Олег и отвернулся, но был уверен, что Василиса и сейчас смотрит на него и улыбается, и он снова глянул – она улыбалась. – Вот видишь! – с удовлетворением сказал Олег и услышал:

– Спи, князь.

«Да не проспи, князь!» – подумал он, но сон уже прошёл.

– А расскажи мне про Царьград или как его у вас называют…

– Константинополь… а другие не рассказывали?

– Рассказывали, но они там торговали и жили, как купцы, а ты…

Василиса слушала и молчала.

– Расскажи… – попросил Олег, он даже не подумал, что может не попросить, а повелеть.

– И я там всего лишь жила…

– Всего лишь, а ещё?..

– А ещё ткала, шила, воду носила, на форум ходила…

– Форум?.. Что такое форум?

– Это когда в одном месте собирается много людей и продают у кого что есть…

– Торжище, что ли?

– Это у вас оно торжище, а в Константинополе – форум.

– А что ещё там такого, особенного?

– Большой город, цари живут, а поперёк широкий залив, люди зовут Золотой, или ещё рогом зовут или канавой.

Олег знал про залив Золотой, длинный такой, как бычий рог. Говорили, что его можно переплыть, а можно посуху обойти.

– А у кого ты жила? – спросил Олег и вдруг вспомнил слова Василисы «посуху, аки по воде!» и тут же вспомнил про колёса и ветер, о чём она сказала, когда они переволакивали корабли по суше на брёвнах-валка́х.

– У кого жила? – переспросила она.

Олег сел, сон прошёл, Василиса молчала, и вдруг из кустов, зацепившись ногою за канат, вылетел Родька. Всё-таки он был смешной, и когда упал в воду, выставив впереди себя руки, и когда поднимался, мокрый и в песке.

Василиса рассмеялась.

«Неловкий», – подумал про него Олег.

– Княже. – Родька встал, попытался отряхнуться, весь заляпанный песком, и присел к воде обмыть руки.

– Чего тебе?

– Чудь перебралась…

– Хорошо, а где они?

– Сказали, будут у дуба…

– Оставайся здесь, – повелел Олег, взял подпояску с мечом, спрыгнул с борта, взбежал на высокий берег и скрылся за кустами.

Василиса проводила его взглядом и вздохнула. «Константинополь! Расскажи! Нет! – подумала она. – Никому я ничего не расскажу!»

Она глянула на присевшего рядом Родьку и шутя подтолкнула. Родька охнул, нелепо взмахнул руками, будто хотел за что-то ухватиться, и упал за борт.

– Ах! – ахнула Василиса.

Она не заметила, что Родька, только присев, сразу и уснул, с открытыми, как показалось Василисе, глазами. Она точно видела, что его глаза были открыты, поэтому и подтолкнула.

Она вскочила, быстрое течение относило Родьку, и Василиса по тому, как он махал руками и выпрыгивал из воды, поняла, что он не умеет плавать. Она видела его широко раскрытые глаза и разинутый рот.

Она прыгнула в воду, поймала его за руку и потащила. До берега было недалеко, но течение несло быстро, затягивая под днища кораблей, уже стоявших на приколе. Родька, глотнув воздуха, барахтался, мешал, тогда Василиса ударила его по лбу, ухватила за ворот и увлекла между кораблями, стоявшими носами к берегу на расстоянии пяти локтей друг от друга. Родька хватался за мокрые борта, потом под ногами почувствовал твердое и встал. Василиса поддала ему, он поднял руки, и тут его сверху ухватили ратники с кораблей и чуть не разорвали, но вытащили, и через мгновение Родька оказался на берегу. Ратники тянули руки и к Василисе, но она, не оглядываясь, выбрела из воды. От изнеможения Родька рухнул на землю, Василиса села рядом. А на кораблях ратники стаскивали с себя одежду и ныряли в воду, гоготали на неловкого Родьку, выходили и обходили корабли, пробовали, крепко ли привязаны ужи, брали поклажу и располагались с едой.

Василисе было неловко находиться среди голых мужчин, она кивнула Родьке и пошла на свой корабль, где могла спрятаться под навесом. Родька увидел это и, опираясь на онемевшие руки, с трудом поднялся.

Василиса пока шла, рубаха на ней высохла, и под навесом она спросила:

– Ты совсем не умеешь плавать?

Родька сел рядом, водил мутными глазами и что-то мычал в ответ.

– Спи, что ли! – сказала ему Василиса.

Она не спала ни прошедшим днём, ни подряд две ночи, и не хотелось, и она сидела, понимая, что пока Родька лу́пает на неё своими глазами, то будет отвлекать от мыслей, оживших в её сознании с того момента, как Олег взял её в поход, и ещё сильнее, когда стал задавать вопросы про Константинополь.

Её константинопольский хозяин Спиридон был вхож к царям. Она его помнила так же ясно, как сейчас видит Родьку, и никогда не забудет.

Спиридон был очень богатый, и цари покупали у него меха и не только. Свой главный товар Спиридон привозил из северной стороны, откуда в Константинополь попала Василиса. У Спиридона была самая бойкая торговля мехами, и его люди непрестанно уезжали на запад, восток, на север. Иногда он отправлял Василису на рынок к купцам с севера, и с ней ходили его люди и слушали, как и о чём она разговаривала с соплеменниками. Там её заприметил Радомысл и попросил Спиридона продать, то есть выкупить из неволи, но Спиридон ничего не хотел слышать, он дорожил своими рабами, особенно из северной земли.

Рабы рассказывали историю, как несколько лет назад один из придворных прежнего императора Василия Феодор Сантаварин обвинил Льва, нелюбимого сына Василия, в злом умысле против императора. Василий заточил сына и хотел его пытать и казнить, но один человек уговорил его против такого деяния, и это был Спиридон…

Родька вздрогнул, Василиса глянула, теперь его было не разбудить, даже если пощекотать под микитками или пёрышком поводить под носом, разве только чихнёт раз-другой. Он был странный, этот Родька, ей казалось, что она его давно знает – он был какой-то не новый. Он всё делал так, что ей было наперёд известно, что он сделает, вот сейчас он начнёт ворочаться… или чесаться… Она ждала и смотрела, но Родька спал так глубоко и крепко, что даже утих прибрежный ветерок, высушивший его рубаху, и только слегка шевелил длинные волосы, самые кончики. Вдруг Родька ка-ак чихнёт, и ещё раз, и сел, и уставился на Василису мутными глазами, и чихнул в третий раз, да так оглушительно, что аж замотал головой, будто в ушах что-то лопнуло, и тут же повалился на лавку.

«Дай тебе Господи Иисусе Христе здоровья!» – подумала Василиса, перекрестилась, перекрестила Родьку и улыбнулась – всё-таки она всё про него знала именно что наперёд.