В кухонном окне его квартиры все еще горел слабый свет, проникая сквозь голубые занавески во двор. Фонарь, повешенный на столбе перед входом в подъезд давно уже умер позабытый всеми. Распахнутой дверью подъезда играл холодный ветер, и она покорно под его порывами раскачивалась из стороны в сторону на проржавевших петлях, жалобно скуля. Оплавленная хулиганским огнем черная кнопка лифта, притаилась в своем углублении, сиротливая лампочка на ножке проводов под потолком едва мерцала тусклым светом - все было, как всегда. Ничего не менялось.
Нечаянной радостью вечера оказалось поджидавшее в почтовом ящике письмо сына. Жена никогда не заглядывала туда, всегда забывая брать с собой маленький ключ от этого ящика. Поднимаясь по лестнице к себе этаж, в подъездном полумраке, полковник торопливо раскрыл конверт и достал оттуда письмо. И тут же начал читать его. Тетрадные белые листы в клеточку вобрали в себя знакомый подчерк сына, как всегда ровный и разборчивый. Игорь писал родителям, что все у него хорошо, и служба протекает нормально. Сообщил, что собирается вскоре жениться, имя его невесты Лена. А подать документы в загс до нового года, как они хотели, у них не получилось, так как Игорь вынужден уехать в служебную командировку в составе полка, поэтому их роспись откладывается до будущего лета. К этому времени они, конечно, спишутся и созвонятся друг с другом еще много раз, и тогда все станет ясно. Но Игорь ждет родителей в гости в следующем июне, конкретно - дату он уточнит позже, сразу, как только они с невестой подадут заявление в загс. Для знакомства с Леной и празднования свадьбы родителям нужно будет приехать немного раньше, примерно за неделю и поэтому на весь следующий июнь матери и отцу, не надо ничего планировать другого. Сразу после свадьбы молодожены отправятся к ним, в Москву погостить на весь отпуск Игоря, который ему пообещали предоставить летом. Они с Леной живут вместе, в офицерском общежитии квартирного типа, где у них теперь есть своя 'шикарная' комната с санитарным узлом и замечательной маленькой кухней. Его невесте - двадцать, учится она в медицинском институте, хочет стать терапевтом, 'родить минимум трех детей и никогда с ним не расставаться'. Жениться сыну, конечно, было пора. Но думая про командировку сына Родионов - старший с тревогой вспомнил, что самарский 81 полк в котором служит его сын входит в состав мобильных сил. И этот полк привлекается к участию в военной операции и уже в декабре в составе армейской группировки будет введен на территорию Чеченской республики. Но почему разговаривая по телефону две недели тому назад, Игорь, ничего не сказал обо всем этом ему, своему отцу? Скорее всего, наверное, еще не знал или просто не хотел расстраивать родителей? Нет, все же не знал. Он же понимает, что отец все равно обо всем и так узнает сам. Сын клеил будующее из простых понятных слов, нанизывал свои планы как бусины одну за другой на нитку судьбы в прекрасное ожерелье. Этим ожерельем должны была стать его счастливая жизнь. Но Владимир почувствовал, что нитка у ожерелья Игоря была непрочной, могла порваться, и, бусы планов рассыпятся, покатятся в разные стороны несбывшимися мечтами.
'Вот так командировка',- подумал полковник, пряча встревожившее письмо к себе в грудной карман: 'Нет, буду ничего говорить пока Светлане, ей не надо знать лишнего. Что-нибудь совру, придумаю. Иначе будут лишь пустые волнения и никому ненужные слезы. Волнения всегда напрасны'. Наверное, ему надо самому вмешаться в эту ситуацию - позвонить пока еще не поздно в Приволжский военный округ. Игорю не надо никуда ехать - так будет лучше для всех. На его долю еще хватит войны. Время сейчас непростое, а жизнь не стоит и ломаного гроша. Никто не кому стал не нужен, каждый выживает, как только может. Умирать за Родину сегодня не почетно, не подвиг, а очевидная глупость. Он же может легко поднять трубку телефона и попросить окружное командование, и никто ему не откажет ему в просьбе. Всего-то лишь надо поменять одну ничего не значащую фамилию командира мотострелкового взвода на другую. Эта такая мелочь. Но каково, будет его сыну, если тот узнает, что его отец у него спиной тайно решает его судьбу, не спрашивая мнения самого Игоря и не считаясь с ним. И каково ему самому, полковнику генерального штаба, знать, что какой-то другой лейтенант, такой же еще молодой и полный надежд, поедет вместо его сына в Чечню? Что этот парень, чем-то хуже, чем его сын? Чем другие тысячи безымянных солдат и офицеров, брошенных рукой судьбы в пекло войны? А у этого лейтенанта который вместо Игоря, наверное, тоже есть любящие родители, планы, жизнь, мечты и надежды - все как у всех. Да так сложились обстоятельства, и глупо на это сетовать, так закрутилась рулетка судьбы, и 'роковое число' выпало, на долю сына. Точно так же слепо избрав многих прочих сыновей, мужей и отцов. Но так ли уж случайно?
Владимиру вспомнились слова отца: 'Настоящий офицер сам не куда сам не просится, но и, ни от чего что ему предлагают, не отказывается'. Вот и его Игорь поступает теперь точно так же, правильно.
Все конечно, это правильно. Быть таким вот правильным, жить по совести хорошо, но не сейчас. Кто же, в это время живет правильно, по совести? Идиоты, вроде них Родионовых? Вымирающие как могикане. Другие люди, другой лейтенант - все это конечно понятно, но стоит ли переживаний? И почему он, должен думать о них? О каких-то чужих, не знакомых людях? Да кто они ему такие? Зачем они вообще ему нужны? Зачем забивать ими голову? Что и так забот мало? Ведь эти люди это те самые серые существа, увлеченные лишь сами собой и своими заботами. У них Родина часто неотделима от собственного кошелька. Разве они в свою очередь думают о нем? А кому еще в этом мире кроме него самого нужен его сын, может быть Ельцину, Гайдару, Черномырдину, или пресловутой Родине? Из Родины-матери, превращенной в последние годы в дешевую проститутку на Тверской? А может об Игоре позаботятся умники из Кремля, сначала накачавшие Чечню оружием, а теперь решившие вдруг показать чеченцам свою военную силу за счет таких вот ребят как его Игорь? И эти ребята - горсть мелочи разменных монет брошенные на стол политической борьбы. А как же бесправные, словно отбывающие срок заключения срочники, сплошь жители полузаброшенной периферии огромной империи, которые просто не смогли откупиться от призыва.
Родионов вспомнил сына совсем еще маленьким, русоволосым мальчиком с огромными зеленными глазами, в которых умещался весь его мир, старательно склонившегося над школьной тетрадью, такого родного до слез, теплого, еще сладко пахнущего молоком, живую частичку самого себя. Его розовые маленькие ладошки с короткими пальчиками были все в синих точках и черточках, перепачканные шариковой ручкой. Владимира умиляли нежно-розовые полупрозрачные пластиночки аккуратно подстриженных ногтей. А как он тогда любил брать его детскую маленькую руку за запястье, и проводить внутренней стороной пухленькой ладошки себе по щеке чувствуя прикосновение его нежной детской кожи к своему лицу. И у него вдруг чувствительно кольнуло сердце нечаянно вырвавшейся наружу тревогой, из смутного волнения вдруг приобретшей явные очертания будущей беды.
Но все-таки так мерзко сознавать свою неправоту, ведь у парня, который отправится в Чечню, вместо Игоря тоже есть любящие родители, а может быть и жена, и даже маленький ребенок. И вот этого ничего не подозревающего офицера неожиданно вызовут в штаб части, где вручат выписку из приказа, и он примет у недоумевающего Игоря технику взвода, личный состав, и имущество. И все в полку будут, догадываться о всемогущем отце из Москвы, презрительно шептаться за его спиной. Хотя какое, в сущности, ему до них до всех дело? Да пусть говорят что хотят, главное - уберечь сына от напрасного риска, от слепой смерти, всегда наобум выбирающей своих жертв. Хотя бы только для того что бы сказать самому себе - как настоящий отец я сделал для сына все, что только мог, и мне не в чем будет себя упрекать.
Почему ему должно быть дело до них, до каких-то чужих незнакомых людей, которых он и знать то не хочет? В нынешней жизни каждый сам за себя и каждый делает все, что может только для себя. А именно в этом случае он может сделать! Стыдно? Вон был друг Серега и тот его продал, легко и непринужденно, как продается при переезде из гарнизона в гарнизон старый шкаф. А вообще, какое ему, собственно говоря, дело до этого другого лейтенанта, до его родителей? И почему он все время должен думать о чем-то таком сегодня не вполне ясном и смутном как Родина, как другие люди и при этом постоянно испытывать угрызения совести? Вот если бы у родителей незнакомого лейтенанта была бы такая же возможность как у него отменить командировку сына? Как бы эти люди поступили бы эти люди? Сомневались? Он был убежден, что эти люди уберегли бы своего сына от риска, без сомнения и мук совести, и даже не мучили себя вопросом: а кто же отправится туда вместо него? Они бы сделали все, не задумываясь, с лозунгами: 'после них хоть потоп', 'гори, все синим пламенем'.
