Фамильный замок Винтерхальтеров был тих и умиротворён.

Удобно устроившись в кресле в гостиной, Георг лениво листал страницы зачитанного томика. «Разбойников» Шиллера он знал почти наизусть и сейчас искал любимые свои места, чтобы вновь пробежать глазами монологи. «Мы ведь тоже разбойники, если подумать, — заметил он себе, взглянув в окно. — Для официальной власти мы — злодеи, которых следует предать «справедливому суду». Но в то же время для других сил мы — герои, что борются за правое дело… Как странен этот мир, как всё в нём зыбко и неоднозначно». Дождь за окном, как и книга, настраивал на философский лад.

Негромкий стук каблуков по паркету заставил его повернуть голову.

— Доброе утро, матушка, — Георг поднялся, отложив книгу, прошёл навстречу матери и поцеловал её в щёку. — Хорошо ли вы спали?

— Вполне, — ответила Арабелла и вернулась вместе с сыном к креслам. — Как твой вчерашний разговор с отцом?

— В конечном итоге мы пришли к соглашению. Отец недоволен тем, что британцы обнаружили дом на побережье, но он уверен, что с нашей семьёй его никто не свяжет — особняк не значится ни в одном реестре; это и было, на самом-то деле, одной из причин, почему Максимилиан и Адлер решили устроить базу Семёрки именно там. Кроме того, как отец, я полагаю, вам говорил, накануне начались переговоры между официальными Берлином и Лондоном: британское Управление мракоборцев пытается выяснить, кто является хозяевами дома, на который они напали, а министру Диттнеру не пришлось по нраву, что эти господа без согласования проводят некие операции на территории Германии. Можно не сомневаться, что переговоры затянутся надолго и не принесут удовлетворения ни одной из сторон, особенно с учётом того, что британцы явно себя виноватыми не считают и практически требуют содействия, а герр Штайнер, ведущий дело от имени германского Министерства, не терпит, как известно, давления на свою страну.

Мать кивнула — конечно, они с отцом должны были обсуждать это прошлой ночью или с утра.

— Когда твой брат прибудет? — уточнила она.

— Сегодня после обеда. Он хотел держать ответ перед отцом лично и намеревался приехать накануне вместе со мной, — Георг прикрыл глаза и пожал плечами. — Но я убедил его задержаться в Вене. Для Максимилиана с учётом всего будет благом день в обществе супруги, а обсудить с отцом ситуацию могу и я сам.

— Мой мудрый сын, — матушка едва приметно улыбнулась. — Однажды ты будешь читать людей, словно раскрытые книги… Что ты читаешь сейчас? — она перевела взгляд на том.

— Перечитываю «Разбойников». Знаете, я каждый раз открываю для себя что-то новое; рождаются новые мысли, прежде не приходившие мне в голову.

— Тогда прочитай мне что-нибудь вслух, — попросила мать и изящно откинулась на мягкую спинку кресла.

Георг задумался ненадолго, а затем открыл первый акт.

— «У меня все права быть недовольным природой, и, клянусь честью, я воспользуюсь ими. Зачем не я первый вышел из материнского чрева? Зачем не единственный? Зачем природа взвалила на меня это бремя уродства? Именно на меня? Словно она обанкротилась перед моим рождением. Почему именно мне достался этот лапландский нос? Этот рот как у негра? Эти готтентотские глаза? В самом деле, мне кажется, что она у всех людских пород взяла самое мерзкое, смешала в кучу и испекла меня из такого теста. Ад и смерть! Кто дал ей право одарить его всем, всё отняв у меня? Разве может кто-нибудь задобрить её, ещё не родившись, или разобидеть, ещё не увидев света? Почему она так предвзято взялась за дело? Нет, нет! Я несправедлив к ней. Высадив нас, нагих и жалких, на берегу этого безграничного океана — жизни, она дала нам изобретательный ум. Плыви, кто может плыть, а неловкий — тони! Меня она ничем не снабдила в дорогу. Всё, чем бы я ни стал, будет делом моих рук. У всех одинаковые права на большое и малое. Притязание разбивается о притязание, стремление о стремление, мощь о мощь. Право на стороне победителя, а закон для нас — лишь пределы наших сил».

— Почему именно это? — негромко спросила мать; она внимательно наблюдала за ним из-под ресниц.

— Меня всегда отталкивал Франц — он словно бы воплощение наимерзейшего младшего сына, не уважающего отца и готового свести его в могилу, завидующего старшему брату, более одарённому природой и родительской любовью, чем он, желающего возлюбленную брата. И всё же последние несколько предложений этой части его монолога, если забыть о сути героя, что их произносит, всегда нравились мне. «Плыви, кто может плыть, а неловкий — тони!» — так ведь и работает жизнь, а уж политика — тем более. «Притязание разбивается о притязание, стремление о стремление, мощь о мощь» — мы, игроки, только тем и заняты, что крушим надежды и чаяния других. «Право на стороне победителя, а закон для нас — лишь пределы наших сил» — даже если взять борьбу, что развернулась в Европе сейчас: кто победит, тот и будет прав в конечном итоге, и не так важно, каким способом он этого добьётся, ведь цель оправдывает средства. Всё это так ясно и просто, но умно и особенно хорошо тем, что аккумулировано в одном монологе.

Но дальше лучше, — он перевернул страницу и продолжил читать: — «Мне столько врали про так называемую кровную любовь, что у иного честного дурака голова пошла бы кругом. «Это брат твой!» Переведём на язык рассудка: он вынут из той же печи, откуда вынули и тебя, а посему он для тебя… священен. Вдумайтесь в этот мудрейший силлогизм, в этот смехотворный вывод: от соседства тел к гармонии душ, от общего места рождения к общности чувств, от одинаковой пищи к одинаковым склонностям». Удивительная попытка очернить ценность кровных уз, выставить их чем-то навязанным и вовсе не нужным. Этот цинизм червя бесподобен!

Георг произносил слова с жаром, таким для него нетипичным. Увлёкшись возможностью высказаться не о политике, не о курсе дальнейших действий, но на отвлечённую тему, он не сразу заметил взгляд матери.

— Я знаю, что вы хотите спросить, — сказал он серьёзно. — Нет, ни разу в жизни я сам не думал в таком ключе. Как бы смешно и наивно это ни звучало после прочитанного, брат для меня в самом деле священен, как священен отец, как священны и вы. Если мы перестанем ценить друг друга и то, что нас связывает, мы потеряем всё.

— Я не сомневалась в этом, мой сын, — произнесла Арабелла со спокойной уверенностью. — И ты прав: отринув прочие ценности, за которые держатся обычные люди, мы не должны потерять связь внутри семьи, иначе всё, что мы возвели, обернётся прахом, — она сделала паузу, после чего продолжила: — Это я считаю нашим самым большим с Фридрихом достижением — то, что наши сыновья, хотя по сценарию, который так часто разыгрывается в жизни, должны бы соперничать, не имеют желания бороться между собой и оспаривать первенство в чём-либо, являются друг для друга опорой. Ведь придёт день, когда нас с вашим отцом не станет — и тогда никого ближе друг друга у вас с Максимилианом не будет. Да, у Максимилиана теперь своя семья, в недалёком, как я надеюсь, будущем появится ребёнок; однако вашу связь ничто не должно разрушить. Потому что разница поколений — не пустой звук; как бы ни были хороши наши отношения, понять до конца вас с братом мы с Фридрихом не сможем. Это не мешает любить и поддерживать, это порой мешает понимать. Так будет и у вас с вашими детьми, а я не сомневаюсь в том, что вы сможете их верно воспитать в любви и уважении к семье — и в узком, и в более широком смысле. Однако вам двоим всегда, а в будущем особенно, нужно будет знать, что есть плечо, на которое в случае нужды можно опереться, что есть палочка, готовая сокрушить любого врага, есть ум, который поможет в решении проблем.

Георг не стал говорить, что на сегодняшний день с большой долей вероятности исключает из собственных планов женитьбу; вместо этого он сказал:

— Брата я не предам никогда. Однако, — он чуть склонил голову набок и добавил с тенью язвительности: — вы так ничего и не сказали о супруге Максимилиана. Где в нашей системе координат она?